Гончар Искандер обрадованно взглянул на запыхавшихся мальчишек, которые с разгону повалились в тень ивового навеса, служившего гончару укрытием во время работы. Каратавук был его любимым чадом, и в Искандере всегда вспыхивало гордое счастье, когда возлюбленный сын целовал ему руку, прикладывал ее ко лбу и говорил "папа". Сынок не брезговал испачкать губы в глине и тянулся к отцу, когда тот нагибался поцеловать его в маковку, называя "мой лев". Каратавук любил отца и ластился к нему. С его точки зрения, у родителя имелся лишь один, хотя и прискорбный недостаток: не было ружья. Правда, был ятаган с тяжелым изогнутым клинком и инкрустированной серебром рукояткой в гравировке, а еще несколько красивых кинжалов, которые Искандер носил за кушаком. Гончар ощущал нехватку ружья так же остро, как сын, и потому изготавливал лишние горшки, чтобы продать в Телмессосе и накопить денег на оружейника.
Дочерна загоревший, хоть и трудился в тени, Искандер был высок и жилист. Крупные руки, пальцы плоские и гладкие от долгой работы с глиной. Он уже седел, носил усы, свисавшие с уголков рта, в котором при улыбке открывались зубы, как у многих, изъеденные и потемневшие от того, что слишком часто пил сладкий яблочный чай. Ноги, изо дня в день толкавшие каменный круг, стали худыми и мускулистыми, а походка приобрела неуловимо изящную ритмичность, напоминавшую женщинам о любви в постели. Ему нравилось сочинять прибаутки и чудные поговорки, а его задиристое остроумие говорило о том, что ему недостает смирения.
У Искандера имелось три смены одежды: для работы, чтоб мазаться глиной, для чайной и для праздников. В целом, ему нравилось быть гончаром, столь необходимым человеком, но однообразие жизни утомляло. Как все, он возделывал собственный клочок земли, а еще один арендовал у аги, за что расплачивался частью урожая. Искандер сердился на себя, ибо, ваяя горшки, мечтал о своих полях, а копаясь в земле, рвался к гончарному кругу.
Мальчики застали Искандера за изготовлением кувшина на добрую бадью воды: его руки согласованно двигались вверх-вниз, оставляя на глиняной поверхности ровные спиральные следы пальцев.
- Что нужнее - солнце или луна? - спросил гончар.
- Луна, - ответил Мехметчик.
- Откуда узнал? - огорчился Искандер.
Мехметчик отер рукой нос.
- Догадался.
- Сказал правильно, а почему - не знаешь. - Гончар выдержал эффектную паузу. - Луна важнее, потому что свет больше нужен ночью, а днем и так светло.
Довольный своей шуткой, Искандер улыбнулся, почесал лоб и провел пальцем под тюрбаном, оставив на нем еще одну грязную полоску. Мальчики удивленно переглянулись, стараясь вникнуть в смысл сказанного, а Искандер снова спросил:
- Почему гончар - второй после Аллаха?
Оба мальчики помотали головой, и Искандер объяснил:
- Потому что Аллах все создал из земли, воздуха, огня и воды, и гончар пользуется тем же самым, когда делает сосуды. Когда гончар творит, он подобен Аллаху.
- Значит, вы важнее Султана-падишаха? - изумился Мехметчик.
- На земле - нет, а в раю - наверное. - Искандер встал и потянулся. - У меня для вас кое-что есть, кое-что особенное. - Он порылся за кушаком, вынул две терракотовые штучки и подал одну Абдулу, а другую Нико.
Каждая походила на маленькую амфору, но горлышко напоминало птичью голову с клювом и дырочками глаз, а вместо ручки - полый хвост с искусно проделанным отверстием на конце, превращавшим кувшинчик в свистульку. Ради смеха Искандер украсил головки маленькими тюрбанами, а на бока посадил глиняные нашлепки, похожие на крылья.
- Это музыкальные птички, - сказал Искандер. - Дайте-ка покажу. Наливаете воды до половины, вот так, и дуете.
Он несколько раз дунул на пробу, отлил немного воды и засвистел в обе свистульки, расположив их в уголках рта. К восторгу изумленных мальчишек из глиняных игрушек полилось птичье пение, чистое, переливчатое и прелестное. Забыв обо всем на свете, дети запрыгали от радости и потянулись к игрушкам.
- Вот эта звучит совсем как каратавук . - Искандер отдал свистульку сыну и спросил: - Ты видел каратавука? Он весь черный, а клюв желтый. Сидит в кустах олеандра и кричит "Вук! Вук! Вук!", чтобы к нему не подходили, а по вечерам славит Аллаха с верхушки дерева. - Гончар протянул вторую свистульку Нико: - А эта похожа на мехметчика. Одни называют эту птицу малиновкой, а другие огненным соловьем.
- Такая маленькая, с красной грудкой! - закричал Нико в восторге, слегка обиженный, однако, что свистулька Абдула представляет птицу покрупнее.
Мальчишки изо всех сил задули в игрушки, а Искандер рассмеялся:
- Тише, тише! У вас вода выплескивается!
Вскоре научившись мастерски подражать пению каратавука и мехметчика, ребята перекликались трелями, разносившимися по долинам и в скалах. Иногда, гоняя со свистульками в зарослях гибискуса и дикого граната, мальчики так увлекались игрой, что им казалось, они сейчас взлетят, если изо всех сил помашут руками.
- Человек - это бескрылая птица, - говорил Искандер. - А птица - беспечальный человек.
Абдул выпрашивал у матери черную рубашку и черную жилетку с вышивкой золотой нитью. Он получил их к концу года. В маленьких общинах клички прилепливаются сами собой, и скоро даже мать называла мальчика Каратавуком.
Нико, вскоре ставший Мехметчиком, тоже задергал мать просьбами, целовал ей руку и прижимал к щеке, пока не получил красную рубашку с красным жилетом. Мать возводила глаза к небесам, приговаривая: "Дети - материно мученье", но купила у разносчика материю и сшила наряд, успев до начала прополки.
Искандер сбился со счета, сколько раз мальчишки прибегали к нему в слезах, потому что потеряли глиняных птичек в драке, или обронили, или куда-то засунули и не могут найти. Он уже делал свистульки целыми партиями, чтобы продать на базаре в Телмессосе родителям, балующим своих чад, и накопить деньги на прекрасное ружье. Каждый раз, преподнося мальчикам новую свистульку, Искандер спрашивал: "Кто второй после Аллаха?" - и не отдавал игрушку, пока не услышит правильный и приятный ответ: "Гончар! Гончар! Гончар!"
11. Ибрагим дарит Филотее щегла
Однажды в саду у старой церкви, где сборщик пиявок Мохаммед часами стоял в воде, терпеливо дожидаясь, пока твари присосутся к ногам, шестилетний Ибрагим нашел мертвого щегла. Мальчик развлекался, пытаясь ловить ящериц - занятие совершенно безнадежное, но забавное, которому самозабвенно отдается любой ребенок. Ловить черепах не так сложно и потому быстро надоедает, если нет желания посмотреть, скоро ли черепаха вновь высунет голову, после того как в нее потыкали палкой.
Ибрагим заметил птичку, потому что увидел ярко-красную головку и сверкающие желтые отметины на крыльях. Щегол застрял меж двух камней, будто упал с неба, внезапно пораженный смертью. Мальчик взял в руки уже окоченевшее тельце, и оно показалось самым красивым из всего, что он видел на свете. Пораженный невесомостью и хрупкостью птицы, Ибрагим вертел ее в ладонях.
Неподалеку Каратавук с Мехметчиком раскачивались на ветке, а Дросула и Филотея сидели у церквушки на поваленной колонне и глазели на Мохаммеда, который, ухмыляясь, разговаривал сам с собой. Девчонки болтали и бросали в воду сухие стебли, интересуясь, как они поплывут.
Ибрагим подошел к девочкам и вытянул руку:
- Во чего у меня есть.
- Мертвая птица, - пренебрежительно сказала Дросула. - Убери эту гадость!
- Ой, какая красивая! - воскликнула Филотея, прижав руки к щекам.
- Это кушу, - сказал Ибрагим, гордый своими познаниями. - Нравится?
- Красивая! - снова ахнула Филотея.
- И чего собираешься с ней делать? - все так же презрительно спросила Дросула.
Не обращая на нее внимания, Ибрагим протянул птицу Филотее:
- Хочешь?
Девочка покраснела от удовольствия:
- О да! Спасибо. - Она протянула ладони, и Ибрагим бережно положил в них птицу.
Филотея поднесла ее к лицу, чтобы рассмотреть, но вдруг бросила на землю.
- Фу! Она воняет! Какая мерзость!
- Конечно, воняет, - рассудительно сказал Ибрагим. - Она же мертвая.
Филотея с ужасом смотрела на птицу, а Ибрагим, чувствуя, как от огорчения сводит живот, спросил:
- Значит, не хочешь?
Филотея уже тогда щадила его чувства, поэтому ответила дипломатично:
- Конечно, хочу, только пусть сначала перестанет вонять.
- Вы дураки, - отметила Дросула, напуская на себя взрослый вид. - От нее никакого толку. - Ей ужасно хотелось, чтобы кто-нибудь преподнес ей такой подарок, но она понимала - этого никогда не произойдет.
- Она красивая, - упрекнула ее Филотея.
- Может, отрезать только крылья? - предложил Ибрагим. - Они очень хорошие, и вонять не будут. Отрезанные крылья не воняют. У меня есть сорочьи, большие такие, и ни капельки не воняют.
- Я возьму крылья. - Предложение Филотее совсем не нравилось, но она уже попалась в сети ухаживания, которое продлится до дня ее смерти.
Вот так Филотея стала владелицей пары черных крылышек с белозолотыми крапинами по краю. Со временем ей полюбился этот чудной и бесполезный подарок, у нее теплело на сердце, и в душе разливалась радость, когда она натыкалась на него, перебирая свою маленькую коллекцию сокровищ.
С тех пор Филотея ассоциировалась у Ибрагима с птицей, и он мысленно называл ее "пташка". Когда они обручились, он без слащавости и стеснения обращался к ней так и при друзьях. Он называл ее этим ласковым именем в те немногие пылкие и запретные мгновения, когда, рискуя репутацией, они оказывались наедине.