Вернулась она из Грозного через две недели: сильно изменилась, исхудала, даже почернела:
- Отца жалко, - не раз повторяла, - столько детей воспитал, а своего собственного угла до конца жизни не заимел. Гибель сыновей его подкосила… А в Чечне еще больший бардак… Нам надо работать.
С еще большим усилием и усердием она взялась вновь за мою работу, так что через год я крайне удивил своего научного руководителя:
- Кто помогал? - был первый вопрос.
Я все, как есть, рассказал.
- А на защите сам отстоишь или тоже подруга будет отвечать?
- Сам, - отвечал я.
Так оно и получилось, потому что к тому времени началась вторая чеченская война, у Авроры погибли еще два брата, она вновь была в Чечне. А приехала - вновь она в трауре, а я, тем не менее, хотел было объясниться в любви, все подбирал удобный момент, и она это чувствовала, не давала возможности объясниться. Но я упрямый, и, наверное, какой-либо определенности в наших отношениях добился бы, да Аврора поступила непредсказуемо - вошла в контакт с моей женой, благо в одном корпусе работают, и как-то вечером пришел я домой, а Аврора с супругой чай на кухне пьют, как закадычные подруги.
Тем не менее, через пару дней или неделю, я все же встретился с Авророй. Как и у всех чеченцев, вначале тема одна - война в Чечне. А потом я вдруг выдал:
- Суна хьо еза!
- Ты женат, - не раздумывая ответила она. А чуть погодя добавила: - Твоя супруга - хорошая женщина. Надо бы ее в Ислам обратить, - и, наверное, увидев мое удивление: - Впрочем, это ваше семейное дело…. А мне надо докторскую защитить, очень надо. За два года я уложусь.
- Я ничуть не сомневался, - продолжал Ломаев, - что она за эти два года уложится. И не как ранее, а изредка, мы с Авророй встречались: она сутками пропадала в лаборатории, все какие-то опыты проводила, и по публикациям и выступлениям на научных конференциях я понимал, что она уже идет к завершению эксперимента… как вновь война в ее жизнь вмешалась, радикально все изменила. Аврора вновь умчалась в Грозный, и теперь - надолго…. Я точно не знаю, но говорят, бомба попала прямо в их дом.
После этого я только раз ее видел - Аврора раненого отца привозила в Москву на лечение. Пришла ко мне в долг просить. Вновь пропала. А на днях звонит, я рассказывал, что ты мой друг… В общем, если можешь, возьми ее на работу, не пожалеешь, она ученый-специалист, и никогда не подведет… Видимо, тяжелая у нее ситуация. Я прошу…
* * *
По правде, будучи еще в Москве, Гал Цанаев пару раз отчего-то вспоминал эту Аврору, и то с каким-то странным ощущением неуравновешенности, словно имя под стать "залпу Авроры" могло предвещать что-то революционно-переворачивающее. Дабы знать, что за ученый эта Аврора, коль Ломаев так яростно восхвалят ее, Цанаев решил просмотреть труды, благо и по своим научным делам он должен был посетить библиотеку. Кандидатская диссертация Таусовой, действительно, очень качественна, добротна, в ней, поистине, есть актуальность и научная новизна. А вот последние публикации на грани фола: она применяет в своих экспериментах опасные реагенты… Однако Цанаеву ныне не до научных споров, оргвопросы поглощают все время. Наверное, поэтому он постарался побыстрее выкинуть из головы рассказ Ломаева и его просьбу. А прилетев в Грозный, Цанаев вовсе о ней позабыл: в прифронтовом или фронтовом городе не до чужих бед, как бы самому выжить, да и институт на ноги нужно поставить.
Конечно, понятно, что никто Цанаева жить и работать в бушующем Грозном насильно не заставлял, у него, как уже отмечалось, свой интерес, в том числе и материальный. Однако, это не главное, а главное, в этом Цанаев и сам себе боится признаться, но это так: как ученый, на все это насилие, хаос, бойню и кажущееся безумие он смотрит диалектически - идет борьба - единство и борьба противоположностей, где даже отрицание отрицается, - вся эта философия жизни давно известна, и как об этом легко рассуждать через толщу лет, через громадное время и пространство, а как тяжело в этом сумасбродстве жить, точнее, быть, ибо это не жизнь - здесь господствует смерть. Но в том-то и дело, что именно здесь умирает и отмирает все старое, прогнившее, догматически нежизнеспособное и тормозящее развитие, и рождается новое, может быть, не совсем развитое и совершенное, да это новое: новая жизнь, новая поросль, новый этап человеческих отношений, - и Цанаев неосознанно, чисто интуитивно, хотел быть здесь, в эпицентре событий, в эпицентре взрывов, канонады, стонов. Когда природные вихрь и гром - благодать! И если бы здесь же, в Грозном, была бы его семья, его любимые дети, то переживая за них, Цанаев бы здесь и неделю не выжил… А так, он один, лишь за себя в ответе и, наверное, поэтому он в этом хаосе находит своеобразные прелести. Он уже знает, когда летят лениво самолеты и как на учениях пускают легкие, пустые ракеты-болванки, а когда со свирепым ревом в пике и ярый свист смертоносных бомб.
Знает, когда холостыми бесконечный залп канонады, - музыкой держат фон войны, а когда настоящий "Град" с такой мощью рванет, что аж воздух кругом накаляется, и пусть цель далеко в горах, даже в Грозном все содрогается. Знает он, когда идет колонна солдатиков-срочников, как они сами от любого шороха дрожат, а когда контрактники - мародеры - убийцы, от которых надо бежать. Знает он бравых чеченских боевиков, чей завидный боеприпас, как и сапоги, новизной блестит. Знает он и простых чеченских ребят, у которых трофейный перекошенный от стрельбы автомат, за поясом тесак, а глаза, подростково-юношеские глаза - в них взрывы горят, - не отступят и не уступят - их убьют… Однако их дух, дух новой молодой жизни не истребить, - он бессмертен, ибо только этой юной, свободной, независимой и горделивой волей, энергией, напором и бесстрашием сердец держится и развивается человеческая мысль, история и цивилизация. Именно кипение, столкновение и становление этого нового миропорядка ощущает Цанаев в Чечне. И, конечно, он не боец, не воин, да и возраст и пыл далеко не юношеский, но он, будучи в самой гуще этих кровавых событий, чувствует себя не иначе, как носителем знаний, учителем, созидателем нового кавказского дома, нового общества. И пусть кругом бесконечный рев войны, смерть, слезы, грязь, бардак, неудобства, - словом, бе-шено-удручающий дискомфорт, но это жизнь, борьба, развитие и прогресс!..
Вот так думает ученый Цанаев, и в этом хаосе отсутствует внутренняя дисгармония, а наоборот, он находит здесь свои прелести и новизну существования. И как иначе, если вдруг, чего ранее никогда не было, прямо во внутреннем дворе института на огромной плакучей иве шесть пар огромных сов дни коротают. А по огромным старым тополям, кои из-за обстрелов чудом сохранились, бегают стайкой задорные, пушистые белки и людей совсем не боятся, и к кормушкам уже привыкли, и с рук корм едят.
Цанаев и так спозаранку является, а ради такой прелести - белок покормить, он с удовольствием на работу пришел, а тут его опередили. Какая-то девушка белок уже приманивает. Лишь вплотную приблизившись, Цанаев ее узнал - Аврора.
- Удивительно, - говорит она. - В Норвегии, в институтском дворе, тоже вот так белки по деревьям бегали, тоже с рук ели.
- А вы были в Норвегии? - спросил Цанаев.
- Да, по приглашению. Мы там совместные эксперименты проводили.
- Ну и что в результате получили?
- Эксперимент не закончила, - она как-то сразу обмякла, даже рука с кормом опустилась. - Обстоятельства заставили вернуться сюда, - тут она постаралась выдавить улыбку. - Постараюсь у вас закончить эксперимент.
- Приборы есть?
- Будем создавать, если на работу возьмете.
- Как не взять? Друг Ломаев за вас просил, рекомендовал, - они уже поднимались по лестнице. - А создавать не с чего - деньги лишь на зарплату. А зарплата ученого в России - это далеко не Норвегия.
- На все воля Божья, - выдала Аврора.
- Ты хочешь сказать, что в Норвегии Бога больше, чем здесь или верят лучше, искреннее?
- По-моему, там рай земной.
- А что там не осталась?
- Хм, кому я там нужна?.. А, впрочем, предложение было… Но я чеченская девушка. К тому же обстоятельства заставили сюда вернуться.
- Какие обстоятельства? - поинтересовался Цанаев.
- Война.
- От войны все бегут, а ты сюда… Впрочем, сам такой, - он еще что-то хотел сказать, но зазвонил его мобильный, и когда они продолжили разговор в кабинете, перед ним уже лежали документы. Цанаев сказал: - Странное у тебя имя - Урина!
- Я старшая в семье, - она опустила голову. - Мои родители чабанили в степях Калмыкии. Как-то посреди ночи моей матери стало плохо. На трехколесном мотоцикле отец повез ее до ближайшего села. Не довез… говорят, с зарею появилась на свет и я, поэтому Урина - Утренняя Заря. А вообще-то меня везде называют Аврора.
- Это имя - Аврора, ты сама выдумала? - спросил Цанаев.
- Да, - она на мгновение потупила взгляд и вновь прямо глядя в лицо: - Вы можете называть меня, как вам удобно.
- Мне все равно, - бесстрастно выдал директор. - Как ты хочешь, так и буду называть.
- Тогда Аврора, - с неким вызовом и чуть громче положенного сказала она, отчего Цанаев слегка встрепенулся и, исподлобья поглядев на девушку, сказал:
- Если честно, то в моем сознании почти что разные имена, по сути. Урина - Утренняя Заря - это спокойствие, умиротворение и счастье предстоящего дня. А Аврора - бунт, страсть, революция и переворот.
- Называйте, как вам удобно.
- Лучше Урина.