- В Москве вы услышите и другую музыку, - сказал майор. - Многие и ее не смогут так прочувствовать, как вы.
- О чем вы, пан майор?
Давид по привычке, словно объяснял ему план расположения связи, водил пальцем по столу:
- В Москве вы встретитесь с видными политическими и военными деятелями. Там вы услышите, как будет устроена новая республика. И какой будет новая армия.
Все в Станеке ощетинилось.
- Почему именно я должен об этом слышать?
Майор нахмурился:
- Первый день мира - и вы видите уже конец всех хлопот. Но как нельзя без крепкой армии выиграть войну, так нельзя без нее обеспечить мир. - Майор заговорил вдруг о Галирже и Вокроуглицком. - Они ведь вам знакомы. Что вы против них возразите? Скажите! Ну, пришли из Англии, так что в этом особенного? Это не основание для разделения. Галирж - прекрасный штабной работник. Серьезный офицер. Не позволяет себя оттеснить, заботится о карьере? Это ведь характерно для многих… И опять-таки в этом ничего плохого нет.
Станек затаил дыхание. Сильная армия, которая будет опорой мира…
- А Вокроуглицкий? Ну, летчик! - улыбнулся майор. - Лучше на милю впереди, чем на пять позади. И вот оба они будут костяком армии? Может быть, они еще проявят себя с лучшей стороны!
"Крепкая армия, опора… А могут ли быть Галирж и Вокроуглицкий опорой крепкой армии? Они в армии останутся - я нет".
- Почему вы мне это говорите, пан майор? - тревожно спросил Станек.
- Чтоб вы спокойно ходили в театр, на концерты и не думали о будущем. - Он посмотрел на Станека как человек, сознающий, что говорит напрасно. - Вы в первый же день мира побежите в консерваторию и оставите все армейские заботы нам, а мы их разделим как-нибудь с этими разведчиками.
Станеку стало не по себе от иронии майора. Он понял, что речь идет о смысле всей его жизни. Запальчиво сказал:
- Теперь я знаю, почему вы посылаете меня в Москву. Понять значительность того, что будет после войны. Потом вы отдадите приказ, чтобы я остался в армии, не правда ли, пан майор? - Станек подступил к Давиду: - Могу ли я вам сказать, что означал бы для меня такой приказ? Крушение мечты всей моей жизни, пан майор! Жизнь для меня потеряла бы настоящий смысл.
- Приказ? Нет. Я больше ценю то, что делается добровольно.
Добровольно? Станеку вспомнилось: добровольно забросил музыку, добровольно пришел в бригаду. На собственной шкуре он испытал, что все это стоило ему больше, чем то, что он делал по приказу. Станек сжал ладони, словно хотел задержать что-то, проскальзывающее сквозь пальцы.
- Вы мне не верите? - спросил майор.
Станек мрачно молчал.
- Не верите! Могу ли я быть откровенен? - Давид сделал паузу. - Ведь вы же не были каким-то салонным виртуозом. Вы играли не на концертах в зале имени Сметаны, а по корчмам в пригородном оркестрике. Дирижером был железнодорожник, - сухо перечислял Давид. - Тромбонист - слесарь, а половина оркестрантов - безработные музыканты. Я правильно говорю?
Напоминание майора о его прошлом возмущало Станека. Но он промолчал.
- Вы играли на танцульках до утра за две кружки пива и сто граммов зельца, так?
Кровь приливала к голове. Насмехается над ним, что ли?
- Никакого приказа не будет! Ни от меня, ни от штаба, который посылает вас в Москву! - заявил майор. - Вы сами решите, к чему вас лучше подготовили полуголодный оркестрик и несколько лет армейской, фронтовой службы - к музыке или к армии.
Рабас помогал Станеку собирать вещи. Заметил, как тот аккуратно кладет на дно чемодана пачку нотных листов.
- Ноты? Твоя соната?
- Симфония или соната, как угодно, - усмехнулся невесело Станек. - В любом случае - "Неоконченная".
На Рабаса нахлынуло печальное воспоминание - он складывал свои краски и кисти, чтобы больше никогда не взять их в руки. Оба наклонились над чемоданом. Туда еще надо упаковать парадную форму. Засовывали ее вместе. Согнувшийся Рабас скосил на Станека печальные глаза.
- Сам, мол, решишь, говорит, а при этом яснее ясного, что тащит тебя в новую армию руками и ногами.
- Это я буду решать сам, - произнес Станек.
Рабас пригладил китель Станека, придавил его ладонями. Потом опустил крышку и защелкнул замки.
В коридоре им встретились Галирж и Вокроуглицкий. Москва! Они принесли поздравления делегатам. Галирж отступил на шаг, чтобы оглядеть Станека со всех сторон.
- Ну, так туда нельзя, Ирка! В этом овчинном полушубке!..
Станек пристально смотрел на Галиржа и его помощника, словно впервые видел их. Значит, эти двое будут в нашей новой армии. Быть может, оба еще проявят себя с наилучшей стороны. Он продолжил свою мысль: а я в это время, как пятнадцатилетний мальчик, буду начинать в консерватории…
- Это легко исправить! - продолжал Галирж. - Однажды я тебе уже одалживал пальто, помнишь? Когда мы вместе переходили польскую границу… А теперь одолжу шинель. С удовольствием.
- Не хлопочи зря! - запротестовал Станек. - Ничего я не буду одалживать. Что есть, того и довольно.
Во дворе уже ждали автомобили с синими маскировочными фарами. Солдаты грузили чемоданы. Рабас снял с себя шинель.
- Слушай, Ирка, скинь этого барана, вот моя шинель. Будет тебе в самый раз. У меня в машине еще одна, я ведь так в грязи не вожусь, как ты.
Станек послушался. Правда, шинель была далеко не в самый раз. Широка, даже очень.
- Это из-за моего живота, - бурчал Рабас, рассматривая Станека в синем свете фары. - Ничего! Затянешься ремнем. Так. Красота! Как на тебя сшита.
Станек попросил Рабаса:
- Когда надо будет выезжать, задержи на минутку!
Он бросился в темноте к зданию, отведенному для женщин.
Яны не было. Побежал в другое здание, в диспетчерскую. Тут был один Панушка.
- Где Яна?
- Куда-то побежала.
- Куда?
- Ну, куда ей бежать? К вам, молодой человек, прощаться. Я вам тоже желаю всяческих успехов и счастливого возвращения…
Дальше он не слышал, выбежал во двор. Конец. Моторы гудели. Полковник Свобода и сопровождающие его члены делегации садились в машины. Глухо хлопали дверцы. Первая машина тронулась.
Станек впотьмах нацарапал что-то на листке, вырванном из блокнота.
- Леош! Передай это Яне!
Наконец тронулась машина Станека и Рабаса.
Кто-то сказал Яне, что Станек искал ее в женском общежитии. Девушки шептались здесь о том, что и медсестра Павла едет с делегацией в Москву как представительница женщин, первых женщин-солдат со времени гуситских войн. Яна показалась в дверях. Ее спросили:
- Не ревнуешь к Павле? Она тоже едет.
Одна девушка вздохнула:
- С милым в Москву, это была бы сказка.
Яна выбежала. Двор был пуст. Она пошла к отцу, в диспетчерскую. В коридоре ее поджидал Леош.
- Яничка! У меня кое-что для вас есть! - Он протянул листок. - Не горюйте, Яничка! Зато выспитесь хорошенько. Рождество будете встречать вместе. - Видел, как затряслись ее плечи: - А в этом году у нас будет веселое рождество. Получим особые пайки, я принесу елку под самый потолок.
Она прочитала записку и медленно направилась в диспетчерскую.
- Нашли вы друг друга?
- Нет.
Яна пожелала отцу спокойной ночи. Ложась спать, она слышала отдаленный грохот орудий. Сама думала: как было бы хорошо, если бы она могла поехать в Москву вместе с Иржи. Долго не могла уснуть. "Рождество будете встречать вместе", - сказал Леош. Но и эта мысль не приносила покоя.
Фронт не мог соблюдать рождественских традиций: мир людям доброй воли. Бригаду не оставили поджидать возвращения делегации. Еще перед праздниками ее подняли по тревоге, выделили участок обороны и определили задачу - не допустить проникновения врага в Киевскую область с юга и юго-востока.
25
Первый эшелон бригадного штаба торчал под открытым небом, если, конечно, не считать жалкого укрытия - растерзанного соснового лесочка. Офицеры штаба сидели, где кто устроился: на вещмешке под деревом, на вывороченных корнях, на подножке машины. Карты раскладывали на коленях, цветными карандашами царапали влажную бумагу при свете фонариков.
Галирж приказал связному принести ему раскладушку и спальный мешок. Потом залез в него, чтоб согреться.
Связной с винтовкой через плечо вышагивал в отдалении - чтобы не мешать - вокруг него защитный круг. В этом круге очутился и окоп, из которого торчали спины радистов и виднелась антенна. Из-за орудийного грохота и стрельбы почти ничего не было слышно. Радисты ловили зашифрованные донесения "за коготок". Слово… ничего, опять слово… и вновь пусто.
Галирж до боли вытягивал шею к их окопу.
Первому эшелону штаба завидовать не приходилось. В тот момент, когда он снялся со старого места расположения и переходил на новое, первый батальон неожиданно остановился. Штаб должен был остановиться на полпути и выжидать, пока батальону не удастся опять двинуться вперед и обеспечить необходимый интервал от линии фронта.
Из окопа выскочил радист. Наконец! Галирж с карманным фонарем наносил на карту полученные данные. Первый батальон отброшен контратакой назад! Из-за этого у русских оголился левый фланг. И такое должно случиться, когда полковник в Москве! А они тут как потерпевшие кораблекрушение! Случайно дойдет до них куцее донесение, которое нельзя уточнить вопросом по телефону. Разве можно так руководить боем? А что стоят эти сообщения? Пока долетят с грехом пополам по радио, уже устаревают и не годятся.
Все-таки Галирж сделал кое-какие выводы и послал через связного свое предложение оперативному отделу. Опять забрался в мешок. Время от времени вздрагивал от одиночного выстрела. Не взрыв ли это? Нет, только кажется.