- Да! Он воюет за себя - раз, за свою любовь - два и обчелся.
Иван Федосеевич рассмеялся:
- Ну, друг, ты кашу в сапоги обуваешь - путаешь что-то. Этак ты его совсем человеком без отечества сделаешь.
- Нет! - Николай вскочил на ноги. - Не путаю. В результате его узких взглядов и получается, что он не чувствует себя частицей советского…
Иван Федосеевич оборвал его:
- Ерунду городишь. Сядь! Не может он так думать. Что он не в Советском государстве родился и вырос? Он же грамотный, в советской школе учился, советский офицер…
Николай не унимался.
- А вот пусть опровергнет меня. Пусть. Ну, давай, Юрка, поспорим!
- Тебе сказали - ерунду городишь, - отмахнулся Юрий. Его мысли были заняты тем, что говорил ему капитан минуту назад.
Иван Федосеевич понял, что такие разговоры между этими офицерами были уже не раз. Ему также стало ясно, что Юрий не выскажет сейчас ничего, да и Николай не даст ему говорить. Капитан догадывался, против чего так яростно ополчался Николай. И чтобы раз и навсегда поставить все на свое место, он сказал:
- Не может быть сомнения, что у Малкова есть чувство любви к своей Родине. Но советский патриотизм качественно отличается от любого другого. Это высший тип патриотизма. В чем его отличие? Наш патриотизм - это безграничная преданность к советскому общественному строю. - Капитан выделял слово "советскому". - Это не только любовь к своему краю, где родился, вырос и воспитался, не только любовь к своим, близким: это любовь к социалистическому Отечеству. А любить отчизну социалистическую можно только - ненавидя ее врагов, ненавидя поработителей, всякое угнетение человека человеком.
Голос у Ивана Федосеевича был негромкий, но твердый и выразительный. Он в своей речи никогда не пользовался ни жестами, ни мимикой, считая, что слово и чувство - самое сильное оружие воздействия на людей. Поэтому он сидел всегда совершенно спокойно и говорил, будто самому близкому другу. Только глаза его, которые он то и дело поднимал на собеседника, часто менялись, подчеркивая сказанное. Они то обжигали, то ласкали, то пронизывали до самого сердца.
- Это, конечно, должен быть и сознательный патриотизм, - продолжал Фомин. - В его основе - четкое, убежденное понимание превосходства нашего советского общественного и государственного строя над любым другим, несоветским строем. - Он внимательно посмотрел на Юрия и Николая, словно проверил, понятно ли им это, и продолжал: - И поэтому советский патриотизм это - активный, действенный патриотизм. Невелика цена патриоту, если он свою любовь к Родине не проявляет ни действиями, ни активностью, ни энтузиазмом. Страстная активность - в крови советского патриота… Я ясно говорю? Вот так… - Капитан помолчал и, увидав, что на Юрия его слова произвели большое впечатление, добавил: - А ты, Николай, брось эту привычку: видеть в человеке только плохое. Надо и хорошее отыскивать, да растить это хорошее, чтоб оно все остальное вытесняло.
- Я хорошее в Юрии вижу. Иначе не считал бы его своим другом, - оправдывался Николай.
- Внимательнее гляди. Значит, готовишь Малкова для вступления в партию? Чего он не знает - расскажи, не понимает - объясни - ты же коммунист. Вот, например, что такое коммунист? Как ты, Малков, думаешь?
Юрий с готовностью ответил:
- Коммунисты - это лучшие люди. Они на голову выше остальных.
- Правильно… Но самое главное то, что коммунист должен вести за собой массы. Это организатор и идейный руководитель. А руководить - это значит служить народу, всю свою жизнь ему посвящать, все дела.
- Вот-вот! - не дал закончить Николай капитану. - Правильно я говорил, Юрка?
- А выдержка, между прочим, товарищ Погудин, тоже обязательное качество коммуниста, - добавил Иван Федосеевич. Николай потупился.
Пришел Миша Бадяев, неся в руках шумящий самовар.
- Самовар? - умилился капитан, - прямо как в России. Где вы его добыли?
- У немцев. На шоссе, в одной разбитой машине. Он наш, русский. Смотрите: "Ту-ла", - показал на клеймо Бадяев.
- Миша, позови Соню. Она уже освободилась, наверное.
- Разве Потапова здесь? - удивился Фомин.
- Ночью пришла, сама пробралась, взамен нашего дяди Вани, - ответил Николай не без гордости.
- Молодец! Настоящий гвардеец. Где же она? Зовите скорее!.. Э-эх, - мечтательно протянул Иван Федосеевич, похлопывая пальцами круглый никелированный самовар. - Хорошо, когда повстречаешь за границей вот такого пузатого земляка. Есть старинная, еще времен Суворова, русская поговорка: "Даже кости солдатские в чужой земле по родине плачут". А мы ведь живые… Верно, Соня? - Он уступил место вошедшей девушке и крепко пожал ей руку.
Соня села и восхищенно смотрела на его худощавое, резко вычерченное, энергичное лицо, озаренное юношескими серыми глазами. Из-под седоватых бровей они будто излучали свет.
- Иван Федосеевич, - сказала она, поправилась. - Товарищ капитан! Знаете, - вы очень похожи на моего отца!
Под вечер Николай пошел к Юрию. Он ожидал, что найдет его мрачно раздумывающим где-нибудь в одиночестве. Танк Юрия стоял около разбитой водокачки. Броня была вся в царапинах и вмятинах. И башня и крылья машины завалены грудами битого кирпича и известки. Стреляющий Пименов лопатой откидывал этот мусор.
- Здорово, Михаил! Чего пылишь?
- Здравия желаю, - ответил Пименов. - Вот, видите? И как немцам своего города не жалко? Целую неделю били, били. Домами нас, что ли, завалить хотели? Теперь вот возись - чисти: дальше так-то не поедешь с этим хламом.
Танк стоял на окраине. Николай посмотрел на город, превращенный в развалины. Разбитые стены, дыры вместо окон, закопченные по краям, обгорелые балки, скрюченные железные каркасы, торчащие среди этого хаоса печи, - все напоминало Карачев, Тарнополь, Брянск и другие русские города, разрушенные гитлеровцами.
- А ты чего? Жалеешь? - спросил Николай.
- Конечно. Все-таки жилплощадь. Главное, экипажам работу создали, гады. Теперь вот чисти машины… - Пименов сердито оттопыривал губы. - Вон, вся бригада этим занята. А метлу, спрашивается, где взять? Вот пылесос нашел - так он от аккумулятора не работает. Американский какой-то, выпуска сорок первого года. Вот тоже, союзнички. Давайте, говорят, на-пару Европу освобождать, сами немцам пылесосики продают. И еще, поди, чего-нибудь поважнее… Торгаши!
Лопата Пименова резко скрежетала по броне. Пыль столбом поднималась над ним. По окраине, меж развалин, на каждой машине также шла уборка, стояли облачка пыли. Николай посчитал их и удовлетворенно подумал, что танков в бригаде после этого боя осталось еще много.
- А где Малков? - спросил он.
- Тут, в подвале, - Пименов показал на разрушенное здание рядом. - Они с Антоном локомобиль пустить хотят - воду качать. Машины помыть мечтаем.
Когда Николай спускался по лестнице, заваленной битым кирпичом, внизу затарахтел двигатель, и закричали "ура". Затем послышался голос Юрия: "Тяни, тяни, сейчас напор полный будет. Ну-ка, дай, я сам". Он выскочил навстречу Николаю, держа в руках брандспойт:
- О! Здорово, Коля! Давай, помогай.
Они быстро вытянули длинный резиновый шланг. Хлестнула сильная струя. Юрий направил ее на машину, обрызгал Пименова с головы до ног. Тот кубарем слетел с танка и, смеясь, подбежал к Юрию.
- Давайте мне, товарищ лейтенант.
- Постой! Иди доложи майору. Пусть даст всем команду приводить машины сюда, устроим им баню, - он повернулся к Николаю. - Ну, как, товарищ мой шеф, дела?
Николай, щурясь, любовался, как от струи, серебрящейся на солнце, летели брызги, и в них играла радуга.
- Я, Коля, к тебе собирался идти. Ты думаешь, я обиделся? Нет. Я же привык, что ты меня бомбишь каждый день, - улыбнулся Юрий. - Знаешь, у меня Соня была, сидели там, на водокачке. Ругает меня еще больше, чем ты. Говорит: "Если ты будешь таким, как желе, тебя ни одна девушка не полюбит". Обрати внимание, на что намекает! А мне уже все равно. Не это сейчас главное!
- Правильно! И не только не главное, но и лишнее на войне, - согласился Николай.
Юрий считал, что Николай подошел к нему случайно. Ему хотелось побыть с ним подольше. Поэтому он предложил. - Давай сейчас немецким позанимаемся. Ситников! Переключай на холостой! Хватит! Пойдем, Коля, сядем где-нибудь.
- Пойдем. Знаешь, куда? Возле нас сквер, видел? Там батальонное партийное собрание будет. Ты и останешься. А потом за немецкий засядем.
Юрий подумал, что Николай снова насмехается над ним. Но на лице у того не было и тени улыбки. Они пробирались по улице, заваленной обломками, скареженным кровельным железом, битым стеклом, гильзами.
- Собрание сегодня открытое. Тебе полезно. Тем более вопрос такой, что должен тебя кровно интересовать.
- Что ты! Неудобно мне… - пробормотал Юрий.
- Очень удобно. Собрание открытое, я ж тебе говорю. Будут обсуждать, как увеличить срок работы танка сверх нормы.
- А зачем это? - удивленно спросил Юрий.
- Как зачем?
- Танк обычно своей нормы не вырабатывает, из строя выходит.
- Ничего подобного. На твоей машине мотор уже на 80 часов больше нормы служит. А вот у Стеблева во втором батальоне на 104. Надо, чтобы все так работали, по-стахановски.
- А ведь правильно, - удивился Юрий. - Ситников у меня на 82 часа норму вождения перекрыл, он хороший механик. А ты откуда знаешь?
- А как же? Я же не только службу служу, а живым человеком числюсь. - Николай сощурился, и в глазах его мелькнули лукавые огоньки. - Только ты не обижайся: я на тебя не намекаю.
- Я чувствую, - Юрий готов был рассердиться. Но он понимал, что Николай после всего происшедшего не относится к нему хуже, чем прежде. Это останавливало Юрия.