Вокроуглицкий, обведя глазами все вокруг, выискал в полутьме раскладушку Галиржа. Ветки затрещали под его ногами, и он уже склонился над Галиржем:
- Ты выбрал подходящую минуту и подходящее место для отдыха. Со всеми удобствами! Прямо "Парк-отель".
- Завидуешь?
- Нет, Джони. Ни капли. Смешно. "Парк-отель"? Офицер нежится, словно в "Парк-отеле", во время вражеской атаки?
- Послушай, Ота, - сказал Галирж. - Этот твой "Парк-отель" - очередная шутка? Что-то вроде а ля пикник?
- Мы не на похоронах, почему бы не пошутить?
- Не обладаю твоей молодостью, твоим здоровьем… - ворчал на Вокроуглицкого Галирж из своего мехового мешка, обтянутого парашютным шелком. - Получить воспаление почек и загнуться на фронте не от пули, а от болезни?!
- Грейся, грейся, чтобы этого не случилось… но время ли сейчас валяться?
Связной неутомимо делал вокруг Галиржа круги, охраняя его. Но слова Оты "время ли сейчас валяться" разрушили у Галиржа ощущение безопасности. Он напряженно вслушивался в звуки ночи. Ему показалось, что орудийный грохот приближается. "Но тогда, значит, это не наша батарея, а немецкие снаряды. И я не могу распознать, выстрел это или взрыв? Оглох от вечного грохота? Хорошенький сувенирчик я привезу отсюда! - Тяжело вздохнул. Потом успокоил сам себя: - Нет. Это потому, что голова засунута в мех". Он приподнялся.
- Где ты был так долго? - спросил он Вокроуглицкого.
- Выполнял твой приказ. Добывал сведения.
- Есть хоть что-нибудь?
- Штаб получил с передовой приятное донесение.
Галирж насторожился.
- Батальон Рабаса, отличные там ребята. Поторчим здесь самое большее два часа, пока там все стихнет, а потом спокойно переберемся на новое место, - подбадривал поручик.
Его беспечность действовала Галиржу на нервы:
- Я без связи, как слепой, но, по-моему, все обстоит иначе: без крови не обойдется.
- Прошу тебя, Джони, не надо кровавых видений.
Вокроуглицкий сострадательно смотрел на Галиржа, вертевшегося в спальном мешке на узенькой раскладушке.
Снова донеслись взрывы.
- Извини, дорогой, - сказал Вокроуглицкий. - В двух шагах отсюда есть отличная воронка. Я пойду туда. Здесь слишком продувает.
Новое месторасположение штаба - это прежде всего организация связи. Она уже была налажена - и вдруг неожиданное перемещение батальона Рабаса нарушило сеть, связисты бросились ее восстанавливать, двигаясь за батальоном с катушками. Снаряды рвали кабели. Телефонисты исправляли повреждения, проверяли слышимость. Ремонтные группы и те, кто тянул кабели, не могли со всем справиться. Работа штаба была парализована, штаб требовал скорейшей связи, сроки на установку даны были очень жесткие, и преемник Калаша, Ержабек, вынужден был подключить к работе и обслуживающий персонал пункта связи. Но не мог решить, кого взять. Яну ему посылать не хотелось.
Яна это заметила. Быстро натянула на себя катушку, взяла ящик с телефоном:
- Куда идти?
На самый трудный участок, ко второму батальону, Ержабек послал Цельнера. Яну - на менее опасный: восстановить линию к предполагаемому месту расположения КП, к "Альбатросу".
Галирж лежал, вытянувшись во весь рост, в своем теплом мешке. Неожиданно у него возникло отвратительное ощущение, будто он лежит не на раскладушке, а на операционном столе. Это ощущение переходило в страх: он распластан на смертном ложе. Он встал. Позвал Оту.
Вокроуглицкий медлил - не хотелось мазаться в мокрой глине и снегу, выбираясь из воронки. Но Галирж позвал снова, настойчивее. Ота неохотно пошел к нему.
Над искореженными деревьями поднялся сноп огненных языков. Сосняк затрясся и исчез в клочьях удушливого дыма. Галирж упал, сунул голову в запорошенный снегом куст. Вокроуглицкий увидел лежащего на земле Галиржа.
- Джони! - крикнул он испуганно.
- Где ты? - не поднимая головы, отозвался Галирж.
- Я здесь, - сказал Вокроуглицкий, - но хотел бы не быть здесь.
Он хорошо понимал создавшуюся ситуацию. "Немцы поняли, что наши пушки ведут огонь по их батарее, и стали бить сюда. Ну и свистопляска! Черт побери эти кровавые видения Джони!"
- А куда ты, собственно говоря… - сказать "идешь" он не мог, а "ползешь" не хотел.
- К тебе. Закурить, - лгал капитан.
Немцы накрывали в сосняке квадрат за квадратом. Взрывы, взрывы, взрывы. В воронке Галирж и Вокроуглицкий держались вместе.
- Ты здесь в таком дерьме, Джони, - сказал Вокроуглицкий, - а Станек, наверно, сейчас в Большом театре.
Галирж молчал, делая вид, что эта тема его не волнует. А самого точила зависть.
"Наше посольство! Я тут должен при каждом выстреле кланяться до земли да сидеть в воронке весь в грязи. А Станеку президент будет вручать награду". Галирж ухватился за обнажившийся корень сосны, чтобы не скатиться на дно воронки, где стояла вода.
- Как ты думаешь, Джони, Станек после войны уйдет из армии или нет?
Галирж глубоко затянулся.
- Ирка непрактичный, он определенно сядет за парту в консерватории.
- Значит, ты полагаешь…
- Погоди! Музицирование - так он представляет свою жизнь, но он знает также, что наша главная забота будет состоять в том, чтобы сохранить мир, а для этого нужна армия, сильная, хорошо организованная. Ирка это принимает близко к сердцу, так близко, что может отказаться от своей мечты и остаться в армии.
- Мне это тоже приходило в голову.
- И сдается мне, что вы рука об руку пойдете не только по армейской линии. Говорят, что ты уже сейчас здесь обхаживаешь коммунистов. Удивительно, Ота, что у тебя еще нет партийного билета.
- А что? Мне их программа по душе.
- Куда ветер, туда и ты.
- Было бы странно, если б в компартию хотел вступить ты. Но я - что ж тут удивительного?
Капитан должен был признать справедливость его слов: сам Галирж сформировался как сторонник Града, тогда как Ота никогда раньше политикой не занимался.
- Ота, - сказал он, - ты слишком спешишь! Видно считаешь, что после войны ослабнет наше влияние и усилится влияние коммунистов. Но и англо-американская армия тоже пробьется до самой Праги!
Галирж размечтался: "Войска союзников будут тоже освободителями. И с ними вернется наше правительство, президент, министерство, мой тесть. Мы будем сильнее".
- Ты полагаешь, например, что Ирка поднимается в гору: собирает награды, братается с русскими, едет в Москву! Но не начало ли это падения?! - Галиржа вдохновляла эта мысль. - А тот, кто сохранил верность, пойдет в гору…
- Понимаю! - сказал Вокроуглицкий. - Ты хочешь напугать меня: тогда, мол, вся моя карьера лопнет. Но если твой Бенеш протягивает руку красным, почему не могу и я? - От быстрой речи сигарета прыгала в губах. - Получается, что ты, Джони, принципиальнее самого президента, честь тебе и слава, но ты и консервативнее его. Политика требует гибкости, иначе тебя ждет то, что ты предсказываешь мне.
Галирж молчал. Он услышал вдруг совсем близко голос штабного адъютанта:
- Пан капитан! Пан поручик! Это вы?
Они вздрогнули. Слышал ли адъютант, о чем они говорили? Решили не отвечать.
- Стой! Стрелять буду! - Адъютант выкрикнул пароль: - Танк!
- Тыл, - ответил Галирж отзывом. - Ты спятил? Это ж мы!
Солдат взволнованно докладывал: они должны собраться и выйти к дороге за лесом, где их будут ожидать машины. Галирж и Вокроуглицкий вылезли из воронки.
- Где мой связной? - спросил Галирж.
Солдат помрачнел:
- Здесь, пан капитан. Залез в ваш спальный мешок.
- Ну и нахал! Спит, конечно?
Голос солдата стал вдруг приглушенным:
- Да. Вечным сном.
Галиржа затрясло. Совсем недавно там лежал он.
Президент приколол к кителю Станека орден.
- Поздравляю вас, пан надпоручик. - Маленькая рука сжала руку Станека. - Как вам служится?
До Станека едва доходил смысл слов. Заикаясь, он проговорил:
- Спасибо… Так, хорошо, пан президент.
Президент со своей свитой удалился. Станек все еще стоял по стойке "смирно". Услышал громкий шепот Рабаса:
- Оратор из тебя, Моцарт, неважный!
Вечером съехались гости. Огромный зал чехословацкого посольства гудел. Станек с восхищением смотрел на белый, цвета слоновой кости рояль с золотыми ампирными украшениями. Наверное, какая-нибудь великая княжна музицировала на нем. Пианист во фраке ударил по клавишам. Мусоргский! "Тоже военный и композитор", - подбадривала в свое время мама. Станек засмотрелся на пианиста. С восторгом слушал его виртуозную игру. "Так я никогда не смогу! - Сжимал и выпрямлял пальцы. Негнущиеся, жесткие, твердые. - Если Рабас не может такими рисовать, то как же я смогу играть?" На душе стало тяжко. Он начал продвигаться к дверям. Пока он был на фронте и с Яной, он верил, что все наверстает. Здесь же, лицом к лицу с великой музыкой, он терял эту веру. Он вышел в соседнюю комнату. Увидел сидящего за столиком Рабаса. Тяжело опустился рядом. Рабас налил ему кахетинского.
- После каждой рюмки ты этажом выше. Глотни. Я уже на седьмом. Тебе надо поработать, чтобы меня догнать.
Станек слышал только последние слова. Догнать!