На переломе
В конце декабря ударили морозы. Над городом повисла звенящая мгла. Даже днём было под сорок. От морозов гудели провода. Окна на работе и дома покрылись толстым слоем льда - не обычным красивым узором, а мощной серой наледью. На сибирский мороз N-ские коммунальщики ответили ударным трудом, и температура в помещениях стала выше, чем в обычные зимние дни. Управление КГБ обогревалось по первому разряду. В эти студёные дни старое здание областной Лубянки напоминало баню: из открытых окон служебных кабинетов валил пар. Во внутреннем дворике целыми днями топилась печь: оперсостав наводил порядок в документах, сжигая тонны устаревших справок, черновиков, рапортов и объяснительных. Высокая кирпичная труба, возвышавшаяся на уровне крыши, исторгала чёрные клубы дыма, оседавшего вулканическим пеплом в радиусе ста метров. Городские обыватели, проходя мимо оплота государственной безопасности, чертыхались и делали самые причудливые предположения относительно крепости советской власти, состояния здоровья членов Политбюро и расточительности местных руководителей.
Школы и детские сады были закрыты. Улицы обезлюдели. Горожане решительными перебежками от магазина к магазину затаривались продуктами и подарками к Новому году.
Встречи с агентами стали реже. Оперсостав берёг своих помощников. Зато в кабинетах собирались тёплые компании, играли в шахматы, "Балду" и другие интеллектуальные игры. Вместе с усилением морозов озверел ведомственный партком: собрания, политзанятия и конференции волнами накатывались на отсиживающийся в тепле личный состав. Офицеры списывали друг у друга конспекты работ классиков марксизма-ленинизма, оформляли стенгазеты и "боевые листки".
20 декабря в Доме актёра силами отдела, в котором работал Герман, планировалось провести торжества по случаю "Дня ЧК". Молодому сотруднику поручили заняться внешним оформлением. К нему в компанию приписали ведомственных поэтов и зубоскалов. Привычно изобразив на двух ватманских листах "Щит и меч" с уставшим от забот Дзержинским, Герман заскучал. Члены команды "на подхвате" вязали столбиком незамысловатые вирши о Родине, партии, разведчиках и контрразведчиках, после чего художник, вооружившись плакатным пером, выводил их выспренние пассажи на листе ватмана. Вскоре заскучала и вся редколлегия. Попытка "словить Музу" дюжиной бутылок пива ситуацию не улучшила. Творческая группа отрешённо "гоняла" вечную тему "про баб". Встрепенувшись, Герман решительно взял карандаш и за полчаса сделал около дюжины карикатурных набросков и выбросил их в массы. На взрывы смеха прибежал дежурный, принявший живое участие в обсуждении графики. Тут же позвонили начальнику отдела и спросили разрешения сдобрить наглядную агитацию сатирой и юмором. Полковник Берсенёв, бывший лётчик-истребитель, большой интеллектуал и незаурядных способностей чиновник, на удивление быстро дал согласие. Воодушевлённые офицеры, казалось, вспомнив свою КВН-овскую юность, стройотрядовский энтузиазм, помноженные на иезуитскую изощрённость интеллекта, запустили бумажный конвейер шаржей, коллажей, эпиграмм и каламбуров. Герман работал, не покладая рук. Досталось всем: и рядовым, и начальству. К утру наглядная агитация была готова.
В праздничный день в Доме актёра всё началось как обычно: вступительное слово, раздача грамот и первые заздравные тосты; но после третьего, по отмашке Берсенёва, на праздничный стол были вброшены шаржи, а на стенах развёрнута наглядная агитация. Под натиском всеобщего веселья тихо испустила дух организационная рутина. Праздник чекистов превратился в студенческий капустник. Такое буйство эмоций Герман видел последний раз на новогоднем вечере в консерватории. Ему вдруг пришла в голову бесхитростная мысль: "А ведь как ни парадоксально, в КГБ брали не самых последних людей. Таким изобилием самобытных характеров, творческой энергии и незаурядных актёрских способностей может похвастаться не всякий коллектив". И тут же на смену этой мысли пришла другая, ещё более парадоксальная: "А чем мы все здесь занимаемся? Мы, бывшие инженеры, историки, литераторы, юристы, физики и лирики. Не впустую ли всё это?" Интуиция подсказывала - нет, не впустую, а логика ещё была не в состоянии охватить все аспекты деятельности этого достаточно древнего института с пугающей обывателей аббревиатурой "КГБ".
В конце вечера Берсенёв подозвал к себе Германа, как-то по-доброму, обняв за плечо искалеченной на войне рукой, предложил:
- Давай, капитан, выпьем с тобой по капельке... За праздник, за товарищей и... спасибо тебе, дорогой!
- Это вам спасибо, товарищ полковник!
- Знаешь, Гера, Бог не дал мне сыновей, и все вы стали моими детьми. Вы такие разные - ершистые, самолюбивые, сильные и энергичные. Я горжусь вами!
- Спасибо, това...
- Погоди, не перебивай! Ты, Гера, только себя побереги... кожа у тебя ещё тонковата, не обросла коростой цинизма. Ради Бога, не лезь на рожон! Я могу тебя понять: партсобрания и политзанятия - не лучшее место для самовыражения, но когда-нибудь ты осознаешь, что это тоже не самая худшая сторона нашей жизни. - Полковник замолчал, но вскоре продолжил: - Сколько у вас талантов! На большой НИИ хватит - НИИ Человеческих душ. Гордись своей работой! Нас никто и никогда любить не будет, но без нас государство пойдёт вразнос. Мы его инструмент и его оружие.
Герман был озадачен не только словами старого полковника, но и той искренностью, с которой он произнёс их.
- И ещё, Герман, - добавил Берсенёв, - не высовывайся там, на войне, кланяйся каждой пуле. Твоё оружие - твоя голова. Береги её. Не думаю, что в Афганистане будет тяжелее, чем нам в сороковые. Все войны разные. Постарайся понять свою. Возвращайся живым и здоровым, а новоселье справим, как приедешь. Вопрос уже решён.
- Вот за это большое спасибо, товарищ полковник!
- Не за что. Да, вот ещё. - Берсенёв взял со стола лист с шаржем на себя и протянул его художнику: - Давай-ка, подпиши свой рисунок. Негоже документ анонимным оставлять... Ну вот, теперь можно и в дело вшить. Будь здоров, капитан, возвращайся к ребятам!
Отъезд
Отгремели новогодние праздники. Снова потянулась череда служебных будней. Прошли отчётные собрания. Герман судорожно верстал план оперативных мероприятий на текущий год. И вдруг 11 января после обеда его вызвали к начальнику Управления. "Всё, - ёкнуло у него на душе, - поехали!" И действительно, генерал как-то буднично объявил об его откомандировании в распоряжение ПГУ КГБ СССР для прохождения дальнейшей службы на территории Демократической Республики Афганистан. Тут же, у начальника Управления, выдали предписание, синий загранпаспорт, а сам генерал как-то устало и отрешённо сообщил, что завтра рано утром за ним заедет служебная "Волга" и доставит его в аэропорт. Затем, встрепенувшись, стараясь выглядеть более торжественно, завершил аудиенцию вопросом:
- Не подкачаешь, Герман Николаевич?
- Никак нет, товарищ генерал-майор!
- Тогда - с Богом!
Герман вышел из приёмной в смешанных чувствах. Хотелось чего-то другого: может, проникновенной беседы, а может, каких-то тёплых слов. Ну не так же буднично! Не в колхоз на картошку отправляют - на войну, да ещё первую в его жизни.
Михаил Иванович, которому Герман доложил первому, искренне расстроился. "Всё же много в нём человеческого, - подумал Герман. - Оттого, видно, до сих пор только отделением командует". Подполковник как-то вдруг засуетился, распорядился срочно сдавать дела и документы. Раза два подходил справиться - готова ли к его отъезду семья, может ли он чем-то помочь. От участливого отношения начальника Герман окончательно скис. Передав все материалы по реестру и получив в кассе три оклада денежного содержания, он уныло поплёлся к Юрке Дымову. Тот сидел в своём кабинете с двумя телефонными трубками на каждом ухе. Юра сразу всё понял: одной трубке он сообщил, что его вызывает начальство, а другой - что надо принять почту.
- Ну что, допрыгался?
- Угу.
- Поздравляю, дружище! А что такой понурый? Расхотелось?
- Нет... неожиданно как-то. Час назад сказали, а завтра - вылет.
- Сейчас мы это поправим! - уверенно сообщил ветеран Афганистана, доставая из сейфа початую бутылку коньяка. - Под сахарок будешь?
Герману ужасно захотелось коньяка с колотым сахаром.
- Буду! - не задумываясь, согласился он.
- Генку позовём?
- Давай. Только Славку не надо, он ещё больше тоски нагонит.
Через три минуты в кабинете появился Легостаев с портфелем, откуда он торжественно выудил ещё одну бутылку коньяка и горсть шоколадных конфет.
- Только, мужики, по-быстрому! Мухой! Мне ещё работать надо, - с порога затараторил он, поправляя литерную причёску с белой прядью.
- Генка, как тебя в органы только взяли с такой отметиной, - оглядывая вошедшего, шутливо спросил Дымов. - Чекист должен быть незаметным, как моль на шубе, а твоя рожа на обложку журнала "Огонёк" просится!
- Ну да, - парировал красавец-мужчина, - это точно. Вот вас за версту все и узнают. Моль и есть моль: костюм-тройка, светлая сорочка и галстук в тон. И ещё морды постные. А я - хоть и меченый, зато на человека похож и галстук повязываю только на работе. Бабы-то сейчас - все как куколки, стройные и лёгонькие, не бабы, а бабочки! Им такая моль на хрен не нужна!
- Будет тебе, не за тем пригласили, - перебил его Юрка, - разливай! Пять минут и три тоста, а потом - выметайтесь все отсюда!
Друзья быстро освежились, пожелали Герману удачи. "И чтоб третий тост за тебя не поднимали!" - стряхивая капли и пряча охотничьи стопки в стол, подытожил ветеран.