- Помнишь, как мы маленькими решили не писать в норки, чтобы не утопить мышек? А теперь мне придется начинять пулями живых людей.
- Мышка-то хотя бы ни в чем не виновата, - заметил Мехметчик.
- Я вот думаю, что при этом чувствуешь? - сказал Каратавук.
51. Печаль Рустэм-бея
- Почему ты грустен, мой лев? - Лейла-ханым подошла к Рустэм-бею и положила руку ему на плечо. Наступал вечер; уронив ладони на колени, ага с убитым видом сидел во дворе на низенькой изгороди вокруг клумбы. Белая Памук свернулась на своем любимом месте под апельсиновым деревом. За эти годы она пролежала в песчаной земле ямку, повторяющую форму ее тела. Под ногами Рустэма деловито ковыляла большая черепаха с панцирем в белых потеках застывшего воска; еще недавно Лейла романтически использовала ее как подвижный канделябр.
- Я не столько грустен, сколько печален, - сказал ага.
- Есть разница?
- Чувствую, что есть, но объяснить трудно.
- Хорошо, что тебя печалит?
Рустэм-бей неопределенно покрутил рукой:
- Идет война. Я должен быть на фронте, и у меня плохие предчувствия.
- Ты уже выполнил воинский долг. - Испуганная мыслью, что Рустэм может уехать, Лейла довольно неосторожно прибавила: - Ты не слишком старый?
К счастью, ага не был настроен обижаться.
- У меня большой опыт, и мужчина не стар, пока есть силы. Полагаю, я сильнее многих мальчишек, которые идут воевать.
- Конечно, сильнее, - искренне согласилась Лейла. Рустэм мог целыми днями пропадать на охоте в горах. Убитых оленей он вскидывал на круп лошади, будто войлочных.
- Я бы тоже пошел, - сказал Рустэм-бей. - Вообще-то я связался со своим полком, едва запахло войной. Но затем получил письмо от губернатора - он просит создать милицию, поддерживать тут законность и порядок. Похоже, большинство жандармов отправят на фронт.
- Какую милицию?
- Из стариков, мальчишек и калек. Но мальчишки подрастут, их тоже заберут, и придется искать новых.
- Значит, ты остаешься?
- Да, остаюсь. Хотя мне стыдно и жалко.
- Слава богу! - вздохнула Лейла. - Без тебя мне нет жизни. - Она понимала, что в городе к ней относятся мало-мальски уважительно лишь из-за присутствия Рустэма.
- Еще меня печалит сама война. - Рустэм-бей не слышал Лейлу и говорил будто сам с собой. - Во-первых, мы воюем с Францией, а это культура, к которой естественно стремится каждый человек вроде меня. В моем полку все офицеры учили французский и пытались разговаривать по-французски друг с другом. Во-вторых, мы воюем с Британией - крупнейшей империей в мировой истории; у нее отменные солдаты и моряки, и она была нашим лучшим другом. А в-третьих, мы воюем с Россией, которая всегда нас ненавидела, во всем мешала и хотела забрать у нас Стамбул. На нашей стороне Австро-Венгрия, о которой я почти ничего не знаю, и Германия - о ней я знаю еще меньше; кажется, она исключительно хороша с военной точки зрения.
- У нас есть Энвер-паша. - Лейла раздумывала, чью сторону примут греки и кто для нее действительно "наши".
Рустэм фыркнул.
- Энвер-паше повезло, он вознесся, приписав себе то, чего на самом деле добились другие. Честолюбия у него не отнять.
- Ну, я в этом не разбираюсь, - вздохнула Лейла. Военные и политические дела ее интересовали мало. По-настоящему она боялась лишь потерять Рустэм-бея.
- И еще одно, - продолжал ага, будто никто его и не слушал. - Я видел поля сражений, усеянные телами юношей и стариков, слышал вонь гниющих трупов, которые не успели похоронить. Я видел, что творят с женщинами и детьми. Султан-падишах объявил эту войну священной.
Рустэм-бей замолчал, а Лейла не поняла и переспросила:
- Священная война?
- Да, священная. Султан-падишах никогда не был на похоронах разложившихся трупов. Тебе я скажу, мой тюльпан, хотя никому другому не сказал бы, иначе моя репутация… Обещаешь не болтать?
- Не болтать о чем?
- О том, что я собираюсь сказать.
- Я никому не скажу, раз ты не хочешь. И кому я могу проговориться? Памук?
- Ты любишь поболтать с Филотеей и Дросулой. Иногда часами. Не сомневаюсь, что сказанное здесь повторяется в городе.
- Но о чем я не должна говорить? Обещаю, никому не передам, ни девочкам, ни даже Памук.
- Мое мнение о священной войне мне бы лучше при себе держать. Не хочется прослыть вероотступником. Я думаю… Если война бывает священной, тогда Аллах не свят. В лучшем случае война бывает необходимой.
- Ох! - Лейле надо было обдумать услышанное, чтобы суть улеглась в голове.
Рустэм-бей поднялся, посмотрел ей в глаза и, нежно коснувшись ее щеки, иронично улыбнулся:
- Знаешь, не особенно надейся, что я уцелею. В войну окрестности всегда кишат уголовниками и бандитами, поскольку вся армейская шваль при первой возможности дезертирует, прихватив оружие. Я буду гоняться за ними с непобедимыми отрядами из калек, стариков и мальчишек.
- Я хочу, чтобы ты уцелел. - Глаза Лейлы набрякли слезами.
- Может, лучше плюнуть на несокрушимые отряды и ловить бандитов самому, - сказал Рустэм-бей. - Пожалуй, надо подготовиться.
Снова погладив ее по щеке, он ушел в дом. Лейла села на изгороди и задумалась. Ей было страшно за Рустэма и себя.
52. Маленькое добро
С горшочком в руках Поликсена торопливо шла по улицам, вновь поражаясь тому, каким тихим стал город после ухода большинства мужчин. Всего несколько дней, а уже опустел - на что ни глянешь, все казалось покинутой декорацией: ни лиц, ни теней, ни хриплых низких голосов, эхом отражающихся от стен. Исчезли привычные запахи пота и табака, странно выглядели столы в кофейне без лоботрясов-завсегдатаев, склонившихся над нардами. С фронта никаких вестей. В огромной и бестолковой империи, осаждаемой со всех сторон и издерганной бесконечными атаками, женщины понимали, что муж или сын погиб, лишь когда о них не было ни слуху ни духу годами.
У дома Нермин Поликсена скинула опорки перед черным ходом, постучала и, не дожидаясь ответа, вошла. В полутьме хозяйка чистила лук, и потому сама не знала, от чего плачет.
- Ты бы чистила под водой, - посоветовала Поликсена. - Тогда не так ревешь.
- Если б только от лука… - поежилась Нермин.
- Как ты?
- Двоих сыновей отправила. Каратавук пошел вместо отца, Искандер беснуется. Говорит, собственный сын его обманул.
- Это благородный обман.
- Да, поступок добрый, вот только вернется ли он? Султан призывает, мужчины идут умирать, а женщинам остается глотать пыль и пить слезы.
- Мехметчик тоже в бешенстве. Его не пустили с Каратавуком. - Поликсена коснулась локтя подруги. - Все в руках божьих. Господь все устраивает, нам неведомы его замыслы, но он-то их знает. У него решено, и где воробышку упасть, и куда ветру песчинку занести.
- Он посылает нам тяготы и горесть. Хочется его спросить: чем мы это заслужили? Каратавук обещал писать письма - я не говорила? Спрашиваю, как? Думала, какого товарища попросит, а он говорит, Мехметчик его научил, когда еще маленькими были, палочками в пыли писали. А я и знать не знала. Удивилась я, обрадовалась, а потом думаю, как же я прочту, письма-то?
- Найдешь кого-нибудь, прочитают.
- Я частенько задумывалась - что, если б мы знали грамоту? И говорила себе - а зачем? Чтение не про нас. Чего читать-то? Какая наша жизнь: копайся в земле, стряпай, детей рожай - что толку в чтении? Чего еще узнавать? - Нермин помолчала. - Теперь вот мальчики ушли, и я понимаю, какой толк.
Женщины посмотрели друг на друга, Поликсена протянула горшочек. Нермин узнала работу мужа, и под ложечкой потеплело.
- Это тебе, - сказала Поликсена.
- Что там? - Нермин подняла крышку и заглянула.
- Оливки. С нашего дерева. У нас поверье: будешь есть оливки, и родные благополучно вернутся из отлучки. Нам всегда помогало, может, и у тебя получится. Съедай каждый день по одной, и сыновья вернутся.
Нермин растрогалась.
- Ой, тебе, может, лучше для себя оставить? - спросила она. - Мехметчика ведь заберут в трудовой батальон, мне Каратавук говорил.
- У нас хорошее дерево, - ответила Поликсена. - Оливок полно. Мы их не едим, пока кто-нибудь не уедет. Кончатся - я тебе еще принесу. А когда сыновья вернутся, отдай горшочек, ладно? Он такой славный, и у меня их не так много. Искандерова работа.
- Я знаю, - сказала Нермин. - Держу любой мужнин горшок, и будто Искандера за руки взяла. Так спокойно становится. Чувствую его сильные пальцы.
- Мне пора, - засобиралась Поликсена. - Дома ни крошки, надо, как всегда, из ничего чего сочинять.
- Возьми луковицу, - предложила Нермин. - Можно тебя ещ кое о чем попросить?
- Да?
- Спасибо тебе за оливки. Не могла бы ты еще поцеловать икону и попросить вашу Панагию, чтоб приглядела за Каратавуком?
- Я заскочу в церковь на обратном пути, - обещала Поликсена. - Ты держись.
Нермин помахала рукой и слабо улыбнулась. Напомнила себе: надо попросить мужа, чтобы привязал лоскуток к красной сосне, и хорошо бы сходить к гробнице - набрать оливкового масла, омывшего кости святого. Вдруг кто из сыновей вернется раненым, будет чем лечить. У черного хода Поликсена сунула ноги в чувяки и вновь зашагала в странно притихший город.