- Договорились, - ответил он. Хотелось остановить девушку - не уходи, куда же ты? Мне хорошо с тобой. Не уходи, Оля!
Но Лукин молчал. Оля вылезла из подпола и, пожелав спокойного сна, надвинула на квадратное отверстие крышку. Юра снова остался в своей темнице один.
Она разбудила его глубокой ночью, помогла выбраться наверх. Осторожно развязала на ноге шаль, сняла компресс. Лукин попробовал встать на ушибленную ногу и обрадовался - хотя пятка болела, но терпеть можно. Выходит, кость цела. Быстро обулся, надел шинель, закинул за спину вещевой мешок, а на грудь пристроил автомат - опять солдат солдатом. Козырнул на прощанье Емельяну, который пускал сизый самосадный дым в отдушину - словно бы не прекращал этого занятия целые сутки.
- Благодарю за убежище!
- Шагай, солдат, шагай, милай, - отозвался хозяин. - Много еще вам, горемыкам, шагать да не все дошагают до дому. Знаешь?
- Нашел о чем говорить, тятя, - упрекнула отца Ольга.
- Это жизня, Олюшка, - вздохнул Емельян. - Она штука трудная, ничего не попишешь.
Оля принесла Лукину трость. Опираясь на нее, он шагал самостоятельно, хотя на больную ногу припадал сильно.
В лес выбрались без приключений. Было тепло и тихо. В деревне жалобно тявкала собака, спросонья прогорланил какой-то шальной петух и замолк - не вовремя поднялся.
Оля завела Юрия в густой кустарник, далеконько от деревни - километра за три, не меньше. Оставила одного и наказала терпеливо ждать. С рассветом приедет за ним. Он удобно расположился в мелком густом березняке. Хорошо проглядывалась извилистая проселочная дорога.
Сон начисто согнало. Лукин лежал и прислушивался. В лесу притаилась сторожкая тишина. Лишь очень острый слух мог уловить слабый шорох. И нелегко было догадаться откуда он идет. Это листья осины трепетали без ветра. Их невесомый шорох и слышал Лукин. Проснулась первая пичуга, звонко пискнула, приветствуя новое утро. За ней другая, и через несколько минут начался разноголосый птичий перезвон. Лукин никогда не слышал такого веселого концерта. Житель он степной. В лесу приходилось бывать редко. Никогда и не предполагал, что это такое увлекательное занятие - слушать утреннее пение птиц.
На макушках дальних сосен зажегся розовый солнечный свет. Солнце словно бы растворялось в воздухе, пронизывало своим светом каждую пылинку и листок.
Но ни с того ни с сего на Лукина накатились тревоги и сомнения. А что, если Жоржик обманет и не даст лошади? Или хуже того - кто-нибудь выследил их ночью, когда добирались сюда? Если с Олей что случится, кто предупредит его? Что ему тогда делать?
Вздохнул с облегчением, когда услышал дробный стукоток колес - едет! Из-за лесного поворота показалась сначала лошадиная морда, которая покачивалась в такт бегу, и затем подвода. Оля, как заправский кучер, сидела на облучке, помахивала хворостиной и посвистывала на лошадь. То была военная обозная двуколка с высокими дощатыми бортами. Спереди укреплена доска для сиденья. На ней и восседала Оля.
Лукин поднялся навстречу, радуясь тому, что враз исчезли тревоги и что снова видит Олю, приветливую и деловитую.
На дне двуколки постелен брезент, сверху наложена солома. Оля приподняла край брезента и сказала:
- Полезай. Я тебя укрою. Здесь опасно, полицаи могут встретиться.
На дне двуколки пыльно и неудобно. И хотя солома не тяжела, а все-таки неприятно чувствовать на себе ее и брезент. В бортах на стыках досок щели, через них поступал свежий воздух. Мелкая и въедливая пыль лезла в ноздри, и Лукин чихнул. Оля улыбнулась:
- Будь здоров! Но лучше не чихать.
- Постараюсь, - угрюмо пообещал Юра: ничего себе прогулочка предстоит. Лошадь тронулась. Вдоль щели поплыла зеленая каемочка земли. Смотреть на нее было неудобно: в глазах рябило. Лукин зажмурился. В таком контрабандном положении ездить ему не приходилось и, прямо говоря, - незавидное это положение. Трясло. Ребрами чувствовал доски, хотя на нем была шинель. Онемела рука, затем нога. И повернуться невозможно. Почувствовал - в спину уперся какой-то твердый ребристый предмет. Черт-те что! Сколько можно выдержать такой езды? Час, два? Лукин крякнул - сколько потребуется, столько и вытерпит. В спину давит и давит, мочи нет. Особенно, когда двуколку на выбоинах подбрасывает. Наконец, Лукин умудрился вполоборота повернуться, освободил руку и нащупал винтовочный приклад. "Эге! - подумал Юрий и повеселел. - У нее тоже оружие. Хорошо!"
Клячонка не быстро, но и не очень медленно катила повозку вперед, без происшествий миновала опасные, по Олиному расчету, места, вкатилась в сосновые дебри. Оля, остановив лошадь, спрыгнула на землю и сказала:
- Вылезай. Теперь можно в открытую, а то, небось, пыли нахлебался на два года вперед.
Оля стянула брезент. Лукин поднялся, отряхнул с себя труху. Оля поколотила его по спине, выбивая остатки пыли. Он подзадоривал ее:
- Сильней колоти! Не бойся!
И она, смеясь, колотила изо всей силы. Это было хорошей разрядкой после такого напряжения. Оба уместились на сиденье. Оля передала ему вожжи, Юра густо покраснел. Она недоуменно вскинула брови - почему не хочет брать вожжи? И догадалась. Он не умеет править лошадью. Хотя наука немудреная, но без сноровки не поедешь.
- Где ты рос? - тихо и необидно, а скорее с ласковым укором спросила Оля. Лукин готов был рассказать ей о своей жизни, пусть знает, но сказал одно:
- Токарь я, а к лошади и подойти не умею. Не приходилось.
Сконфуженно посмотрел на девушку сбоку, боялся ее презрительной усмешки. Оля взглянула на него исподлобья, внимательно и серьезно, и который раз за эти два дня у него бешено застучало сердце, да гулко так, наверно, за версту слышно.
- Останемся у партизан? - горячо заговорил Лукин. - Вместе, а?
Это "а" произнес просительно. Оля отрицательно покачала головой: нельзя и не спрашивай почему. Хочешь, можешь догадаться сам. Чего тут догадываться? Как обнаружил винтовку на дне двуколки, так и догадался.
Лошадь ровно держала неторопкую рысь. На узловатых корневищах сосен и на камнях подводу подбрасывало. Слева и справа хмурыми стенами тянулись медноствольные сосны, и казалось, дорога бежала по ущелью.
Оля считала, что самые опасные места остались позади. Начались леса, в которых хозяйничали партизаны. Лукин и девушка ослабили напряжение, болтали о всяких пустяках.
Опасность возникла нежданно.
В тишину ворвался рокот моторов. Лукин без труда догадался, что это мотоциклы. Только они производят гулкий и дробный звук. Оба растерялись. Поворачивать обратно - не успеют удрать. Ехать вперед - у Лукина красноармейская форма. Прятаться опять на дно двуколки поздно, да и какой смысл?
Лукин зачем-то спрыгнул на землю и боли не почувствовал. Но в ту же минуту снова забрался в двуколку. Лег на живот и приготовился стрелять. Достал винтовку и сунул Оле. Попросил:
- Вывернутся - сворачивай с дороги, боком ставь, чтоб мне стрелять лучше.
Оля сунула винтовку под сиденье, взялась покрепче за вожжи.
Два мотоцикла с колясками вывернулись из-за поворота и помчались на сближение. Или немцы не ожидали встретить здесь кого-либо, или посчитали появление подводы в порядке вещей и не обеспокоились. К тому же, лошадью правила девушка. Лукина они не приметили. Юра лихорадочно гадал: стрелять или нет? Может, пронесет, не заметят? Лежать - пусть куда кривая выведет! А если они обнаружат его и первыми откроют огонь? Тогда он проиграет время и внезапность. Кто начнет первым, тот выиграет. Пропадать, так с музыкой. Начнет сам. Сначала бросит гранаты, потом прошьет из автомата. А если за этими едут еще? Но другого выхода нет - только бой.
Отчетливо разглядел водителя - очкастого, с крестом на груди. В коляске трясется второй, в каске, подремывает лениво. Перед ним пулемет.
- Сворачивай, сворачивай, - шепотом торопит Лукин Олю.