И он, действительно, выстрелил вслед Батову, но тот уже выскочил из леса и вихрем летел по полю, прижимаясь к гриве коня. Возможно, Батов не решился бы на такой поступок, если бы знал, чей это конь. А когда вскочил в седло и услышал вопли Крюкова, им овладел дух бесшабашного отчаянного лихачества. Он слышал и выстрел. Но только в тишине одиночный выстрел может испугать. А в такой трескотне на выстрел, если он не задел, можно не обращать внимания.
Не прошло и десяти минут, как Батов вернулся на то же место, где взял коня. Майор Крюков встретил его самой расписной бранью, схватил за рукав и, удерживая, допытывал, куда и зачем ездил на его коне лейтенант. Односложные ответы его не удовлетворяли. Крюков не верил ни единому слову насчет какого-то извлекателя.
- Кто ты, наконец, - завизжал Крюков, - шпион или дезертир?!
Батов очень торопился и не выдержал. На какое-то мгновение он потерял равновесие духа. В глазах замелькали те самые беспощадные бесики, что управляют человеком без участия разума. И взмахнул рукой как будто для того, чтобы освободить ее от Крюкова, но обнаружил, что тот почему-то уже валяется на земле.
- Из-звините, товарищ майор, - сквозь зубы выговорил Батов, начиная соображать, что действия его заходят слишком далеко. Но и теперь остановить себя не мог. С силой схватил Крюкова за гимнастерку на груди, так что затрещали швы. Поставив его, как куклу, на ноги и, не отпуская, сказал как можно спокойнее:
- Идемте к пулемету. Там я вам все объясню. У меня нет времени. - Посмотрел сверлящим взглядом на перетрусившего Крюкова и повел его за собой.
Но у Крюкова никакой охоты идти не было. Он упирался и отчаянно пытался высвободиться.
- Вы ответите, вы пожалеете... - негромко лепетал Крюков побледневшими губами.
Батов разжал затекшую руку и бросился к взводу.
Крюков негодовал. Раскрасневшийся и разъяренный таким отношением младшего командира, он огляделся - не видел ли кто-нибудь этой унизительной сцены, - поблизости никого не было.
Нет, такого Крюков не мог простить этому выскочке. А командир полка гладит Батова по головке. Звание повысил! Не посмотрел, что тот от трибунала случайно увернулся.
Ротозеи! Никто не хочет видеть опасности в том, что делает Батов. Куда его черт носил сейчас? Ведь если разобраться, может, и засада эта организована не без его участия.
Жалко, что не попал, за дезертира бы схоронили...
...За время отсутствия Батова Боже-Мой с третьего раза накрыл гранатой фашистского пулеметчика за придорожной канавой.
Достать извлекателем оборванную гильзу из патронника - минутное дело. Батов зарядил пулемет, прихватил коробку с лентой и, прячась за щит, на четвереньках начал толкать пулемет впереди себя. Через несколько метров он остановился, дал очередь под пушку и снова - вперед.
- Товарищ лейтенант!. Товарищ лейтенант! - кричал Боже-Мой. - Куда ты?
- Что вы делаете?! - возмущался Оспин.
Но Батов не оглядывался. Он уже перебрался за канаву и находился на ровной, как стол, дороге. Вдруг ощутил, что сзади кто-то задел за ногу. Оглянулся. Это Боже-Мой, разгадав замысел командира, сорвал с соседнего пулемета щит, повернул его верхней стороной вниз и, двигая впереди себя по дороге, пополз за взводным.
- Давай коробку-то сюда, товарищ лейтенант, - потребовал он, когда поравнялся. - Ложись ниже: чиркнет ведь по спине-то!
- Нельзя мне ложиться - из-под низу возьмет. Понял?
Теперь они вдвоем ползли прямо на пушку. Когда до нее осталось метров пятнадцать-двадцать, остановились, чтобы дать очередь. С тыла не только солдаты взвода, но и соседи помогали огнем, оберегали их с флангов. Батов хлестнул очередью, а Боже-Мой, лежа на боку, метнул гранату. Фашист замолчал, и они поспешили под пушку. Тут же послышалось дружное "ура". Немцы пустились наутек.
- Дураки мы, товарищ лейтенант, - объявил Боже-Мой, поднимаясь в рост.
- Это почему же?
- А пошто на рожон лезли! Они все вон и так бегут.
Он не придавал значения тому, что именно их поступок намного ускорил развязку.
Эсэсовцы метнулись за поворот дороги, там у них, оказывается, стояли грузовики с работающими моторами. Шоферы сидели на своих местах и только ждали сигнала к движению.
Солдаты взвода Батова, прочесывая лес, шли слева от дороги.
Крысанов заметил, как из-за старой сосны показалась поднятая вверх рука, потом - голова в пилотке.
- Ну, вылезай весь! - закричал Крысанов. - Какого черта загнулся там, за сосной-то!
Немец покорно вышел из-за дерева, держа вверх трясущиеся скрюченные руки. Это был не эсэсовец, а самый настоящий "тотальный" старик, не успевший убежать к машине. Во время прочесывания выяснилось, что и эсэсовцам не всем удалось удрать. Фашисты прятались за соснами, а некоторые даже пытались прикинуться убитыми.
К Батову уже привели четырех пленных, Боже-Мой вел пятого. За исключением одного, это были здоровяки, с наглыми и в то же время какими-то виноватыми или испуганными глазами. Батов приказал Чуплакову отвести их в штаб полка.
- Слушаюсь! - бойко ответил Боже-Мой. Он осмотрел пленных, махнул рукой на восток, скомандовал: - Ну, ком, пошли, звери-курицы!
Пленные великолепно поняли его и, заложив руки назад, двинулись в указанном направлении. Они шли мимо трупов гитлеровцев и погибших русских воинов. Впереди на их пути лежал убитый русский солдат. Ноги подвернуты, а рука, полусогнутая в локте, лежит на голове, прикрывая лицо.
Передний эсэсовец, шагая с высоко поднятой головой, с независимым видом пнул мертвого - рука скатилась с лица. Боже-Мой видел все это и, взглянув на убитого, узнал в нем Орленко. Ничего не сказал. Боже-Мой, только скрипнул зубами да посмотрел в затылок эсэсовца так, что тот, видимо, почувствовал его взгляд и оглянулся на конвоира, нагловато улыбаясь.
С дороги слышались громкие, безутешные рыдания женщины. Это Зина Белоногова, припав к еще хранившему остатки тепла телу мужа, оплакивала его, бередя своим плачем души солдат. Боже-Мой обнаружил на ложе своего автомата расплывшуюся каплю и не вдруг догадался, что это не что иное, как его слеза. Он поспешно растер ее по прикладу, вскинул голову и озлобленно крикнул на конвоируемых:
- Ну, шнель, сволочи, шнель!
Через минуту в той стороне, куда ушел Боже-Мой с пленными, прогремела длинная-длинная автоматная очередь.
По лесу в разных местах еще слышалась стрельба, а на бугорке у первого поворота дороги, где зеленела небольшая веселая полянка, солдаты молча копали большую братскую могилу.
Батов закурил сигарету и пошел туда, где собирались все.
Полк оставался полноценной единицей. Батальоны, роты и взводы - все было на своих местах, но едва ли насчитается теперь хоть третья часть личного состава, положенного по штату.
- Батов! - увидев взводного, позвал командир батальона. - Принимай роту.
- Как так? - удивился Батов.
- Святая наивность! - вмиг ощетинился Котов.
Подойдя ближе к могиле, Батов понял все: на краю могилы рядом с Дьячковым и Сорокиным, будто задремав на минутку, лежал старший лейтенант Седых. Лицо чистое, строгое, чуть подернутое бледностью. Вася Валиахметов хлопотал около него: поправлял гимнастерку, разглаживал погоны ладонью, укладывал светлые волосы, словно собирал его на последний парад и все это имело какое-то очень важное значение. Потом он повернулся к Дьячкову и с ним начал проделывать то же самое.
Батову стало трудно дышать, горло сдавили спазмы, вот-вот покатятся слезы. Отвернулся и лицом к лицу столкнулся с Грохотало.
- Осиротели мы, Алеша, - выговорил он, плохо владея голосом. - Целый взвод вместе с командиром... И ротный наш, Иван Гаврилович...
Грохотало сжал зубы так, что на щеках резко обозначились желваки, шагнул к краю могилы.
Зина Белоногова сидела возле мужа. Она уже не плакала громко, как вначале, там, на дороге, а смотрела широко открытыми глазами равнодушно и бессмысленно. Слезы текли по воспаленным щекам. Она их не вытирала и, видимо, даже не ощущала.
...Переселилась походная застава на новое место почти целиком. Только Жаринов, пожалуй, один и остался, да и он - неизвестно в каком состоянии отправлен в санбат.
Отзвучали короткие прощальные речи, грохнул троекратный залп - знак особой воинской почести. И снова полк идет на запад, оставив красноглинистый холм земли.
21
- Эй вы, славяне! - крикнул Боже-Мой в соседнюю пулеметную ячейку. - Кто знает, какое завтра число?
- Первое, - послышалось оттуда.
- То-то вот и есть, что - первое. Праздник великий, а у нас никто и в ус не дует.
С тех пор, как погиб его друг, Боже-Мой заметно изменился: шутить стал редко, посуровел.
- Ты давай закапывайся поглубже, - посоветовал ему Оспин, - если не хочешь, чтобы к празднику тебя самого закопали.
Еще солнце не закатилось, когда полк, выбив из небольшой деревушки фашистов, занял ее. Эта убогая деревня стояла на совершенно голой местности. С юго-запада на северо-восток за окраиной протекала крошечная речка. Гитлеровцы отступили за нее. На противоположном берегу начинался густой лес. В нем-то и закрепился противник, поливая оттуда пулеметным и автоматным огнем.
Командир батальона приказал Батову занять позиции на пологом склоне открытого берега. Пришлось выкатывать пулеметы по-пластунски, лежа копать ячейки, а потом углублять их. До заката солнца солдаты успели закопаться в полный рост.
Земля здесь влажная, мягкая. Режется, как масло. Ни камушка, ни гальки - только копай. И солдаты так усердно занялись окопами, что даже на сильный огонь немцев отвечали редко.