Еляков сказал не все. На самом-то деле все было не так просто. В послевоенной Германии дел было выше крыши. Столько, что глаза разбегались, а руки не знали, за что взяться. Ловить военных преступников, искать спрятанные ценности, вывозить технологии… Всего не перечислить. Если бы не начался этот дурдом в Зенебурге, то и на Черный лес махнули бы рукой. Точнее - отложили бы на неопределенное потом. Да теперь хоть и взялись, но как-то спустя рукава. Послали одного Елякова - и велели искать помощников прямо на местности. Благо тут оказался этот разведчик. Нет, так только у нас в России бывает. Смерш из Кенигсберга чуть ли не каждую неделю шлет слезницы наверх - людей не хватает. А у себя под носом пошарить - не хватает мозгов… Ценнейший человек сидит в комендантском взводе и дурью мается. Только потому, что какой-то идиот испугался: он был на оккупированной территории, значит, в чем-то сомнительный. А где еще бывают партизаны? Еляков, прежде чем приехать сюда, собрал сведения о Мельникове. И схватился за голову. Это что же получается! Вроде как приспособили танк, чтобы картошку возить. А в "органах" каждый человек на счету. Разбрасываться такими кадрами - преступление. Он так сказал какому-то начальнику в штабе. Слово "преступление" из уст капитана НКГБ звучало для всяких мелких начальников, как для фронтовика - вой пикирующего "Юнкерса". Так что Еляков мигом получил право брать себе в помощники кого угодно из военнослужащих.
- Товарищ капитан, можно вопрос? - сказал Мельников.
- Конечно.
- Я все не могу понять. Почему люди из Смерш не вычислили этих троих немцев? Только потому, что у них какие-то там специальные документы были?
- Да какие специальные документы? В них сказано, что они были инженерами на мелкой гражданской стройке в Алленштайне. Скорее всего - липа. С этим мы еще будем разбираться, кто там липу делает. А не вычислили этих герров - потому что раздолбай, мягко говоря. Они как работали? Эсэсов искали, членов нацисткой партии, людей призывного возраста. А особо глупые - и членов "Гитлерюгенда" шерстили. А у них поголовно вся молодежь была в "Гитлерюгенде"… Ну, и в итоге столько себе на голову работы навалили, что на тех, кто за пределами этих рамок, они уже не обращали внимания. Не призывного возраста человек? Нет сведений о членстве в нацисткой партии? Свободен. К тому же им все больше Кенигсберг и вообще север интересен. А южная часть Восточной Пруссии по определенным причинам - не очень.
- Товарищ капитан, а почему просто не взглянуть, что в этом лесу?
- Ага. Ты думаешь, что если я капитан НКГБ, то я царь и бог? Я вот приду к армейскому начальству и скажу - дайте мне два батальона саперов, любопытно мне, что там в этом лесу. Таких полномочий мне никто не давал. Ты в Кенигсберге бывал?
- Два километра не дошел.
- Может, и побываем. Там столько мин… И я буду просить саперов. К тому же пока что нам интересен не сам объект, а те, кто вокруг него возятся. На "Вервольф" это как-то не очень похоже.
- Простите, товарищ капитан, я - это кто?
- Это та самая подпольная организация, о которой по всей армии слухи ходят. Но они ориентированы скорее на терроризм. Да и жиденькая это контора. А эти… Вот как ты думаешь, зачем они убили этих немцев?
- Возможно, убирают свидетелей? Тех, кто что то знает об этом объекте. Пока наши до них не добрались.
- Ну, Мельников… И как же это мы тебя упустили после того, как тебя на Большую землю вывезли? У нас людей не хватает, а тут такой кадр…
- Так я, товарищ капитан, сбежал из госпиталя и в офицерскую школу попросился.
Внезапно на пороге возникла молоденькая немка в белом халате - медсестра из больницы.
- Герр лейтенант, доктор просил передать: раненому оказана необходимая помощь и пришел в себя.
- Ну что, пообщаемся с нашим литовским другом…
В госпиталь отправились всей командой.
Больница в городке была небольшой, всего на десяток коек. Впрочем, больше тут и не требовалось. Горожане предпочитали болеть дома. Сейчас, к примеру, тут был только один больной - тот самый. Возле палаты, где он лежал, стоял часовой с автоматом. Это был Егоров. Конечно, на нудную работу пихнули самого молодого… Так всегда бывает. Егоров прямо-таки изнывал от чувства ответственности. Хотя даже при большом желании человек с такими ожогами, как сказала по дороге сестра, бежать бы не сумел. И если бы попытался - далеко бы не утек.
На входе в больницу часового они увидели суетливого седенького немца-доктора.
- Доктор, как он?
- А что с ним будет? Ожоги, конечно, сильные, но от такого не умирают. Выживет. Я таких столько видал… А вы, молодой человек, не усмехайтесь, - повернулся он к Мельникову. - Да, я деревенский врач. Но я был полевым хирургом на прошлой войне. На Марне. Так что ожогами разной степени тяжести меня удивить трудно. Это чем его так? Осветительной ракетой?
- И как там было, на Марне? - спросил Мельников неожиданно для себя. О той войне он знал очень мало. В школе он ее пройти не успел - началась новая. А для тех людей старшего поколения, кто побывал, все заслонила Гражданская. Даже сосед дядя Саша, большой любитель батальных историй, почерпнутых из собственной жизни, о своих двух "Георгиях" рассказывал как-то смазано.
- Как там было? Плохо там было. Гора трупов. А я - лечи… Да ведь и тут, в окрестностях, была тогда война, - доктор махнул рукой и пошел по своим делам.
Они прошли в идеально чистенькую палату. На койке лежал раненый, вся правая половина его тела была замотана бинтами. Он повернул голову в сторону вошедших. Мельников вгляделся в лицо этого человека. Интересно было. Он видел множество разных врагов. Немцев и их разномастных приспешников. Но вот чужих, вражеских партизан так вот, вблизи, наблюдать не довелось. Было любопытно: что это за птица и как он будет себя вести? Еляков не спешил начать разговор, изучая клиента.
Пленные немцы вели себя по-разному. Попадались непроходимые фанатики. Особенно среди солдат Войск СС. Эти горели ненавистью к врагу до последнего - до автоматной очереди, проводящей черту под их жизнью. А вот у других солдат и унтер-офицеров войск СС нередко находились аккуратно упакованные знаки различия. Они твердили - меня, дескать, в СС насильно из Вермахта пихнули, я к ним никакого отношения не имею. Были те, кто держал себя с достоинством: мы, мол, солдаты, мы честно исполняли приказ. Многие, особенно в конце войны, откровенно радовались, что теперь для них все кончилось. Были и те, кто в ногах валялся, умолял их не расстреливать. Им ведь объясняли ихние пропагандисты, что большевики никого в живых не оставляют.
Среди предателей фанатиков было мало. Большинство - откровенная сволочь и склизкая мразь. Кто-то принимал смерть достойно, кто-то ползал в ногах и умолял о пощаде. Но "Смерть Сталину!" или "Да здравствует Гитлер!" у стенки или на эшафоте не кричал никто. А этот… Зверобой не так много был в Литве, но достаточно, чтобы понять: к Красной Армии там относились очень по-разному… Одни встречали с цветами, другие… Другие не встречали.
Но ничего особо нового для себя Мельников, разглядывая раненого, не усмотрел. В парне чувствовались подавленность и бесконечное одиночество. В чем-то он был похож на того пленного украинца. Хотя этот выглядел куда приличнее.
- Ну, здравствуй, лесной брат, - нарушил молчание Еляков. Говорил он по-немецки. Как отметил старший сержант, у чекиста был сильный акцент, но, в общем, сойдет. Интересно, ответит он или сделает вид, что не понимает. Однако раненый не прикидывался не понимающим. Но все же молчал, ожидая, что ему скажут еще.
- Не повезло тебе, - продолжал капитан. - Ты думаешь, что являешься борцом за независимость? А вот и нет. Ты - обыкновенный уголовник. Потому что город Зенебург литовской землей не был никогда. Выходит - ты с твоими дружками совершил самое обыкновенное убийство. И ладно, я бы понял, если бы вы убили нашего военнослужащего. Но вы грохнули двух немцев, которые к нам никакой любви не испытывали. И ограбили дом одного из них. Мало того, что бы вы там не говорили, но Литва сегодня - часть СССР. И там действуют советские законы. Попадись ты там в наши руки - тебя бы по ним и судили. А тут, понимаешь ли, пока что оккупационная зона, где с такими, как ты, разбираются по законам военного времени. И уж мы разберемся по полной программе. Хотя бы для примера. Чтобы немецкое население знало: мы в состоянии обеспечить прядок. Ну, как говорить будем?
Раненый разлепил губы:
- Я есть плохо говорю по-немецки, - ответил он на очень плохом русском языке.
- Да, а по-русски лучше, - усмехнулся Еляков.
- Товарищ капитан, я могу по-польски, - вмешался Мельников.
- По-польски понимаешь? - обратился он к "лесному брату". Этот язык, как замечал Мельников, в Литве понимали если не все, то очень многие. Особенно в городах. Поляков там жило во множестве .
- Я понимаю по-польски. Я буду говорить. Но я не убивал… Я даже не знаю, куда и зачем ходил Черный с этим немцем… Я оставался в доме…
Мельников перевел ответ капитану.
- Слушай, веди допрос сам. Ты ведь допрашивал пленных? И бургомистра раскрутил. Вот и валяй. Главное - нам интересен этот, как он говорит, немец.