Внизу, прямо под собой, в просветах меж скал они увидели узкую долину, шоссе, солдат. Съехав правыми колесами в кювет, стояли грузовики. За каждым был прицеп с небольшим орудием. В конце колонны два танка устремили жерла пушек к скалам на юге. Солдаты группами и поодиночке сновали по шоссе. В двух местах дымили полевые кухни. Дым поднимался вверх. Ветра не было. Ничто не нарушало тишины. Голоса до вершины не доходили. Слышался только ровный глухой гул.
Партизаны прижались к скале и внимательно наблюдали за долиной, за вражескими войсками.
Скала была гладкая и округлая. Вокруг лежали острые обломки камней, среди них пробивалась хилая трава, росли кусты и кое-где даже виднелась земля.
Голый растянулся в кустах. Пулемет поместил рядом так, чтоб его легко было привести в боевую готовность. Мальчик расположился с другой стороны скалы на траве и мелких камнях. Солнце грело их распростертые тела. Бесшумно веял легкий ветерок.
- Картошку варят, - тихо сказал Голый.
- Гуляш, - отозвался мальчик.
- Картошку, картошку, - раздумчиво повторил Голый. - О мясе я уж и не говорю.
Дымились полевые кухни. Голубоватый дым поднимался прямо вверх, потом поворачивал к востоку, медленно плыл широким облаком к горам и таял около вершин.
Солнце стояло над долиной. Тишина накрыла ее недвижной паутиной. В глазах рябило, и мало-помалу все приобрело призрачный вид. Они все меньше верили глазам. По телу разлились слабость и приятная истома. Отяжелевшие веки падали сами собой. В конце концов оба заснули, уронив голову на руки.
Их пригревало солнце.
В глазах мерцало не то пламя костра, не то какой-то яркий свет, не то просто жар углей. Пахло вареной картошкой и жарким из молодой телятины. Запах картошки и телятины быстро улетучился. Теперь им казалось, что они приникли к нежной материнской груди и вдыхают ее сладостный теплый аромат, но и этот аромат быстро, не успев появиться, исчез, и неожиданно от суровых гор, от их грубых каменных одеяний повеяло холодом, жестким и терпким запахом вереска.
Голый проснулся первым. Ноги застыли и совсем одеревенели. Медленно возвращалось сознание.
Солнце клонилось к горам. Горный кряж испещрили тени; вот-вот уйдет тепло, и камни словно цеплялись за солнечный свет, заклиная его остаться. Но свет уходил, а с ним и тепло. В горах и долине заклубился туман.
Голый с содроганием подумал о холоде. Ночь надвигалась.
Внизу итальянцы разбили палатки. Снова задымили кухни. Доносилась музыка. Слышался глухой гомон.
Солдаты сидели большими группами, наверное, разговаривали. Или, может, выслушивали наставления командиров. "Ведь у них тоже дисциплина, - подумал Голый, - своя игра… да, но на нашей земле… убивают, жгут".
Он выдвинул пулемет вперед. Обрушить бы на них все сто тридцать два патрона или сколько их там есть. Но что это даст? Поднимется паника, это верно. Перепугаются до смерти. Но ему еще предстоит длинный путь. Пулемет и патроны нужны бригаде, а он придет с пустыми руками, точно вол без рогов.
Ему вспомнились лица пленных итальянцев. Попадались и не фашисты; это были славные, добродушные ребята. Больше всего они думали о доме, матери, детях, сестрах. Редко кто из них не помнил, что и у других есть жены, дети, матери, сестры. Однако были и такие, у которых отшибло память и которые стремились превзойти друг друга в жестокости. А может, внизу и чернорубашечники. Знать бы наверняка, не удержался бы - все пулеметные ленты истратил бы на них. Пусть бы потом пробирался к бригаде, как мышь, по кустам и камням.
Голый попытался разглядеть, нет ли там, внизу, чернорубашечников, но ничего не увидел. Метрах в четырехстах от них неслышно и суетливо копошились какие-то людишки.
- Странно, что они не выслали сюда дозора.
- Дозора? Так для этого надо оторваться от главных сил, а таких героев у них не водится. Кто станет торчать на вершине? Они могут защищать лагерь с ближнего боя. Вон, видишь, это не так трудно понять. А кроме того, они считают, что партизаны далеко, - и правы. Я их хорошо знаю. Не раз слышал и от стариков; они охотнее всего верят, что на позициях спокойно. Это основа их стратегии.
Мальчик сощурил гноящиеся глаза. - Надо дождаться ночи.
- Теперь гляди хорошенько, как мы пойдем, - сказал Голый. - Вот так, значит: отсюда вниз по этому уступу, затем пастбищем выйдем к шоссе вон к тем двум грузовикам - между ними метров пятьдесят. Часовой стоит около крайнего грузовика, и в темноте мы легко переползем через шоссе. Так как они убеждены, что лучше всего думать, будто на позициях все спокойно, они пропускают мимо ушей подозрительные шорохи. Но ручаться нельзя: на посту может оказаться солдат, который боится за свою голову чуть больше, то есть у которого совесть не совсем чиста, - такой часовой наверняка поднимет тревогу. Но и тревога не помешает нам перебраться через шоссе, потому что они откроют огонь в темноту, а может, и друг по другу. Мы тихо-мирно переползем дорогу и пойдем вон туда - вверх по тому склону, между двух дубов. А как отойдем метров на сто, тогда уж нетрудно будет договориться о дальнейшем.
- А когда спать? - спросил мальчик.
- Повторим урок еще раз - и на боковую. Слушай: вот этим уступом, по камням, пастбищу - прямо на шоссе, минутку последим за часовым - и по склону в горы. Двинемся, как только стемнеет, но до отбоя. Ночью они бдительней. Теперь твердо запомни дорогу и расположение постовых. Это тебе вместо ужина. Ну, а завтра в этом добром горном краю, среди этих райских пределов, у нас, полагаю, будет сытный завтрак: молоко, брынза, сметана, а может, чем черт не шутит, и картошка. Тсс! Тихо!
- Что такое?
- Забудем о еде. Гляди в оба! Туда - направо.
- Что там?
Голый впился глазами в какой-то предмет. Его острый взгляд следил за ним, веки вздрагивали, словно то, за чем он наблюдал, возбуждало все большее любопытство. Он выдвинул пулемет и потрогал затвор.
- Что там? - спросил мальчик.
- Ничего, - ответил Голый.
- Как это - ничего?
- Ровно ничего.
- Мы нападем на них? - спросил мальчик.
- А как ты думаешь?
- Никак не думаю.
- Сейчас и не надо ни о чем думать. У нас есть время - правильное решение придет само собой. План должен вполне созреть. Дискуссий не люблю.
- Я тоже.
- Придумаешь что-нибудь дельное - скажи.
- Постовых уже выставили.
Было видно, как внизу солдатам раздают ужин, к кухням подходят люди, уходят они с большими котлами, вокруг них собираются кучки солдат, а потом и они разбредаются, усаживаясь на камнях по обочине шоссе.
- Итак, постовые, - сказал Голый, - вон там, у грузовика, с той стороны - над кухней, с нашей стороны - внизу и чуть подальше…
- Ужинают, - сказал мальчик.
Голый поглядел на него широко раскрытыми глазами.
- Пришло время и нам…
- Ударим?
Голый сунул руку во внутренний карман кожуха и вытащил кусочек кукурузной лепешки величиной с детскую ладошку.
- Вот. Неприкосновенный запас.
Он разломил лепешку и быстро протянул мальчику кусок побольше. Мальчик заметил, но взял.
- Медленно ешь. Потихоньку, - сказал Голый. - А то в желудке кукуруза камнем ляжет.
Они с жадностью поглощали хлеб, неотрывно глядя на свои куски.
- Вкусно, ничего не скажешь. На свете еды много. И какой! Только вот далеко она от нас.
Мальчик медленно работал челюстями. Он закрыл глаза. Хлеб во рту крошился, слюна не шла.
- Глотка воды нет?
- Есть.
Мальчик взял фляжку.
- Все у нас есть, что только душа пожелает, - сказал Голый.