- О чем? - По лицу Юрия Соня догадывалась: произошло что-то необычное, и сказала, направляясь за раненым: - Вы мне потом расскажете, хорошо?
- Юрий расскажет. Я не буду: мое мнение ему не нравится.
- Я и тебе расскажу, - сердито бросил Юрий.
- Вот и отлично. Садись сюда. Давай поговорим, наконец. Миша, организуй-ка крепкого чаю. Да поесть чего-нибудь. - Николай весело командовал, выпроваживая ординарца. - Итак, начинаем. Слово предоставляется Юрию Петровичу Малкову.
Они уселись на патронных ящиках друг против друга. Юрий был полон решимости спорить до последнего. Николай приготовился дать Юрию окончательный бой. Юрий начал:
- Я тебе по-дружески растолкую. Слушай. Когда мы брали этот проклятый Райхслау, получилось так: на площади нас контратаковали…
- Ты говори о себе. Боевые эпизоды - после, - пренебрежительно бросил Николай.
- Так дело в бою было… Ты что не даешь говорить?
- Ну, ладно. Говори, говори, - у Николая нехватало терпения.
- Так как обстановка сложилась не в нашу пользу, то я решил сманеврировать…
- То-есть - струсить…
Юрий еле сдержался, чтобы не нагрубить. Только присутствие Сони за стеной, в соседнем помещении заставляло его сохранять внешнее спокойствие. Лицо его каждую секунду вспыхивало гневом, который он с трудом подавлял. Его самолюбие еще никогда так не ущемлялось.
- Я решил отойти назад и внезапно атаковать…
- Наша бригада назад ходить не обучена. И вообще - взять город и отдавать, чтобы потом снова брать - это не по-гвардейски.
Юрий старался одновременно сказать свое и отражать нападки Николая:
- Скорость и маневренность наших машин позволяют делать самые сложные уловки. Да. Особенно на открытом пространстве, в поле. Танки вообще должны избегать уличного боя.
Николаю не сиделось на месте. Он вскочил, размахивая руками.
- Должны? Че-пу-ха! Уличный танковый бой - это высший класс. Когда ты удрал, - ты же знаешь - наши ребята хитро сделали засаду и сожгли сразу восемнадцать немецких танков.
- Я в этом городе тоже три машины противника сжег…
- "Маневр"! - перебил Николай. - Подумаешь "маневр". Конечно, скорость наших машин такая, что можно удрать от кого угодно. Но не для того они делаются у нас на Урале.
- Именно для того, чтобы использовать их возможности на все сто процентов. Я верю в высокое качество наших машин. И воюю так, как велят наши воинские уставы, - яростно защищался Юрий.
- Че-пу-ха! Уставы не для того, чтобы их, как шоры, на глаза надеть. Надо… - Николай чувствовал, что "разгрома", который он хотел учинить Юрию, не получалось. Он начинал злиться на себя и закончил грубо: - У тебя вместо ума только память работает…
- Ну, знаешь…
- Да, да, не перебивай. Ты глядишь на жизнь из своей танковой башни в узкую смотровую щелку. А ты выгляни наружу. Посмотри кругом.
- Мне только вперед положено смотреть. Я солдат.
- А товарищи твои не солдаты? Пешки, что ли? - Николай стоял прямо перед Юрием. Глаза его сверкали. В голосе звучали грозные и даже торжественные нотки. - Они гвардейцы! Сталинская гвардия! Ты вот в высокое качество машин веришь. А почему в стойкость и силу гвардейцев не веришь? Они ведь с мыслями о Родине в бой идут. А ты им даешь команду "назад"!
- Я тоже за Родину воюю.
- Плохо воюешь!
- Плохо? - Юрий тоже встал, сжав кулаки и процедил сквозь зубы: - Еще не было ни разу, чтобы я задачи своей не выполнил.
- Ты?..
Николай увидел капитана Фомина. Иван Федосеевич стоял на улице близ окна и ножом подчинивал карандаш, слушая спор лейтенантов.
- Здравия желаю, товарищ гвардии капитан! - сказал Николай. - Заходите к нам…
Фомин, не торопясь, окончил свое занятие, положил нож и карандаш в полевую сумку, потом влез прямо в окно.
- Здравствуйте! Меня Бадяев пригласил чай пить. Говорит, настоящий самовар будет. А тут, оказывается, лейтенанты спорят, кипятятся.
В душе Николай был недоволен приходом Ивана Федосеевича. Он считал, что у капитана слишком мягкий характер. "Будет заступаться за Юрия", - подумал он и решил не продолжать атаки. А Фомин, присев на ящик возле Юрия, спросил:
- Здорово тебя Погудин поддевает?
Николай насторожился, ожидая, что еще скажет Иван Федосеевич. Юрий, уклоняясь от прямого ответа, сказал:
- Он говорит, что я плохо воюю.
- А как по-твоему?
Юрий опять постарался уклониться:
- Видите ли, я не могу сам судить о своих делах.
- Ну, а все-таки? Объективно… - настаивал Фомин.
- Обо мне в газете писали…
- Писали, - не то подтвердил, не то спросил Фомин.
Юрий победно взглянул на Николая. Тот встал и заходил вокруг, сжав пальцы на поясе. Фомин, посмеиваясь, следил за ним. Он порылся в полевой сумке, вытащил маленькую вырезку из газеты.
- Прочитай-ка. Тут напечатано "Танки лейтенанта Малкова". Речь идет о твоем подразделении, о танкистах взвода, а не лично о тебе.
Николай не мог молчать:
- Этого капитана, который написал заметку, надо под суд отдать, - заявил он возмущенно.
- Почему под суд? - пожал плечами Фомин. Все правильно написано. Это ваше воображение, друзья, что тут восхваляется Малков. Ничуть не бывало. Прочитай-ка, Юрий Петрович, внимательнее.
Юрий перечитывал заметку, и такое зло его взяло, что он едва не выругался. Как это он принял все на свой счет? Ведь ясно: "Танки лейтенанта Малкова". Это значит три машины, три экипажа, да еще десантники.
Он тайком взглянул на дверь, за которой был лазарет. Его жег мучительный стыд. Если б этой заметкой не восторгалась Соня, было бы легче…
Одно время Юрий считал, что сильно любит ее. А сейчас ему вдруг захотелось, чтоб она и не знала его. Он только стесняется при ней, как бывало прежде в школе, когда она была старостой класса. Юрий хотел бы отмежеваться от нее. Ведь Соня про всю эту нехорошую историю в Райхслау может написать в школу, может осудить его. Она ведь прямая по характеру и слишком требовательна к людям. Он вслушивался, не идет ли она сюда, и с тревогой подумал, следя за беспокойными шагами Николая: "И Погудин не угомонился. Сейчас еще что-нибудь ляпнет. До чего въедливый парень!" Но сердиться на Николая Юрий уже не мог. Он привязался к нему, последние дни скучал без него. И чтобы предупредить дальнейшие нападки Николая, горько произнес, опуская голову:
- Значит, я, совсем никудышный танкист…
- Правильно! - сказал Николай.
- Нет, неправильно, - возразил Фомин.
- Почему неправильно? - Юрий хотел показать, что у него хватает мужества признать свое собственное ничтожество. - Выговор я получил от командира батальона за негодный маневр в бою. Ротой больше не командую…
- Вы не имеете права, лейтенант, расписываться в собственном бессилии после того, как вас немного покритиковали. - Голос Ивана Федосеевича вдруг стал жестким и холодным. - Выговор вам дали не за негодный маневр. Это вопрос вашего тактического спора с Погудиным - спорьте, доказывайте. Хотя ясно, что ваше решение в том бою было не наилучшим. А взыскание вы получили за то, что бросили свое подразделение. Это тяжелое преступление, хотя и совершено только от излишнего самолюбия. Поэтому вы ротой больше не командуете. Комбат вас хотел вообще послать на танк, который кухню и тылы охраняет. Я за вас заступился, считал, что вы офицер волевой, поймете, исправитесь. А вы заныли. Стыдно!
Юрий поднял глаза, но натолкнулся на колючий взгляд капитана и снова стал смотреть себе под ноги. Иван Федосеевич продолжал, но уже не столь сурово:
- Надо критику воспринимать, как пользу для себя. Не ершиться, не перечить, но и слюни не распускать. Как от похвал не должна кружиться голова, так и от критики не должны подкашиваться ноги. Привыкайте. Вы же в партию собираетесь вступать.
- Как же! - возмутился Николай и сел, чтоб взять себя в руки. - Только его в партии и нехватало!
- Коммунистами не рождаются, - веско произнес Иван Федосеевич. - А ты бы взялся над ним шефствовать, готовил бы его.
- Я не берусь.
- Это почему же?
- Мы с ним расходимся во взглядах.
- Во взглядах? На что?
- На очень многое, - горячился Николай.
- Это не дело. Что вы из разных государств, что ли? Мы все из одного теста испечены. Вкусы могут быть разные: на вкус и на цвет, говорят, товарищей нет. А взгляды…
- А мы расходимся, - нетерпеливо продолжал Николай. - Вот, например, в таком философском вопросе: за что мы воюем, что защищаем, каковы цели войны?
- Философском?
Иван Федосеевич хорошо знал Николая. Знал, что он всегда, в каждой мелочи ищет основное - будь это нечаянно брошенная кем-либо фраза или неприметный поступок товарища - он всегда делает широкие обобщения. Поэтому Фомин приготовился слушать его внимательно. Хотя на лице его было такое выражение, слоено он в шутку принимал серьезный вид.
Николай торопился высказать все:
- Вот мы воюем за Родину. Это и на нашем знамени написано. Отстаиваем свое государство. А государство - это мы, весь народ, граждане Советского Союза. Мы смотрим в корень дела. Поэтому цели наши всегда шире, чем кажется политически неграмотному человеку, - он выразительно посмотрел на Юрия.
- Правильно, - согласился Фомин. - Помнишь, как товарищ Сталин сказал: "Целью этой всенародной Отечественной войны против фашистских угнетателей является не только ликвидация опасности, нависшей над нашей страной, но и помощь всем народам Европы, стонущим под игом германского фашизма".
- Вот, вот! - воскликнул Николай.
- А Малков возражает, что ли?
Николай так увлекся, что уже лез напролом: