12. Доказательство невиновности (1)
Поликсена провела тревожную ночь - вовсю заливались дрозды, да еще стояла полная луна. Моргая воспаленными глазами, женщина беспокойно ворочалась на тюфяке. За час до рассвета ей привиделась мать, но Поликсена не поняла, сон это или призрак, чем и поделилась с подругой:
- Так странно, Айсе, вот она стоит, виду нее такой знакомый: эдак чуточку сгорбилась, седые пряди выбились из-под платка, смотрит по-всегдашнему грустно, а мне спокойно-спокойно. Я спрашиваю: "Мама, это ты?" Она присаживается на край дивана и отвечает: "Кто же еще?" Я говорю: "Мама, столько времени прошло, как ты?", а она: "Земля давит на грудь. Дай мне свету, чтоб я вздохнула". Я лежу, думаю, потом говорю: "Три года всего прошло, ты ведь знаешь, чего народ болтает". А матушка мне: "Я невиновна, и все это поймут, если сделаешь, как я прошу. Моим костям нужно вино". Я ей: "Но, мама…", а она вздыхает: "Даже мое дитя мне не верит". "Нет! Нет! Нет!" - кричу я, а мать говорит: "Подумай, ведь ты сможешь снять траур". "Я буду горевать вечно, - отвечаю, - твоя смерть жжет меня каждодневно. Посмотри, я вся в ожогах". И протягиваю к ней руки. Она снова вздыхает: "Если выполнишь мою просьбу, ожоги залечатся водой". Наконец я говорю: "Я сделаю, как ты просишь". Мать встает: "Когда сделаешь, пошли мне весточку, я хочу знать". "Хорошо, мама, пошлю". А сама думаю: "Поликсена, ты должна все помнить, когда проснешься". Я снова засыпаю, и утром меня будит азан , а я все помню и вот рассказываю тебе.
Айсе погладила Поликсену по щеке и притулилась к подруге.
- Не мне об этом судить, - наконец сказала она. - У нас по-другому. Наши покойники не любят, чтобы к ним приставали. Мое дело, конечно, маленькое, но, если хочешь знать мое мнение, надо сделать, как мать просит.
- Я сделаю после Дня поминовения - он на следующей неделе, есть время приготовить еду и поговорить с отцом Христофором.
Айсе задумчиво поджала губы:
- Думаешь, стоит так торопиться? Мое дело, конечно, маленькое, но ты же знаешь, чего все говорят? Стоило кому-то пустить слушок о твоей матушке, да упокоится она в раю, как все давай болтать, мол, это она своей отравой уморила кучу людей, хотя они померли совсем от другого. У нас город паршивых сплетников. Я-то помалкиваю, ты знаешь, а многие распустили языки.
- Мать не умела готовить отраву, - возразила Поликсена. - И зачем бы ей травить семью Рустэм-бея? Они умерли от проклятой чумы, что каждый год приходит из Мекки! Мать хочет, чтобы я доказала ее невиновность, и я это сделаю.
- Желаю тебе удачи, - сказала Айсе с ноткой скептицизма. - Но, по-моему, все же стоит выждать пять лет. И как ты пошлешь матушке весть? Явишься ей во сне?
- Не знаю, видят ли покойники сны, - озадаченно нахмурилась Поликсена. - А если видят, как в них попасть?
- Может, она приснится тебе, и ты этим воспользуешься.
- Когда это еще будет.
- Я знаю, что нужно сделать! - вдруг воскликнула Айсе и побарабанила себя пальцем по носу, восхищаясь собственной гениальностью.
Покинув дом подруги через черный ход, Поликсена надела чувяки, сощурилась на палящее солнце, что отбрасывало кинжальные тени на светлые стены домов, и проулками направилась к площади. Она прошла мимо навеса, под которым Искандер вертел гончарный круг, миновала уличных торговцев, кричавших: "Мегла! Мегла!" (английский товар), хотя все знали, что это вранье, и медников, грохотавших днем, а на ночь передававших эстафету соловьям и безутешным собакам. Наконец Поликсена добралась до площади, где отыскала Стамоса-птицелова, торговавшего в тени айвы. Стамосом его назвали в честь деда, родившегося на Хиосе, птицеловом же величали, потому что он пригонял на рынок древнюю тележку, принадлежавшую тестю, а до того бог знает кому еще, и продавал живых птиц. В ивовых клетках сидели хмурые куропатки, смешные петушки и взъерошенные утки; венчали пирамиду симпатичные зяблики и малиновки, которых люди покупали, чтобы те украшали вход, наполняя дом пением на рассвете и закате, а гостей встречали любопытные яркие глазки и дружеский удар клювом в палец.
- Стамос-эфенди, эти птицы летают? - спросила Поликсена.
Стамос поскреб щетинистый подбородок и лукаво улыбнулся:
- Вроде бы - да, и вроде бы - нет.
- Стамос-эфенди! - обиделась Поликсена. - Толком ответить можете?
- Им бы маленько времени и, бог даст, полетят, коль не окочурятся.
Поликсена поняла, что над ней подтрунивают, и поддержала шутливый тон беседы:
- Почему же они сейчас не летают и почему полетят, если, дай бог, выживут?
Птицелов Стамос сморгнул и потер нос. От весеннего солнца у него всегда слезились глаза и свербило в носу.
- Большого секрета нет, и догадаться нетрудно, Поликсена-ханым . Я им подрезаю крылья, поскольку мало желающих покупать птицу, которая может улететь. А то хозяевам придется распушать собственные перья и за ней гоняться. Понимаете, народ не любит беспокойства. Люди - странные птицы, особо не летают.
- Мне нужна летающая птица, - сказала Поликсена.
- Зачем? - спросил Стамос, заметив ее огорчение.
Поликсена объяснила, и птицелов посерьезнел.
- Я б вам поймал здоровую птицу, только не сейчас. Пойду на лов после дня усопших, но тогда она уже будет без надобности. Для такой затеи лучше всего голубь, а я их обычно не ловлю. Лучше всего кого-нибудь попросить. Голубей полно в красных соснах. Ну, там, где привязывают лоскутки с желаниями.
- А кто сможет поймать? - спросила Поликсена.
Стамос опять потер нос и чихнул.
- Мальчишки.
Миссия уже несколько притомила Поликсену, но она все же решила отправиться на поиски ребят. Мальчишек тогда - как, впрочем, и сейчас - было пруд пруди, ибо Анатолией правили они. Ребятню посылали занять инструмент, отнести записку, доставить медный поднос с чашечками сладкого чая, и мальчуганы стремглав носились по улочкам. Они шныряли, словно крысы, из дома в дом или строгими неподкупными стражами охраняли поклажу, сидя на верблюдах и ослах, которых в самых неподходящих местах оставили купцы, путешественники и те, кого вдруг обуяло желание разыскать кофейню, где можно покурить и сыграть в нарды - "единственно стоящую вещь, доставшуюся от персов", как говаривали некоторые.
Несмотря на обилие пацанят, Поликсена вознамерилась найти двух конкретных, ибо одна мысль рождает другую, и размышления о птицах натолкнули ее на мысль о сыне Мехметчике и его друге Каратавуке, которых было легче отыскать - спасибо Искандеру и его глиняным свистулькам. Пение дрозда и малиновки доносилось с заросшего склона за церковью Николая Угодника, где и обнаружились оба мальчика, а также Ибрагим, дочь Филотея с подругой Дросулой и рыбацкий сын Герасим - все носились в кустах олеандра меж ликийских гробниц и прыгали по камням, играя, как обычно, в птиц. Неподалеку почти голый Пес искал в кустарнике съедобных козявок, общаясь с самим собой посредством нутряных рыков и всхлипов. Отчасти из-за жутковатого интереса к его страшной улыбке Пес стал самым заметным городским нищим. Ему явно пришлось расстаться с взлелеянными мечтами о святой жизни в одинокой бедности. Пса вынудили обитать просто в убогости и неудобстве.
Утомившись от подъема на холм, Поликсена, отдуваясь, присела неподалеку. Она смотрела на детей, душу переполняли тепло и радость. Каратавук с Мехметчиком, научившиеся выводить восхитительные рулады, прыгали по камням и бешено махали руками, а другие дети за ними повторяли. Конечно, забава выглядела диковатой, но в том и преимущество ребенка - воплощать мечты, в которых отказано здравомыслящему человеку. Дочь Поликсены, красавица Филотея, взмахивала руками с бесстрастным изяществом, с каким делала почти все, а рядом, хлопая себя по бокам, подскакивал Ибрагим, старавшийся всегда быть у Филотеи на глазах и втуне надеявшийся, что она заметит, как он похож на настоящую птицу. Курносая густобровая Дросула неуклюже взмахивала лапищами больше от радости за других, чем в попытке взлететь, а подле нее, распевая, подпрыгивал Герасим. Все замечали, что он предан этой неказистой коротышке, как Ибрагим - прелестной Филотее; Герасим, разумеется, озадачивал народ, но, само собой, у Господа свои причуды, а больше тут ничего и не скажешь.
- Посмотрите, посмотрите на меня! - закричал Каратавук, и Поликсена с ужасом увидела, что он готовится спрыгнуть на камни с крыши гробницы высотой футов десять. Поликсена содрогнулась, представив, как он расшибется, вскочила на ноги и закричала:
- Каратавук! Слезай сейчас же! Не смей прыгать!
Мальчик взглянул на нее. Совсем маленький, на фоне неба он казался прекрасным ангелом: солнце сзади подсвечивало тюрбан и торчащие пряди, рисуя сверкающий нимб, а в черной рубашке Каратавук, и без того похожий на тень, смотрелся еще темнее тени.
- Я не прыгаю, - серьезно сказал Каратавук. - Я полечу.
- Ты не можешь летать! Не дури и сейчас же спускайся! Разобьешься!
Мальчик прикусил губу и нахмурился.
- Я умею летать, - заявил он. - У меня все получается, когда я хорошенько постараюсь.
- Слезай!
Каратавук закрыл глаза и медленно, как орел, замахал руками. Перестав скакать, дети напряженно замерли.
- Каратавук, не надо! - крикнула Дросула.
Поликсена подбежала и встала под крышей.
- Спускайся! Ну погоди, все твоей матери расскажу! Сейчас же слезай!
Филотея метнулась к матери и вцепилась в ее подол, охваченная ужасным предчувствием.