Харин заколебался. Если парень и правда хорошо знает окрестные места, он может оказаться очень полезным. А что лет мало, плохо, конечно, но не беда. Намного ли старше был, например, его дружок Костя Гимназист, когда сбежал из дому.
Однако командир неожиданно легко согласился принять паренька в отряд.
- Только форму ему сообрази, - сказал он.
- Это первым делом. Я тут одну бабку присмотрел, она живо подгонит из старенького.
Дед Андрон успел умыться и сменить измазанную кровью рубашку на праздничную, чистую.
- Вопрос у меня будет к тебе, начальник, - обратился он к Дубову, - от всего общества… Этих как, разменивать будете или с миром отпустите?
- А что? - насторожился командир.
- Да народ так полагает: если отпустите, то, конечно, воля ваша. А кончать будете - так, бота ради, не на хуторе. В степу, где подальше. Вы пришли и ушли, а нам тут жить… Дознаются белые - все начисто пожгут, ироды…
Через час далеко в степи приглушенно прозвучал залп. Дед Андрон вздрогнул, привстал с завалинки и медленно перекрестился.
* * *
К вечеру порядок на хуторе был восстановлен. Дубов дал команду отдыхать, а для безопасности выслал по обе стороны хутора пешие секреты. В один он назначил Фому Харина и Шваха.
Друзья спустились по дороге к роще, обогнули ее и остановились на том самом месте, где встретили Гришку. К северу дорога шла прямо и просматривалась на добрых три версты. Лучшего места для секрета не найти. Красноармейцы расположились в кустах на опушке и вытащили нехитрый походный харч.
- Эх, Фома, - заговорил Швах, раскладывая на тряпице полкаравая хлеба, кусок трофейного окорока и крупные желтые луковицы. - И угощу же я тебя! Закуска-то какая. Мечта! Очень даже обидно все это кушать всухомятку. Вы не находите, Личиков?
Харин сидел с набитым ртом и потому не ответил, только посмотрел на Шваха. Яшка любил подразнить своего дружка и наедине называл его то Рожиным, то Мордиковым, а тут и вовсе придумал - Личиков. Правда, Харин не обижался и сам частенько первый смеялся его шуткам. А иногда, стараясь отшутиться, называл его Шрапнелью, что считалось у него довольно обидным прозвищем. Фома проглотил кусок и собирался уже в ответ на Личикова так и назвать Шваха, но вдруг рассердился: дружок с невинным видом протягивал ему фляжку, до краев полную самогоном.
- Откуда это?
- Ловкость рук, Фома, плюс талант. Это ж надо уметь - на глазах всего эскадрона отлить фляжечку. Пейте, Мордочкин, товар высший сорт. Из той самой бутыли, что я казнил путем разбития булыжником.
Фома взял фляжку, но тотчас вернул ее Шваху:
- Нет, сам вылей. Чтобы своими руками и на моих глазах, понятно? Ну!
- Да ты что, парень, всерьез?
- А думаешь смехом, Шрапнель окаянная? - повысил голос Харин. - Что Дубову обещал? На два дня твое честное слово?
- Чудак ты, Фома, - погрустнел Швах, опрокидывая фляжку. - Пожалуйста, могу вылить. Не в сивухе этой дело, пропади она. Работа уж больно красивая была. Ведь все смотрели, и никто, понимаешь, никто не заметил.
Харин подождал, пока самогонка перестала булькать, потом вздохнул и задумчиво сказал:
- Хороший ты парень, Яшка, но сидит в тебе все-таки эта дурь! Все у вас там, в вашей Одессе, такие или ты один?
Друзья замолчали. Фома, насупившись, смотрел на притихшего Шваха, а тот сосредоточенно наблюдал, как ползет по травинке тощий осенний паучок.
Яшка был сиротой. О своих родителях он знал точно только одно, что были они, как говорят на юге, босяки. Вырос около порта. Зимой перебивался в городе: там было легче найти и пропитание, и теплый закуток на холодное время. С получки грузчики кормили вечно голодного пацана, а летом он уходил к Аккерману, к рыбакам, нанимался за харч работать. Какой-то пьянчужка учил его грамоте и плакал, вспоминая сына, который вышел в люди и стал свиньей. Потом "учитель" умер от белой горячки. В эту пору прилипло к Яшке прозвище - Дело Швах. Он повторял эти полюбившиеся ему слова к месту и не к месту. Так и стал ое сперва Яшкой Дело Швах, а потом просто Швах. Под этой фамилией записали его однажды и в полицейском участке, куда привели за то, что он опрокинул с приятелем на околоточного хозяйскую макитру с вареньем. Ущерб был двойной: купчиха мадам Папеску лишилась любимого варенья, а господин околоточный нового мундира и - что хуже - престижа. Где-где, а в Одессе такие вещи не забывают…
Яшку, как несовершеннолетнего, просто выкинули из города. Он опять подался к знакомым рыбакам. Паренька приютили, а в шестнадцатом году забрили в солдаты - защищать веру, которой у Яшки не было, царя, которого Швах знал только по картинке в полицейском участке, и отечество, которым были для Яшки прекрасный город Одесса, Аккермаеский лиман с рыбачьими поселками и молдаванские хутора с молодым, терпким, непьяным воином…
В семнадцатом году, когда солдаты пошли по домам, Яшка примкнул к отряду красногвардейцев и "делал революцию" в южных городах. Примкнул потому, что дома у него не было и возвращаться было некуда, и еще потому, что с детства научился ненавидеть разжиревших на выгодной хлебной торговле с заграницей одесских буржуев… Встретившись с Фомой, Яшка привязался к нему всем сердцем, пошел за ним и в молодую Красную Армию. Все бы хорошо, но нет-нет да и сказывалась уличная закваска.
- Мне и самому, Фома, надоело, да только ничего с собой поделать не могу. Будто и не я, а кто-то другой, - ответил наконец Швах.
Глава третья
Первые дни рейда прошли спокойно, почти буднично. С рассветом эскадрон становился на дневку, а вечером, когда солнце садилось за горизонт, отправлялся дальше. По расчетам Дубова, на третий день после перехода фронта должны были выйти к линии дороги в районе станции Кокоревка и здесь поджидать бронепоезд.
…Темнело. Солнце висело над невысокими холмами, длинные тени бойцов скользили по мелкому придорожному кустарнику. Вечерний воздух был наполнен позвякиванием стремян, легким стуком копыт и сдержанными, вполголоса, разговорами. Предвечерняя тишина, безлюдье полей и уже возникшая привычка к необычному положению притупили у бойцов то чувство напряженности, с которым еще вчера они передвигались в тылу врага.
Дубов оглянулся, с удовольствием вслушиваясь в знакомый шум колонны на марше.
- Освоились, - беззаботно сказал Костя, встретив взгляд командира, и посмотрел на часы. - Через пятьдесят минут ровно трое суток, как мы в рейде. А кажется, месяц уже прошел.
- Костя, веди колонну, а я пройдусь по рядам, поговорю с ребятами.
- Есть, вести колонну, командир, - радостно ответил Воронцов и приосанился в седле.
Иногда его обуревали честолюбивые мысли. Почему он, образованный, всеми признанный смельчак, все еще остается рядовым разведчиком? Молод? Но ведь есть командиры полков и даже дивизий ничуть не старше Кости. Не доверяют? Почему? Не из-за того же, в самом деле, что был гимназистом? Правда, Костя и сам чувствовал, что не хватает ему еще серьезности. Нередко он позволял себе мальчишеские выходки. Однажды в минуту затишья, когда и красные, и дроздовцы, истомленные долгим боем, залегли, не в силах ни идти в атаку, ни контратаковать, Костя вдруг заметил на ничейной полосе огненно-рыжую лисицу. Плутовка петляла, пытаясь миновать вооруженных людей и найти спокойное место. Да где они, спокойные места, на объятой огнем Курщине? Костю словно толкнуло, он вскочил на коня и под улюлюканье своих и белых загнал рыжую… Начдив сказал тогда: "Хотел было тебя на взвод ставить, Воронцов, да вот…"
Костя и сейчас покраснел при воспоминании о словах начдива, до обидного спокойных. Нет, не имели еще под собой оснований его честолюбивые помыслы.
…В хвосте колонны Дубова привлек взрыв хохота.
- Смеетесь, черти? - спросил он, поравнявшись с группой оживленных разведчиков. Смех умолк, лица бойцов посерьезнели.
- Да это Швах все, - оправдываясь, сказал Егоров - санитар и кашевар эскадрона.
- То-то, что Швах… Сами смеетесь, а про командира забыли, пусть себе там один скучает.
- Это вы серьезно? - Швах настороженно посмотрел на командира. От Дубова можно было ожидать любой подковырки, и в его присутствии обычно острый на язык одессит немного терялся: он не любил, когда над ним смеялись. А Дубов может так "выставить", что потом ребята проходу не дадут…
- Нет, вроде тебя шутки шучу… Не увлекайся, Яков, в тылу все-таки, не в цирке…
Отряд шел рысью между двумя невысокими холмами. Темнело. Здесь солнца уже не было, хотя позади, там, где недавно проходили бойцы, его лучи еще золотили верхушки деревьев.
Внезапно впереди раздался выстрел. Не успел Воронцов понять, что происходит, как увидел штабную машину. Мотор взревел: шофер дал газ. Сидящий на переднем сиденье офицер с большим желтым портфелем в руках что-то крикнул, и шофер, резко затормозив, свернул в канаву.