- Через не могу надо есть, брат мой. Дай только боли волю - помрешь! У меня против боли два средства: сон и еда. Позавтракаешь, отвезу тебя в санбат - командир приказал. - Элвадзе поставил котелок на стол. - Я приготовил для тебя харчо.
Елизаров взял ложку.
- Это не соус?
- Что соус? Пустяк: нарезал мяса, картошки, сварил, и готово. А харчо - сначала мясо сварил, потом лук, чеснок положил, потом рис, кислые сливы, перцу положил, чтобы во рту горело.
- А соль кладется? - спросил Михаил, отведав харчо. - А перцу-то сколько - рот жжет.
- Эх! - Сандро хлопнул ладонью себе по шее и стал солить харчо. - Засыпался.
- Влюбился, наверное, - заметила Вера.
- Точно в воду смотрели! - Элвадзе наклонился к автомату, держа руку на сердце.
- Спасибо, Сандро, не могу больше.
Михаил встал, оделся, посмотрел в окно. Орел бил копытом землю. Рядом с ним стоял темно-гнедой конь Бараш, которого дали Елизарову после гибели Булата.
Все вышли во двор. День был осенний. Михаил не хотел казаться грустным на прощанье. Он сунул в руку Вере записку. В ней были слова признания: "Расстаюсь с тревогой: придется ли встретиться? Эх, война проклятая! Может, в вечную разлуку ухожу. А хочется всю жизнь быть с вами!..
Искренне уважающий вас донской казак Михаил Елизаров".
Он заглянул в лицо Веры. Глаза ее были полны слез.
Вера вздохнула: больно ей было провожать молодого казака…
- Помни, не забывай, - шепнула она ему, украдкой поцеловала и закрыла рукой глаза. - А записку не надо, грустная очень… - тихо добавила и сунула бумажку в его карман.
Михаил, тронутый поцелуем девушки, не мог ничего сказать. Никакими словами не выразить той радостной взволнованности. Ведь это первый поцелуй девушки, красивее и умнее которой, как казалось Михаилу, нет во всей Белоруссии.
Оставшись во дворе с Костюшкой, Вера прижала брата к своей груди и молча гладила его вихрастые волосы. Вся ее нежность и ласка перешли к единственному родному мальчику, с которым тоже приходится расставаться. С кем он будет, сиротка? Что посоветовать и наказать обездоленному братишке? Родных и близких знакомых нет, всех разогнала война. Что он будет есть, где спать, кто оденет его?
Вера зашла с Костюшкой в санчасть, достала из кармана банку консервов, сахар - вот и все, что могла она дать ему.
- Если наши будут отступать, у немцев не оставайся. Ростовский адрес Михаила не теряй! - сказала ему на прощанье.
Вера накинула на плечо санитарную сумку и пошла искать Тахава. Может, тоже надо отправить в санбат упрямого башкира, сбежавшего из санчасти?
Где-то вдали загремели выстрелы. Над селом появились вражеские самолеты.
Полк получил приказание отойти в лес, раскинувшийся в двух километрах восточнее села. Первый эскадрон, прикрывавший отход, направился в сосновую рощу. Вера, придерживая свою туго набитую сумку с красным крестом, шла за эскадроном позади всех. Она все время оглядывалась, искала глазами братишку, но так и не увидела.
10
Речка Шатринка разделяла село пополам. В центре, против кооператива и школы, через реку переброшен длинный деревянный мост. На середине возвышалась триумфальная арка с надписью: "Добро пожаловать! Колхоз "Полесье".
Парторг Величко, коренастый азовский казак двадцати пяти лет, с реденькой бородкой и усиками, похожими на перышки молодого скворца, грустно посмотрел на большие деревянные буквы, покрытые лаком вишневого цвета, и твердо зашагал к мосту. За ним пошли Тахав и Ломакин - уральский колхозник.
- Еще подумают немцы, что для них поставлена арка. Мы им сейчас другую встречу приготовим. - Величко подошел с миной к мосту.
На западной окраине показались танки. Засвистели над минером пули, врезывались в перила моста, в телеграфные столбы. Загудели мины. Все распластались. Один снаряд с протяжным воем ухнул совсем близко. Тахава засыпало землей.
По-над речкой, направляясь в санбат, ехали Элвадзе и Михаил.
- Не подъезжайте сюда. - Величко махнул рукой и прилег, услышав новый гул снаряда.
- Убит? - Михаил прыгнул с коня, бросился к Тахаву. - Жив! Давайте посадим его в седло. Вези, Сандро.
- Езжай ты, - предложил Элвадзе.
- Я не довезу, - сказал Михаил и стал поднимать башкира на своего коня. - Я с парторгом как-нибудь доберусь до леса.
Тахав молчал. Голова его потяжелела, клонилась вниз. В ушах раздавался сплошной шум, напоминающий гул водяной мельницы.
- Минируете мост, товарищ парторг? - спросил Михаил, проводив товарищей.
- Да, но немцы уже держат его под обстрелом.
- Мы с Ломакиным попробуем помешать им.
Михаил взял автомат Тахава, запас патронов и притаился за углом кооператива, в конце улицы, тянувшейся от моста, Михаил заметил трех мотоциклистов, которые обстреливали мост.
- Послужи, родной, - пробормотал он над автоматом, поставил прицел на шестьсот метров и пустил добрую очередь.
Немцы скрылись за хатами.
- Ставьте скорее мины, товарищ парторг! - крикнул Михаил, не спуская глаз с улицы.
Мины были установлены. Казаки побежали по огородам на восточную окраину. Михаил начал задыхаться. Длинная шинель путалась в ногах, за шпоры цеплялась ботва картофеля. Ему стало жарко. Пот капал с лица. Голова кружилась. Лицо пылало. Он стал отставать. Позвоночник болел, идти стало тяжело, больно.
- Товарищ Елизаров, не отставайте! - крикнул Величко.
- Бегите быстрее, - отвечал, задыхаясь, Михаил, - минируйте и тот переезд. Не успеем - прорвутся…
- А как же вы? - тревожился Величко.
- Потом я догоню.
Пластуны побежали. "Не удержали село, опять отступаем", - подумал с горечью Михаил. Он на ходу снял шинель, перебросил ее через плечо и зашагал по огородам, пригнув голову. Кругом жужжали пули, будто он проходил мимо пасеки. "Заметили, видно, гады, а тут проклятая лихорадка трясет", - с досадой подумал он.
Что-то шлепнулось об его голенище. Левое голенище наполнилось чем-то теплым, мягким. Михаил упал. Опираясь на локти, он пополз между ветвистой ботвы помидоров. Где-то совсем близко послышался шорох и посвист. Елизаров оглянулся. Будто пчела ужалила его в подбородок. Во рту стало солоно. Михаил приложил палец к подбородку. По кисти потекла струйка крови. "Почему же не больно? Может, так и умирают?"
Голова клонилась к земле, в глазах дрожала муть, но он полз дальше, добрался до сарая. Только теперь он почувствовал жгучую боль в ноге и подбородке. Еще жарче стало. Хотелось пить.
У речки, совсем недалеко от него, возились немцы. Одни разбирали стену и потолок школы, другие носили бревна и наводили переправу через Шатринку. Михаила охватило жгучее волнение. "Может, не надо вступать в неравный бой?" - подумал он, но вспомнились слова Пермякова: "Береги себя, а врага бей везде и всегда". Елизаров улегся поудобнее между широкими кустами крыжовника, навел автомат, дал длинную очередь. Страх и отчаяние исчезли, когда он увидел, как немцы падали от его пуль, уцелевшие разбегались.
"А, черти, прячетесь!" - торжествовал Михаил. Думать о том, что ему уже не выбраться из села, не хотелось, а все-таки думалось. Кровь из подбородка капала на желтые листья огурцов, ярко окрашивая их. Гитлеровцы опять столпились у переправы. Михаил обстреливал их. Автомат умолк. Последний диск кончился. Патронов больше нет. Какая досада!
Михаил приподнялся на локтях и оглянулся вокруг: куда бы спрятаться? Никого нигде не видно. "Эх, нашелся бы человек, скрыл бы меня от фашистов". Казаку пришла в голову и такая мысль: "Найти бы лошадь, сесть на нее и умчаться".
В кустах показалась голова мальчика. Михаил удивился: это был Костюшка.
- Почему ты не ушел с Верой?
- Я не нашел ее… Мы уйдем в лес, к партизанам.
- Вряд ли… Видишь, немцы переправу наводят.
- Давайте я перевяжу вас, - Костюшка взял у него пакет, обмотал бинтом подбородок и шею.
- Лошади нет поблизости? - спросил Михаил. - Нет? Плохо. Убьют нас, беспатронных…
- У нас есть немецкие патроны и автомат.
- Где? - вцепился Михаил в Костюшку. - В той яме? Молодец! Неси, браток, неси скорее! Только ползком и туда и обратно.
Вскоре Костюшка вернулся с автоматом и школьной сумкой, полной патронов. Михаил как будто воскрес. Казалось, что он сорвет немцам переправу и спасет жизнь себе и Костюшке, но прежде всего он позаботился о мальчике.
- Пока ты, Костюшка, уходи отсюда. Если я продержусь до вечера, тогда, может, коня найдем и уедем. Будь осторожен, не показывайся немцам, - напомнил он уходящему мальчику и открыл огонь по гитлеровцам, строящим переправу.
Опять заметались враги на речке. Они убегали, падали, орали. Патроны кончились. Нужно было снять коробку и набить, но Михаил не смог вытащить ее - не знал техники немецкого автомата. Он злился, негодовал, терял самообладание. Вот дьявольская штука! Наконец-то, случайно нажав что-то, он выдернул коробку. Наполнив ее патронами, он не мог вставить коробку: что-то заело.
Михаил выругался и стал вкладывать по одному патрону в ствол. Стреляя, приговаривал:
- Буду по одному класть вас, сволочи!
И вдруг прикусил язык: немецкий солдат, подкравшись, ударил его прикладом по голове.