К середине августа третий этаж школы был полностью готов и отдан в распоряжение молоденьких девушек - выпускниц пединститута, которые сами оборудовали учебные кабинеты, наводили порядок в классах. Чтобы попасть наверх, нужно было пройти через вестибюль, где штукатурили, пролезть под козлами, густо заляпанными известкой, и осторожно пробраться к лестнице по коридору, сплошь забрызганному краской. Девчонки ловко, как циркачки, преодолевали одно препятствие за другим. Когда они приходили утром чистенькие, свежие, вся бригада, как сговорившись, устраивала перекур и встречала их задиристыми шутками. Впрочем, они тоже не оставались в долгу. Особенно острой на язычок оказалась завуч - с большущими глазами и модной челкой.
Она в первый же день спросила по-хозяйски:
- А кто у вас старший?
Борис Арефьев ухмыльнулся, подмигнул ребятам:
- Я за главного!
- Не верится.
- Почему, разрешите узнать? Что вас смущает: возраст или рост? Если рост, то я еще успею подрасти, пока мы достроим школу! А с кем имею честь?
- Я - завуч.
- Ого! Я думал, рядовая. Ну тогда поговорите с нашим бригадиром. Старшина Герасимов, к завучу! - крикнул он в глубину коридора.
Федор не сразу появился в дверях вестибюля, явно недовольный тем, что его оторвали от работы. Борис взял под козырек:
- Товарищ бригадир комплексной бригады коммунистического труда! Вверенное мне звено штукатуров и маляров в составе одиннадцати человек выполняет производственное задание. Сержант Арефьев, - лихо доложил он и сделал шаг в сторону, под общий смех парней и девушек.
- Хватит тебе. Слушаю вас, - обратился Федор к той, что не сводила с него большущих глаз, слегка наклонив голову.
- Познакомимся, Щеглова.
- Бригадир Герасимов, - Федор подал руку, но вовремя спохватился (руки-то грязные!). - Пожалуйста, пройдем наверх.
Федор учтиво посторонился.
Проходя мимо, Щеглова поправила свою челку и снова в упор взглянула на него.
- Значит, у вас коммунистическая бригада? - донеслось уже из коридора.
- Да нет, это Арефьев балагурит...
- Слыхали, товарищи? - подхватил Борис. - Я его представил в наилучшем виде, а он меня - шутом при своей персоне! Боюсь, как бы эта цыпочка не отбила у нас бригадира. Глазами так и косит, так и косит. Попадись любой под ее кинжальный огонек - и крышка! Знаете что? Чтобы спасти старшину сверхсрочной службы, я вынужден буду прикрыть его собой. Пусть уж лучше я погибну, чем бригадир!..
Но Федору сейчас было не до шуток: только бы успеть сдать школу к сентябрю. Как видно, на стройке без штурма не обойтись. Федор не щадил ни себя, ни бригаду: работали без выходных, по двенадцати часов в сутки. В кино не ходили. Ходили только в столовую. Если случались переделки, то отдых урезывался еще на два-три часа, - времени оставалось в обрез. Вся надежда на молодость. И молодость выручала.
Возвращаясь поздно вечером в палатку, герасимовцы валились с ног и засыпали мертвецким сном. Даже говорить ни о чем не хотелось. Федор, отчитавшись перед своим прорабом, выкуривал заключительную сигарету, умывался и последним устраивался на покой. Только в эти немногие минуты и вспоминал он Надежду Николаевну, которая вот уже две недели пропадала в областном городе. Как все цельные, неизбалованные натуры, он втайне рисовал себе идиллические картины своего будущего. Но усталость одолевала - и картины всякий раз оставались незаконченными: сон обрывал филигранную работу воображения. А утром, идя на объект, Федор поражался дерзости своих мечтаний, до того наивных, что и самому смешно.
Ко всему этому прибавился еще груз славы. Вначале Федор не ощущал ее тяжести, пока дело ограничивалось доской Почета, многотиражкой и местным радиоузлом. Когда же появились заметки в областных, центральных газетах, Федор понял, что, сам того не желая, оказался в центре всеобщего внимания.
Любой взрыв опасен, в том числе и взрыв славы: не пригнешься вовремя, не припадешь к земле - и считай, что выбыл из строя в лучшем случае, а то может сразить и наповал. Еще на фронте Федор записал чье-то изречение:
"Слава, как тень: она или незаслуженно длинна относительно того, за кем следует, или неоправданно мала, и только слава действительно великих людей пропорциональна их значению".
Месяц назад на первый план был выдвинут Борис Арефьев. Его портрет и заметка о нем появились в "Советской России". Вечно улыбающийся, даже во сне, он вышел на снимке до того хмурым, озабоченным, что стал после этого реже шутить и балагурить. Правда, в заметке больше рассказывалось о его солдатской службе, чем о работе на строительстве никелевого комбината, однако Борис ходил уже в героях наших дней и готов был штурмовать высокое степное небо.
Потом заговорили о Роберте Янсоне, бывшем командире орудия. "Сын латышского стрелка" - так называлась статья, опубликованная в "Комсомольской правде". Молчаливый, замкнутый парень сделался более общительным: с ним произошла перемена, как бы противоположная той, которую пережил Арефьев. Роберту было дорого вовсе не то, что написали лично о нем, а то, что добрым словом помянули его отца, который служил под началом Фрунзе, командовал полком, дивизией, корпусом...
Роберт гордился тем, что помог отцу воскреснуть в памяти людей.
А совсем недавно областное радио расхвалило Мишу Перевозчикова. Он успел отслужить лишь половину срока, когда расформировывалась дивизия, хотя мечтал стать офицером. "Не повезло нашему Суворову, попал под разоружение!" - посмеивался над ним Борис, зная его слабость.
И вдруг, как гром среди ясного неба, - большущий очерк с крупным, броским заголовком "Гвардеец ударной стройки". Здесь же две фотографии разных лет: старшина в полной парадной форме, со всеми орденами и медалями, и рядом - бригадир в комбинезоне. Федор расстроился: какое преувеличение! После работы он не пошел в прорабскую конторку, послав туда Бориса Арефьева. Лег спать раньше всех, но уснуть не мог... В очерке не было ни одной ошибки, ни одной неточности, однако написан он был в таком торжественном ключе, что Федору становилось стыдно перед самим собой.
Он и не догадывался о том, что поднят на щит вовсе не за рекорды (рекордов еще не было), а за тот простой, суровый образ жизни, который давно стал для него естественным состоянием бытия. В общем, слава - уравнение со многими неизвестными.
На следующий день его вызвали в управление треста, к Синеву. "Теперь не дадут работать", - огорчился он, снимая брезентовую куртку, задубевшую от раствора.
- Входи, входи смелее! - громко сказал Синев, едва он приоткрыл дверь в его кабинет. - Поздравляю, Федя!.. Садись. - И сам сел рядом с ним, в кресло. - Ну как, инфаркт не хватил? Привыкай, Федя! Это в армии слава прячется за спиной военной тайны, а здесь никаких тайн - все на виду.
- Не ожидал я этого, Василий Александрович. Зря меня разукрасили.
- Ладно, ладно, без интеллигентских штучек! И откуда ты такой старомодный интеллигент? Пусть знают наших! Сегодня, к примеру, звонит председатель совнархоза, интересуется, каких и сколько материалов не хватает. Очень любезен, внимателен. Верно, только что прочел о тебе и твоей бригаде и спохватился, заказал междугородный разговор! Ты, может, спас нашу стройку. Теперь ни у кого не поднимется рука, чтобы законсервировать ее на зиму.
- Вы все шутите, Василий Александрович.
- Шучу, шучу! Но в то же время и не шучу. На стройке, как и на фронте: иногда спасает положение один-единственный человек.
- Я слыхал, что вы собираетесь в Ригу?
- Верно, завтра еду. Пиши письма, передам.
- Никого у меня там не осталось.
- Ой ли! Наверняка есть какая-нибудь Аусма или Аустра!
- Честное слово, никого. А Ригу я люблю. Вспоминаю каждый день.
- Ладно, поклонюсь всей Риге.
- Вы надолго туда?
- Недельки на две. Вернусь уже вместе с Ольгой Яновной и Ритой.
- Значит, насовсем? Вот о вас бы надо писать-то.
- Ладненько, не будем объясняться друг другу в любви!..
В коридоре, проходя мимо планового отдела, Федор приостановился, - зайти или не зайти? - и тут его окликнули. Он торопливо обернулся: да, это была Надежда Николаевна. В темной узкой юбке и ослепительно белой кофточке с подвернутыми рукавами, туго перехваченная черным шевровым поясом с овальной пряжкой, она выглядела еще стройнее.
- Что же вы не заходите, Герасимов? - певуче заговорила она, мягко пожимая его заскорузлую большую руку. - Не иначе, как зазнались, а? - Она с любопытством разглядывала его, точно действительно он сильно изменился.
- Некогда, заканчиваем школу.
- К слову пришлось, нужна подробная сводка о выработке бригады в августе.
- Я аккуратно отчитываюсь перед начальником участка.
- Возможно, найдете все же время составить сводку и для планового отдела?
- Завтра пришлю.
- Пожалуйста, Федор Михайлович, сделайте милость.
- Зачем вы смеетесь надо мной, Надежда Николаевна? - прямо спросил он и, не дожидаясь ответа, пошел своей дорогой.
Надя виновато улыбнулась, постояла в рассеянной задумчивости, пока он вышагивал по коридору. "Обиделся", - решила она, недовольная своим характером.