- Доложи, сержант, командиру, - попросил Ишакин. - Не доложишь - сам этих чижиков найду. Ишакин шутить не будет, он не любит, когда шарашат у своих.
Ишакин расшумелся, начал говорить о себе в третьем лице.
- Народ же спит, - пристыдил его Андреев, - чего ты расшумелся? Подумаешь - трагедия!
- Я б на твоем месте, друг Василий, бузу не поднимал, - посоветовал Мишка. - Вникни в вопрос - что случилось? Ничего. У тебя изъяли излишки. Справедливо? Очень. Сколько в тебе, Василий, пережитков, страшно подумать. Три сотни гавриков имеют в своих сидорах съестного хрен целых и ноль десятых, у тебя же целая кладовка. Уж коль тебе жаль было поделиться с друзьями, ну, как мы с сержантом, хоть бы поменял с выгодой, хоть бы немецкую зажигалку у ребят выторговал, а то надоело выскабливать огонь кресалом.
- Балаганщик ты, Михаил.
Качанов хотя и балагурил, а по существу-то был прав. Стыдно признаться, но в душе Григорий был рад этому ограблению. Уж очень Ишакин трясся над своим "сидором". Есть забирался куда-нибудь подальше в кусты, чтоб кто ненароком не попросил сухарик.
И когда Ишакин еще раз попросил доложить о краже лейтенанту, Андреев разозлился и отказал.
- Не имеешь права! - окончательно разошелся Ишакин. - Я знаю Устав - ты обязан доложить по команде.
- Я тоже знаю Устав, - сдерживая себя, проговорил Андреев. - Но в Уставе нет таких слов, которые бы оправдывали скопидомство. Люди давно голодают, а ты, как последний, извини, кулак, трясешься над своим "сидором", противно смотреть.
- Моя пайка - имею на нее право.
- Но ты еще должен заработать право на уважение этих людей, а не дразнить их тем, что ты сытый, а они голодные. Все, можешь идти.
Законник нашелся. Устав он знает. Если ему Устав не по нутру, он его забывает, может шинель без ремня надеть. Если затронут шкурные интересы, сразу ищет в Уставе защиту. Чувствуется, какие курсы до войны окончил, Не дошла до него простая истина: коль входить в коллектив, то входить на равных, иначе не поймут, и правильно сделают.
Но о происшествии каким-то образом, может быть, от Мишки Качанова, узнал весь отряд. К месту, где отдыхали гвардейцы, началось целое паломничество. Партизаны дотошно рассматривали распоротый "сидор", сокрушенно цокали языками, высказывали сочувствие, но все это походило скорее на комедию. Андреев не мог отделаться от ощущения, что каждый, кто приходил, на словах сочувствуя Ишакину, прятал в глазах смешинку. И приходили посмотреть на Ишакина не как на пострадавшего, а как на чудного человека. Видимо, он что-то уловил, догадался, что над ним тайно смеются. Поэтому очередного вздыхателя прогнал непечатными словами.
Усач Рягузов по поводу всей этой истории глубокомысленно выразился так:
- Старые люди верно подметили: осина и без ветра шумит.
3
Давыдов обменялся со штабом фронта радиограммами. Анюта, отстукивая текст, затылком чувствовала над собой сердитого комбрига.
"Штаб фронта. Винтовочных патронов нужно 30000. Шлите патроны ТТ 60000 и тонну взрывчатки. Необходимо для выполнения вашего задания. Давыдов".
"Давыдову. Самолеты будут ночью. Организуйте прием, выставьте сигналы: три костра треугольником, при появлении самолетов над площадкой вращение фонарем по кругу. Отсутствии фонаря - вращение факела".
Раньше назначались только костры. Однако полицаи приспособились и тоже стали жечь костры. Летчики путались, сбрасывали груз врагам. Поэтому установили дополнительный сигнал, который всякий раз менялся. И случаи перехвата грузов прекратились.
Давыдов еще с вечера облюбовал просторную вырубку, наметил места, где готовить костры, и специально выделенная рота занялась подготовкой площадки к приему грузов. Очистила ее от сучков. В трех точках, указанных комбригом, выросли огромные ворохи хвороста.
Получив ответную телеграмму из штаба, Давыдов улыбнулся и сказал весело:
- На сегодня все, Аннушка!
У него всегда поправлялось настроение, когда Большая земля обещала прислать самолеты.
Отряд готовился к приему грузов. Группе Васенева выпала, как показалось вначале лейтенанту, пустяковая работенка - следить за самолетами, считать мешки, которые они сбросят на парашютах, и засекать места, куда они упадут. Но Марков, участвовавший в таких делах не первый раз, смотрел на задание несколько иначе, считая его самым трудным.
- Чего ж трудного? - спросил Качанов. - Вот если бы нас заставили подпрыгивать да с самолетов стаскивать, было бы трудно. Пешком на небо не залезешь.
- Веселый ты, хлопец, - возразил Марков. - Лес густой и большой. Попробуй найди. Первое время мы тоже так - отыщем! Запросил Давыдов однажды патронов. Сбросили нам мешки, а патронов нет. Комбриг снова радиограмму - за продукты спасибо, но отряд сидит без патронов. А оттуда отвечают - патроны тоже сбросили. Стали прочесывать лес, над которым летали самолеты. Нашли рожки да ножки - сам мешок и стропы. Патроны исчезли.
- Кто же их взял? Немцы?
- Нет, отряд Ромашина. Проходил лесом и обнаружил наш мешок. Пришлось запрашивать еще.
- Хитрое это дело - партизанская наука, - качнул головой Качанов. - Думаешь, мелочь, пустяки - а гляди какая теория и практика. А вы нас, товарищ лейтенант, заставляли больше по-пластунски ползать.
- Не лишнее, Качанов, - сказал Васенев. Ему и самому-то внове было то, что рассказал Марков. Прикидывал, как лучше распорядиться.
- Оно конечно. Что ни делается - все к лучшему.
- Сколько самолетов обычно прилетает? - спросил лейтенант Маркова.
- Чаще всего два.
И Васенев распорядился: Андрееву и Маркову считать мешки - каждому по самолету. Район площадки разделил на секторы, и каждому бойцу поручил наблюдать за своим сектором. Добавил строго:
- Внимательнее быть! - и поглядел вопросительно на Маркова. Но Марков распоряжение лейтенанта принял, как должное, и Васенев успокоился. А успокоившись, вдруг подумал о том, что иногда до очень простых и очевидных истин путь может быть крив и долог. Ну, разве это не просто - одна голова хорошо, а две лучше? Прежде чем решить, послушай других, вдумайся в их совет - определенно получится польза. А он, Васенев, думал: коль меня назначили командиром, то что бы я ни сделал, все будет правильным. Мальчишество или глупость?
На западе отполыхала вечерняя заря.
- Завтра ветрено будет, - сказал Рягузов. - Закат багровый.
Васенев облюбовал уголок на открытой поляне, которая примыкала к вырубке с запада. Наблюдать отсюда удобно: самолеты пойдут с востока и сразу попадут в поле зрения наблюдателей. Здесь расположились и стали ждать.
Возле ворохов-костров тоже появились люди - каждая команда занимала исходные позиции. И все тихо, без суетни, четко, будто сто раз отрепетированное. Как по нотам. Андрееву это понравилось - чувствовался во всем, даже в мелочах, опытный дирижер. Собственно, Давыдов таким и был.
Качанов и Ишакин, укрывшись шинелью, курили. Андреев чувствовал Маркова. Лейтенант ушел к ворохам - что-то ему там надо было. Рягузов с цыгановатым Борисом сидели поодаль и о чем-то вполголоса переговаривались.
Ночь падала на землю тихая и теплая. Зубчатая грань между небом и лесом была чуть заметна. Стрекотали поздние кузнечики. На душе стало умиротворенно и потянуло на воспоминания. Андреев спросил Маркова:
- До войны кем был?
- Так, - не сразу собрался с ответом. Ваня. - Сам не знаю. Кончил техникум, а по специальности работать не пришлось. Комсомольским вожаком избрали.
Темная ночь барахталась в соснах. На небе звезды рассыпаны, как просо. Партизаны тихо разговаривают. Кто байки придумывает, кого воспоминания одолели, а кто, пользуясь возможностью, дремлет. Ждать не меньше часа, может и больше.
- Отца у меня не было, погиб в гражданскую, а я родился после его смерти. Сам с какого года?
Андреев ответил.
- Я с двадцатого, - проговорил Марков и, помолчав, мечтательно сказал: - Девушка мне приглянулась. Покрасивее Анютки. Беда, а не любовь. На комсомольской работе день и ночь: то собрания, то заседания, то мероприятия. А Ленка дуется - ни в кино не хожу, ни на танцы, ни домой не провожаю. Так от любви одни головешки останутся. Ничего не придумал, но свет не без добрых людей - посоветовали.
Марков сделал паузу, и Григорий понял, что в этот миг Ваня улыбается.
- И гениально! Взяли да избрали Ленку членом бюро и моим заместителем. И стали мы вместе - и на заседаниях, и на собраниях, и домой стал провожать.
- Где же она?
- Не знаю - потерялась. Разыскивал. Не нашлась.
Маркову нелегко было вспоминать. На выручку поспешил Алексей Васильевич Рягузов. Он посоветовал:
- Ты, Ваня, им про нашего комбрига расскажи.
Марков на какое-то время задумался, а потом начал:
- Удивительный он человек, трудно о нем рассказывать. Отряд сколотился в ноябре сорок первого. Мы тогда еще не оперились как следует, и боевых дел за плечами было мало. А вот чувствовали даже в мелочах Владимира Ивановича, это так зовут Давыдова. Есть же такие люди, от которых, как от аккумуляторов, заряжаешься уверенностью и энергией. Уж на что нынче весной немец нас прижал. Все-таки у него техника была, а у нас что? Похоронное настроение появилось, чего греха таить, правда ведь, Алексей Васильевич?
- Из песни слова не выкинешь, - подтвердил усач, - знамо дело было.
- Однажды совсем плохо стало, в мешок попались, туго нас завязал тогда фашист. Давыдов от одной цепочки к другой перебирался и к нам пожаловал. Лег к нам в цепь и спрашивает:
- Жарко, хлопцы?
- Куда жарче, - ответили ему. - Хуже и не бывает.