- Моя рана была тоже не из легких, это и сейчас еще видно. Но мне ее перевязали… - Махат зажмурил глаза, чтобы никого не видеть. Тогда было так же, он никого не видел, но ведь рана постепенно зажила. А потом он увидел над собой два лица - это были обходчик и его жена. Их лица светились радостью. Махата захлестнуло отвращение к Калашу: - Какое ты имел право распорядиться судьбой человека?
- Ему уже ничем нельзя было помочь.
- Это сказал врач?
- Это сказал Станек.
Станек! Ненавистное имя. У Махата загудело в голове:
- Ах, вот как! Старик берет его, обессиленного, на задание, потом проронит: ему уже нельзя помочь, и ты, не задумываясь, добиваешь раненого. Ведь ты же, собственно говоря, Боржека убил. Вы оба, Станек и ты, вы поделили на двоих это грязное дело.
Связисты были потрясены. Невольно отпрянули от Калаша.
- Рассказываешь ты убедительно, - усмехнулся Махат. - Сократил ему страдания, чтобы он больше не мучился, да? - И произнес то, что сейчас было в мыслях у каждого. - А вдруг он еще мог жить, как я?
Солдаты уставились на шрам Махата. Калаш оцепенело смотрел на них, но тоже видел перед собой этот шрам. Что если Боржек и вправду мог бы жить, как Махат, как все остальные?
Стены поплыли перед глазами Калаша. Махат проговорил:
- Вот, оказывается, в чем дело. Хуже, чем мы предполагали. С вами идти - если не убьет немец, добьете вы! И после этого ты хочешь, чтобы мы шли с вами в бой, когда мы должны опасаться вас больше, чем немцев?
14
Станеку отвели приличный домик. Еще недавно здесь размещались эсэсовцы, а поскольку оплаченный дорогой ценой опыт подсказывал, что эти господа любят оставлять на память о себе совсем не шуточные "сувениры", Леош обшарил помещение сверху донизу. Содрал со стен вырезки из журналов с полуобнаженными красавицами - "пригодятся на растопку", - заглянул в глубь печки - мин не было.
Рядом с печкой, пока еще холодной, сидел Станек в наброшенном на плечи полушубке. Он наносил на карту только что полученные от майора Давида сведения об изменениях в телефонной сети. "Закончу и сразу же пойду к Яне".
Леош подтащил к печке кусок плетня, выгреб золу, загремел решеткой вытяжки, но мины и тут не обнаружил. Он сел на пол, поджал под себя ноги и стал разбирать плетень на прутки. Выкурить за этой спокойной домашней работой самокрутку и можно опять немного прийти в себя. Леош насыпал щепотку табаку на обрывок бумаги. Руки его вдруг одеревенели:
- Боже, что я делаю?
- Не мешай! - оглянулся на него Станек. Он увидел, как Леош высыпает табак назад в кисет, старательно сдувает с листочка табачные крошки. - Опять адрес твоей Мици?
- Все время забываю, - пробурчал Леош. Он раскрыл было рот, чтобы рассказать о Мици, но Станек прервал его. Жаль - это самая любимая тема Леоша.
Мици была пленной немкой. Леош был приставлен к ней в качестве часового и быстрее допрашивавшего офицера узнал от нее, что она не шпионка, не фашистка.
Мици готова была на все, лишь бы Леош был к ней добр и дал ей поесть. Он сунул ой мясные консервы. Она была счастлива. Леош тоже испытывал голод. Это был иной голод, но столь же неуемный - голод молодого существа. Потом они были счастливы оба. "Гитлер капут", - говорила Мици и при этом улыбалась Леошу так, словно объяснялась ему в любви. На прощанье она подарила ему колечко с ограненным стеклышком и поклялась никогда его не забывать. И Леош поклялся, что первый же его послевоенный маршрут поведет к ней.
Леош в задумчивости ломал прутья:
- Руки надо целовать таким девушкам…
- Каким девушкам?
- Так. Всем! Но в первую очередь санитаркам, - размышлял Леош. - Мици служила на медпункте, как Эмча, как раньше Яничка…
Станек вздрогнул. Почему он вспомнил о Яне? Но Леош уже говорил о Мици. Она все время теперь была у него перед глазами, он видел, как она стоит на коленях, наклонившись над раненым ефрейтором, уже бегут наши, окружают их, а она спокойно перевязывает его.
- Вот я и спрашиваю, какой мужчина способен на такую самоотверженность? А ведь они рискуют не только своей жизнью, эти будущие мамы. Сколько у такой может быть детей?
Станек не любил разговоров на подобные темы, но, поскольку это касалось и Яны, не прерывал Леоша.
- Двое, трое, пятеро? Нас в семье было пятеро - а здесь жизнь новых пятерых каждую минуту висит на волоске, не так ли?
- Да, конечно, - сказал Станек. - Но зато каждая такая девушка спасет на фронте, пожалуй, пятьдесят человеческих жизней.
Леош взметнул вверх брови:
- А не важнее ли пять новых, пан надпоручик?
- В известном смысле, важнее, - неуверенно ответил Станек, захваченный рассуждениями Леоша. - Но как запретить этим девушкам, если они рвутся на фронт и если они здесь так нужны? Сохранить пятьдесят жизней - нет, это тоже очень важно.
- Хорошо хоть, что на свете есть высшая справедливость, - высказал Леош свое кредо. - Не будь ее, была бы моя Мици и тысячи других санитарок на том свете. Лезут смерти прямо в пасть, словно куропатки на лугу, но она их обходит.
Куропатки на лугу и милосердная косая! Станек сам не раз наблюдал, как девчата, в том числе и Яна, работали прямо под огнем. Вокруг гибнут солдаты, а они целы и невредимы. Сравнение Леоша ему понравилось. Оно успокаивало, потому что с той минуты, когда он понял, что в Яне по-прежнему осталось что-то от санитарки, презирающей всякую опасность, он беспрестанно испытывал за нее страх.
Леош скомкал страницы с журнальными красавицами и положил сверху тонкие прутики, которые легко загорятся. Лицо его прояснилось: "Мици, придет время, и я подарю тебе колечко. Но без камешка".
От Мици Леош перешел ко второму конкретному подтверждению своего тезиса:
- А что эти девушки пользуются покровительством высшей справедливости, судите, к примеру, по Яничке, Вы, конечно, слышали, что рассказывал о ней Панушка, да? - Он вытащил из кармана коробок спичек, встряхнул им и продолжал: - Я прямо себе места не нахожу, когда вспоминаю об этом: сама рядом со смертью, однако из любого переплета выходит без единой царапины, а тот, кого полюбит…
Леош лишь сейчас сообразил, куда завела его болтливость, и умолк.
Станек почувствовал, как по всему телу пробежали тонкие ниточки неприятного холодка. Когда-то Панушка рассказывал ему о двух девичьих привязанностях Яны. Наивных, но так трагически закончившихся. Однако только теперь, когда он сам стал третьим, когда наступил его черед…
- Случайности, - проговорил Станек и раздраженно обрушился на Леоша: - Ты, философ, из всего сразу делаешь умозаключения.
- Ну что вы! Какие умозаключения! - досадуя на собственную бестактность, ответил Леош. - Я только о высшей справедливости…
Он чиркнул спичкой. Прутья затрещали, извиваясь в огне. "Черт побери! Все обнюхал, а главное, дурак, забыл!" Леош сбросил с решетки горящий хворост на пол.
- Что ты там вытворяешь? - крикнул Станек.
Леош, до смерти перепуганный, засунул руку по плечо в печь и шарил там, выискивая тлеющие прутья или обрывки бумаги. Леош был человеком основательным. И страх его - тоже. Он сбрасывал одну решетку за другой, добираясь до того места, где печь соединяется с дымоходом и… Пресвятая богородица! Вот она. Лежит там, кругленькая, пухленькая.
- Бегите, пан надпоручик! Скорее бегите! Мина!
- Лети за саперами! Пусть осмотрят весь дом.
Леош пятился от печи к двери.
- Зачем саперы? Я все осмотрел, и эту сволочь обнаружил я!
- Давай, давай!
- Я верю в высшую справедливость!
- А я - в саперов!
Станек сгреб свои вещи и торопливо стал совать их в сумку. Он отвергал мистические выкладки Леоша, но был бледен и с трудом сдерживал дрожь в пальцах.
Леош никак не мог сдвинуться с места. "Будь послушной, крошка! Жди! - мысленно уговаривал он мину. - А если уж тебе очень хочется взорваться, то погоди хотя бы минуты две".
- Иди же, наконец, копуша! - гнал его Станек. - Все в штабе сочувствуют, что мне достался такой экземпляр, как ты!
Экземпляр! Только эта явная неблагодарность вытолкнула Леоша за дверь. "Вот и старайся! Я ему спас жизнь, не будь меня, ночевать бы нам с сегодняшнего дня на том свете, а он - "экземпляр"! Офицеры в штабе должны завидовать вам из-за меня, вы, неблагодарный!" Но но пути к саперам он то и дело оглядывался назад, на домик. Не дай бог!.. Не должен он взлететь на воздух вместе с надпоручиком.
Станек тоже наконец покинул подозрительную хату. Немного пройдя, он остановился. Нет, не было слышно привычной перестрелки, которую беспрестанно вели обе стороны, проверяя друг друга. Тишина раскинулась над всем передним краем и грозила, как предсказывал Рабас, каждое мгновение взорваться.
Станек зашагал дальше. Спешил. Скорее к Яне. На условленном месте ее не оказалось. Он побежал к пункту связи. Вдоль стены проскочил, не отдав чести, солдат. Он тащил какой-то резко дребезжавший предмет. В тишине казалось, будто целая рота щелкнула затворами.
Яна снова была в солдатской форме. Узкая полоска желтого свитера выглядывала из-под воротника воинской блузы, но волосы почти закрывали ее.
Станек хотел было извиниться за опоздание, но, увидев Яну у коммутатора, разочарованно произнес:
- Ты опять у этого ящика? Я же ведь сделал так, чтобы наше с тобой свободное время совпадало.
Она рассказала ему о Запе.
- Ах ты сестра милосердия… - Ему припомнились рассуждения Леоша, вспомнилась Павла. - О Запе ты заботишься, а как же мы?
- Я сама как на иголках: папа сказал, что скоро вернется, а сам где-то задержался.
Она благодарно улыбнулась Станеку: он пришел к ней сюда, пока она занята.