- На Центральном фронте бои местного значения. На Южном - освободили Макеевку. Наша рота загорает в обороне. Больше ничего не передавали.
Из-за леса донесся протяжный взрыв. Стайкин прислушался, а потом посмотрел на Шестакова.
- Уже третью кидает, - сказал Шестаков. - Видно, рыба хорошо нынче идет. Когда люди убивают друг друга, зверям хорошо. Сколько рыбы в озере развелось, сколько дичи в лесу бегает.
- Философ. За что же он тебе наряд дал?
- Сказано - за пререкание.
- Как же ты с ним пререкался?
- Никак не пререкался. Я - человек смирный, необидчивый.
- За что же тогда наряд?
- Захотел и дал. На то он и старшина.
- Волнующе и непонятно, - сказал Стайкин. - Ты по порядку расскажи. Вызывает, скажем, тебя старшина.
- Так и было. Это ты правильно сказал. Зовет меня старшина. Я как раз гимнастерку штопал. Ладно, думаю, потом доштопаю. А в мыслях того нет, что на страх иду. Пришел... Смотрю...
- Ну, ну? Конкретнее. - На лице Стайкина было написано полное удовольствие.
- Вот я и говорю. Пришел. Докладываю, как по чину положено: так, мол, и так - прибыл по вашему приказу.
- Ты к делу, к делу. Он-то что?
- Он-та? "Иди, - говорит, - Шестаков, наколи дров на кухню". Чтобы я, значит, дров к обеду наготовил. На кухню, значит...
- Ну, ну, дальше...
- А ты не нукай. Я и без тебя знаю, как рассказ вести. Вот я и думаю: отчего не наготовить, работа простая. Тогда я и говорю: "А где топор, товарищ старшина? Как же без топора по дрова?" Тут он и давай орать. Я, конечно, стою терпеливо.
- Что же он кричал?
- Чего кричал? Известное дело: "Приказываю наколоть дров на кухню. Выполняйте приказание".
- А ты?
- Что я? Мне не жалко. Я и говорю: "А где топор?" Он еще пуще давай кричать: "Приказываю наколоть". А я ничего. Спрашиваю: "А где топор?" А он уже руками машет, ногами топает: "Приказываю повторить приказание". А где топор - не говорит. Так и разошлись в мыслях.
- А где топор? - Стайкин держался за живот и беззвучно хохотал.
- А мне все равно - что дрова колоть, что землю копать. Работа - она всегда работа, незалежливого любит. Не ерзай - гимнастерку помнешь.
- А где лопата? - Стайкин прямо умирал от смеха. - Не спрашивал?
- Зачем? Про лопату я сам знаю. У нас в сенях три лопаты стоят.
- Дурак ты, Шестаков, - сказал Стайкин, поднимаясь и тяжко вздыхая.
- Зачем же с дураком разговариваешь? Ума от этого не прибавится.
- Хочу выяснить твою природу - кто ты есть? Дурак или прикидываешься.
- Тогда на ту сторону пересядь и выясняй. Я сюда кидать стану. - Шестаков прыгнул в яму, поплевал на ладони и стал копать.
Он работал спокойно и красиво. Сначала снимал землю на штык во всю длину ямы так, что на дне ее как бы образовывалась передвигающаяся ступенька. Доведя ее до края, Шестаков аккуратно подрезал стенки, выбрасывал комья земли и начинал резать новый ряд.
Из ближнего леса выехала телега, ведомая низкорослой лошадью-монголкой. На телеге сидели два солдата с автоматами.
Шестаков выпрямился. Яма уже приходилась ему по грудь.
Телега подъехала ближе.
- Эх, рыбка, - Шестаков вздохнул. - Хороша, да на чужом блюде. - Он оставил лопату и закричал: - Севастьяныч, шагай сюда, там без тебя управятся.
Севастьянов спрыгнул с телеги, подошел к яме.
- Привет рыбакам. - Стайкин сделал низкий поклон.
- А у нас беда случилась, - сказал Севастьянов.
- Собака? - Шестаков испуганно прижал лопату к груди. - Набросилась?
Севастьянов рассказал, как Фриц взорвался на берегу. Шестаков слушал, причитая и охая.
- Ладно скулить, - перебил Стайкин. - Тут лучшие люди гибнут, а ты собаку жалеешь. Расскажи лучше человеку, как наряд заработал.
- Я слышал об этом случае, - сказал Севастьянов. - Старшина в данном случае был необъективен. На вашем месте, Федор Иванович, я непременно подал бы жалобу капитану.
Шестаков посмотрел снизу на Севастьянова.
- В армии должен быть порядок. А если все жаловаться начнут, какой же это порядок?
- Севастьянов, - перебил Стайкин, - ты можешь ответить на один вопрос?
- Пожалуйста, слушаю вас. - Севастьянов со всеми разговаривал на "вы".
- Скажи, Севастьянов, ты умный?
- Это трудный вопрос, - ответил Севастьянов. - Я десять лет преподавал историю, и у меня выработался некоторый навык к абстрактному мышлению, к спокойному восприятию современности. Однако в условиях войны эти способности не доставляют мне никакого наслаждения. Скорее наоборот. Вот увлечение литературой помогает мне, хотя здесь на тысячи километров вокруг нет ни одной книги. Я ношу любимые книги в себе и читаю их по памяти.
- Умен, - сказал Стайкин с неожиданной злобой. - А вот Шестаков дурак.
- Я не дурак, - ответил Шестаков из ямы. - Я никого не обижаю.
- Оттого и есть дурак. Залез в братскую могилу и сиди там, помалкивай. Сортир имени Шестакова. - Стайкин неестественно громко захохотал. - Я с умным человеком разговор веду, ты нам не мешай.
Шестаков выпрямился в яме и покачал головой:
- И за что только тебе старшего сержанта дали?
- Эдуард, - сказал Севастьянов, - зачем вы обижаете человека, который вдвое старше вас?
Стайкин вскочил и начал прыгать перед Севастьяновым.
- Ну, чего прицепились? - кричал он. - Чего все ко мне цепляются? Я скоро сам в могилу полезу. Я не могу воевать в такой обстановке. Создайте мне условия, чтобы я мог воевать. И не цепляйтесь ко мне. У меня умственная контузия на мирной почве. Не учите меня жить. Учите - убивать! - Стайкин схватил автомат и, припрыгивая, побежал в сторону леса.
Шестаков смотрел ему вслед и качал головой:
- Тоже хлебнул немало. В сорок втором в танке горел... Война через всех людей прошла. - Шестаков взял лопату и принялся подрезать края ямы.
Стайкин скрылся в лесу.
- Странное дело, - сказал Севастьянов в задумчивости. - Как только мы вышли из боев и нас перестали убивать, все потеряли покой.
- А это война такая, - ответил Шестаков. - Беспокойная война. От нее только мертвые освобождаются. А живым от нее никуда не деться.
На опушке леса часто застрочил автомат. Прокатился далекий взрыв. Шестаков поднял голову, прислушался.
- Эх, не знал я, где топор лежит. Сейчас бы на кухне рыбу чистил. - Шестаков покачал головой и принялся выбрасывать землю.
Из леса вышли три человека. Впереди шел невысокий толстый сержант с двумя вещевыми мешками на плечах. За ним шагали налегке два офицера. Они подошли ближе, толстяк свернул с дороги. Войновский и Комягин остановились на обочине, с любопытством разглядывая солдат.
Васьков подошел к яме, вытер ладонью вспотевшее лицо.
- Здорово, земляк, - сказал он.
- У меня таких земляков, как ты, - сто восемьдесят миллионов, - ответил Шестаков.
- Что за порядки у вас в батальоне? - строго сказал Васьков. - Один по лесу шатается, галок стреляет, этот в яме сидит. Где штаб батальона?
Шестаков ничего не ответил и бросил землю под ноги Васькова. Тот с руганью отскочил от ямы. Севастьянов обошел вокруг ямы и стал объяснять писарю, где стоит изба, в которой находится штаб. Войновский и Комягин подошли к яме и заглянули в нее.
- Для чего окоп копаешь, солдат? - спросил Комягин.
- Это не окоп, товарищ лейтенант. А я не солдат.
- Что же это? - спросил Комягин.
- Кто же вы? - спросил Войновский.
- Ефрейтор я, товарищ лейтенант. Ефрейтор по фамилии Шестаков. Призывник пятнадцатого года. Под Перемышлем тогда стояли.
- А это что же? - снова спросил Комягин.
- Как что, товарищ лейтенант? В обороне что всего нужнее? Нужник. Вот мы и строим нужник для солдат и офицеров. По боевому приказу старшины.
Войновский пожал плечами и ничего не ответил. Комягин нахмурил брови и посмотрел на Васькова.
- Ну и порядки у вас в батальоне, - строго сказал Васьков.
Юрий Войновский проснулся оттого, что его дергали за ногу. Он открыл глаза и увидел пожилого ефрейтора с рыжими, выгоревшими усами.
- Товарищ лейтенант, - тихо говорил тот, - которые будут ваши сапоги?
- Зачем вам сапоги?
- Как зачем? - удивился Шестаков. - Чистить.
- Кто вы такой? - Войновский не узнавал Шестакова.
- Я денщик ваш, товарищ лейтенант. Ефрейтор Шестаков я. Вчера дорогу вам показывал. - Шестаков покосился в угол, где спал Комягин.
Юрий все еще ничего не понимал.
- Меня старшина послал. Старшина Кашаров. Я теперь денщик ваш буду, ординарец то есть. Я еще в первую мировую денщиком служил, мы тогда под Перемышлем стояли. Работа привычная. Которые будут ваши сапоги?
Юрий сел на лавку и все вспомнил: он приехал на фронт и получил назначение...
- Вот мои сапоги, - сказал он. - Только, пожалуйста, поскорее. Наверное, уже поздно.
- Слушаюсь. - Шестаков взял сапоги, на цыпочках вышел из избы.
На улице послышалась громкая, протяжная команда:
- Рота-а, выходи строиться!
Потом еще:
- Рота-а, в шеренгу по два, становись! - Голос то затихал и раскатывался, то переливался и гремел - то протяжно и напевно, то отрывисто и резко. В нем были ласка и повеление.
Войновский прильнул к окну. Невысокий щеголеватый старшина стоял в красивой, спокойной позе перед строем, а голос его растекался по улице:
- Р-р-рота-а, р-р-рнясь!
И сразу резко и коротко, как удар хлыста:
- Ста-вьть!
И снова:
- Р-р-р-няйсь!
- Ну и голос. - Комягин поднялся с лавки и посмотрел в окно.