Вот так Искандер, под сенью замызганного полога радостно лепивший свистульки для экспортного бизнеса господина Теодору из Смирны, вдруг осознал, что рядом стоят четыре незнакомых жандарма и писарь, ожидающие, пока он закончит очередное изделие. Искандера кольнул страх, поскольку первой мыслью было - что он натворил? Писарь поправил съезжавшие очки и спросил:
- Ты Искандер, здешний гончар?
- Да, я Искандер. Мир вам.
- И тебе, - сухо ответил писарь, сдвинув на затылок феску и карандашом почесывая лоб. - Хотя, боюсь, миру будет меньше, чем ты хочешь.
Искандер молчал, и писарь продолжил:
- Объявлена всеобщая мобилизация, тебя снова призывают. Сожалею, если это причиняет неудобства, но, боюсь, ничего не поделать.
Искандер побледнел:
- Я уже отслужил! В Аравии. Можете проверить. Я отслужил.
- Знаю, знаю, - ответил писарь. - Но, пойми, ты все еще на учете. Остаешься в резерве шесть лет, а прошло только пять лет и девять месяцев.
- Так почти шесть! - в ужасе воскликнул Искандер. - Что будет с моей семьей? Как им жить?
- Что с нами будет? Как нам жить? - взвыла Нермин, когда растерянный супруг стоически сообщил ей новость. - А дети? Где нам взять денег? Мы умрем с голоду. Никто нас не спасет. Так было, когда тебя отправили в Аравию. Мы превратились в кожу да кости. А если тебя убьют? Мне не вынести все это снова. Вай! Вай! Вай! - Нермин горестно раскачивалась, отирая глаза рукавом.
- Это священная война, - покорно сказал Искандер. - Объявили джихад. Аллах управит, на все его воля. Что я могу поделать? Надо идти. Франки объявили нам войну, и завтра я должен отправляться. Если убьют, попаду в рай, если на то воля Аллаха.
- Какой от тебя толк в раю? - всхлипнула Нермин.
Тогда из тени выступил Каратавук и, опустившись перед отцом на колени, приложил его руку к губам и ко лбу.
- Папа, - сказал он, - позволь мне пойти вместо тебя.
Искандер взглянул на сына:
- Тебе только пятнадцать.
- Я сильный. Могу воевать. Я смелый. Разреши. Меня все равно скоро призовут. Отпусти меня сейчас. Ради братьев и сестер, ради мамы.
Искандер безмолвно смотрел на любимого сына. Он понимал, что ответа у него нет. Скажи он "да" - и будет чувствовать себя трусом, готовым подвергнуть сына опасности. Скажи "нет" - и жене с детьми не на что будет жить. Нермин тоже не знала, что сказать. Она встала на колени рядом с сыном, взяла его руки, поцеловала и прижалась к ним щекой, чтобы он почувствовал теплую струйку ее слез.
- Я не дам тебе разрешения, - сказал наконец Искандер, в ком гордость победила здравый смысл. - Я должен выполнить свой долг. Это священная война, и у меня нет выбора. Аллах защитит своих детей.
Каратавук стал возражать, но отец поднял руку, веля замолчать.
- Довольно, - сказал Искандер. - Аллах непременно запомнит твое предложение, как запомню и я. Ты превосходный сын.
Вскоре Каратавук разыскал своего друга Мехметчика, и они вдвоем отправились к сержанту Осману, который вместе с писарем расположился на площади под платаном. Сцепив руки за спиной и покачиваясь на носках, сержант вопросительно приподнял бровь, скептически оценивая дождавшихся своей очереди мальчишек.
- Мы хотим записаться добровольцами, - сказал Мехметчик.
- Чего вдруг? - отрывисто спросил сержант.
- Ради империи и Султана-падишаха.
- Тебе сколько лет?
- Восемнадцать, - соврал Мехметчик.
- Звать?
- Мехметчик.
- Чей сын?
- Харитоса.
- Стало быть, Мехметчик, сын Харитоса? Ну, Мехметчик, небось, прозвище?
- Да, бейэфенди. Мое настоящее имя Нико.
- Жалко. Уж больно "Мехметчик" подходит для солдата. Значит, вы с отцом христиане?
- Да, бейэфенди. Но я все равно хочу воевать, только вместе с Каратавуком. За империю и Султана-падишаха.
На лице сержанта промелькнуло недоумение.
- Что еще за птица, с которой ты хочешь воевать?
- Каратавук - это мое прозвище. - Каратавук шагнул вперед. - Настоящее имя Абдул.
Сержант оглядел мальчика: темноглазый, с золотистой кожей, чуть выше среднего роста.
- Эти ваши прозвища кого угодно с ума сведут, - наконец объявил он, раздраженно махнув рукой. - Похоже, у всех тут клички, хотя Пророк ясно их запрещает. Чей ты сын?
- Гончара Искандера.
- Понятно, - сказал сержант. - Но сперва разберемся с ним. - Он повернулся к Мехметчику, коренастому и невысокому, но удивительно похожему на приятеля. - Стало быть, ты Нико, сын Харитоса, и, говоришь, тебе восемнадцать. И ты христианин, да?
- Да, бейэфенди. Но сейчас в армию берут и христиан.
- А то я не знаю. Я сам солдат и уж в этом разбираюсь. А ты разве не знаешь, что это священная война? Не слыхал, что мы воюем с франками, а они - христиане? Не знаешь, как они надули нас с кораблями?
- Я - оттоман, - гордо сказал Мехметчик. - И одни франки за нас. Я слыхал, они прозываются "немцы".
- Да, германцы за нас, но все равно это священная война, и никто христиан в армию не возьмет, а то еще ударят в спину. Обыкновенный здравый смысл, и только. Хочешь участвовать - поступай в трудовой батальон.
- В трудовой батальон?
- Дороги, мосты и все такое, - пояснил сержант.
- Я хочу сражаться, а не ямы копать, - презрительно фыркнул Мехметчик.
- Тогда не лезь в добровольцы. - Во взгляде сержанта промелькнула смешинка. - Все равно со временем тебя заберут, и отправишься в трудовой батальон. Вероятно, когда тебе действительно стукнет восемнадцать. Вообще-то солдату много приходится копать. Вот и будешь рыть ямы, только не под пулями, все ж маленько безопасней.
Глаза Мехметчика горели злым огорчением, он только и нашелся, что сказать:
- Мне безопасность не нужна.
- Извини, малец, - посочувствовал Осман. - Я считаю, потребуется забирать всех, кого только можно. Вообще-то у меня самого один дед был христианином, родом из Сербии, но я тут ничего не решаю. Погоди, может, правила изменят. А пока, если действительно хочешь помочь Султану-падишаху и империи, заготавливай провизию и разводи мулов - это лучшее, что ты можешь сделать. - Сержант повернулся к Каратавуку: - Теперь с тобой. Ты - сын гончара Искандера. Тебя нет в списке. А твой отец есть. - Осман взглянул на писаря: - Ведь вы уже поговорили с ним, Соломон-эфенди?
- Поговорил.
- Я предлагаю себя вместо отца, - сказал Каратавук. - Согласно обычаю.
- Согласно обычаю, - повторил сержант, уважительно разглядывая парня. - Отец разрешил?
- Да. - Каратавук старался не смотреть сержанту в глаза. - Это ради матери и братьев с сестрами.
- Ты врешь, - сказал Осман. - К счастью, я этого не заметил.
- Спасибо, бейэфенди. - Каратавук поклонился и повторил: - Ради матери и братьев с сестрами. Без отца им не выжить, а без меня продержатся. Я сильный. Воевать смогу.
- Ты хороший сын, - сказал сержант. - Любой бы таким гордился.
От похвалы Каратавук прямо раздался в плечах.
- Вы меня берете, бейэфенди?
Сержант устало вздохнул. Он уже навидался юношей, приносящих подобную жертву. Это всегда трогало и угнетало. Скольким из этих юнцов суждено вновь увидеть лицо матери?
- Хорошо, можешь, согласно обычаю, идти вместо отца. Пусть обман будет на твоей совести, и да простит тебя Аллах.
- Спасибо, бейэфенди, и, пожалуйста, бейэфенди, не говорите отцу.
Сержант кивнул:
- Я извещу твоего отца, что его все же освободили от повинности. Он не узнает, почему. Завтра придешь вместо него.
По дороге домой Мехметчик шепотом ругался, в глазах стояли злые слезы.
- Заготавливай провизию и разводи мулов! - с горечью повторял он.
Каратавук сочувственно обнял его за плечи:
- Если дела пойдут скверно, правила, наверное, изменят.
- Будем надеяться, - буркнул Мехметчик.
Они остановились у дома ходжи Абдулхамида, и Мехметчик достал из-за пояса кожаный кошелек. Вытряхнув монетки, он спрятал их в кушак и набрал горсть земли. Ссыпал в кошелек, добавил еще немного и, затянув тесемку, отдал другу.
- Где бы ни оказался, - пояснил он, - носи с собой и не опорожняй до возвращения. А когда вернешься, высыпи непременно здесь же.
Каратавук ослабил тесемку. Понюхал землю и вздохнул:
- Родная земля. У нее особый запах, ты заметил? Когда буду далеко, понюхаю, и она мне все напомнит. - Завязав, он поцеловал кожаный мешочек. Спрятал за кушак и, обняв лучшего друга, ткнулся лбом ему в плечо. Горло перехватило от чувства, которому не было названия - столько всего в нем перемешалось. - Ах, дружище, дружище! - Каратавук отстранился и стукнул себя в грудь. - Тяжело у меня здесь, точно камень на сердце. Все думаю, что с нами будет?
- Наверное, разойдемся, - печально сказал Мехметчик. - Вдруг стало важно, что я христианин, хотя раньше почти никакой не было разницы.
- Не разойдемся, - твердо возразил Каратавук. - Мы всегда были друзьями, всегда вместе. Ты научил меня читать и писать.
- Не знаю, много ли толку, - вздохнул Мехметчик. - Выходит, что читать-то нечего, а в других краях, я слышал, вообще пишут по-другому. Вроде надписи на мечети, которую только ходжа Абдулхамид понимает.
Каратавук покопался в поясе и достал свистульку.
- Возьму с собой. Если разобью, напишу отцу, чтоб прислал новую. Как услышишь ее, сразу поймешь, что я вернулся.
- Дай-то бог, - сказал Мехметчик.