3
Беседу провести, конечно, необходимо, и это будет очень полезно. Однако рассчитывать, что после нее настроение бойцов поднимется, было бы просто непростительно. Это Анжеров отлично понимал. Народ в отряде разномастный, друг к другу притереться еще не успели, все еще жива старая инерция - на привалах держались группами по признаку совместной довоенной службы. Колонна затерялась в лесу, как иголка в сене. Капитан даже подумывал: а не форсировала ли она с ходу и шоссейную дорогу и не устремилась ли на юг, на соединение со второй колонной? Эту возможность капитан не упускал из виду, хотя и держался первоначальной задачи - настигнуть колонну, самому не форсируя шоссе. Жила еще такая надежда. Догонят колонну, и все встанет на свои места. Но командир обязан предусмотреть неожиданности и разные варианты.
Вариант первый. Что, если отряд столкнется с фашистами прежде, чем нагонит колонну? Выдержит бой или рассыплется при первой же опасности? У капитана не было уверенности, что отряд выдержит бой.
Вариант второй. Колонну не догнать. Следовательно, придется на соединение с регулярными частями идти самостоятельно. Сколько это займет времени? Пойдут могучие леса, с питанием будут сплошные перебои. Не разбредутся ли бойцы потихоньку кто куда? Не зря же кое-кто прячет листовки. Учитывать надо и это.
Значит, выход один и главный - всеми силами и возможностями в самое короткое время спаять отряд, сделать из него боевую единицу. Это чертовски трудно, однако задача облегчалась тем, что бойцы успели до войны пройти школу армейской жизни. Есть у них чувство дисциплины, ответственности за себя и товарищей, а главное - они выросли уже при Советской власти, самому старшему из них не больше двадцати трех лет. Этих чечевичной похлебкой с пути не собьешь, для них честь и свобода - не пустые слова и социалистическая Родина - не отвлеченное понятие.
Дело за тобой, капитан. Начинать, пожалуй, надо с простого: выявить коммунистов и комсомольцев и провести с ними собрание.
На одном из привалов Анжеров и Григорий обошли бойцов. Список коммунистов и комсомольцев Григорий занес к себе в тетрадь - двадцать семь человек.
Собрание провели вечером, перед сумерками, когда отряд расположился на ночевку. Прежде чем открыть собрание, Анжеров попросил друг у друга проверить партийные и комсомольские билеты. Такая процедура взаимной проверки была тогда принята, она тем более необходима была в условиях отряда.
Вот поднялась чья-то рука. Анжеров спросил:
- Что там?
Встал коренастый горбоносый боец и доложил:
- Товарищ командир, у одного нет комсомольского билета. Говорит, комсомолец, а билета нет.
- Как это нет? Садись. У кого нет билета?
Поднялся тот самый круглолицый солдат, с нежным девичьим лицом и печальными глазами, который угощал Игонина папиросой, - Феликс Сташевский.
- Объясните.
- Мой комсомольский билет остался в казарме.
Собрание слушало объяснение настороженно, настроение складывалось явно не в пользу Сташевского. У некоторых на лицах можно было прочесть недоверие: "Это еще неизвестно, что ты за гусь!"
- В субботу, - продолжал Сташевский, сильно волнуясь, - командир взвода сказал мне, что поедем в Белосток. С вечера я переложил документы из рабочей гимнастерки в выходную. А утром подняли нас по тревоге. Я подумал, что это обычное учение, и надел старую гимнастерку. Новая с документами осталась в казарме. В казарму я больше не попал. Вот и все. Хотите верьте, хотите нет.
- Не верим.
- Придумать все можно!
- Проверить его надо!
- Тише! - крикнул Анжеров. - Не все сразу!
Собрание стихло. Сташевский низко опустил голову. Уши у него пылали.
- Есть вопросы к Сташевскому? - спросил капитан.
- Кто может подтвердить, что ты рассказал правду?
Сташевский вздохнул. Так случилось, что во время прорыва он растерял друзей. Они, наверное, ушли с колонной.
- Вот видите! - опять выкрикнул кто-то.
- Товарищи... Друзья... - срывающимся голосом горячо заговорил Сташевский. - Честное олово... Отцом-матерью клянусь.
Все снова зашумели. Одни требовали удалить Сташевского с собрания, другие призывали поверить ему и разрешить присутствовать. Андреев не понимал: чего привязались к парню? Разве не видно, что он искренне переживает утерю билета?
- Голосую, товарищи, - сказал Анжеров.
Большинство выразило Сташевокому недоверие. Он быстро взглянул на капитана печальными, полными слез глазами, не видя его, закрыл вдруг лицо руками и убежал. "Почему они ему не поверили? - терзался Григорий. - Он честный, его ж насквозь видно". Хотел возразить капитану - почему же он не вступился? Но, взглянув на него, отказался от намерения - капитан хмурился, на скуле вспух тугой желвак. Нет, это был опять тот капитан, которого знал до прорыва: недоступный как скала.
А собрание пошло своим чередом. Кончилось оно поздно - уже ночь вступила в свои права, теплая, звездная, с непроглядным таинственным мраком леса. Капитан и Андреев вернулись к тому кусту, у которого оставляли Игонина, но Петро куда-то исчез. Вокруг спали люди. Слышался храп, кто-то бредил во сне, бормоча невнятное. Шептались те, кто пришел с собрания, но скоро и шепот умолк - ребята улеглись спать. Разыскивать Игонина не стали, легли под кустом.
Анжеров остался доволен собранием, теперь он знал: опора у него есть надежная.
У Григория из ума не выходил Сташевский. Ставил себя на его место и с ужасом убеждался, что, пожалуй бы, тоже заплакал, если бы с ним обошлись так же.
Вернулся Петро. Прилег рядом с Андреевым и спросил:
- Спишь?
- Нет. Где ты пропадал?
- Посты проверял. Одному цуцику чуть морду не набил.
- Послушай, Петро, - вмешался Андреев. - У тебя то цуцики, то падлы. Всем бы ты морду бил. Надоело, ей-богу. Говори по-человечески.
- Ого! Гришуха начинает меня прорабатывать.
- Нужно мне тебя прорабатывать, - возразил Андреев: ему почему-то не хотелось, чтоб их разговор слышал капитан, но тот наверняка слышал.
- Сидит, понимаешь, под сосной и во всю смолит цигарку. Как затянется, так зарево кругом. Пришлось принять меры.
Замолчали. Слышно было, как капитан повернулся на другой бок, лицом к солдатам. Неожиданно спросил Игонина:
- Вы почему не были на собрании, Игонин?
- Я беспартийный, товарищ капитан. Босяком был, наподобие Челкаша.
- Смотри, ты, оказывается, и Горького читал, - зачем-то подковырнул Григорий: самому даже неловко стало. Да еще при капитане. Но Анжеров будто не заметил этой неловкости.
- Я многое кое-что читал, - обиделся Петро, не ожидавший от друга насмешки, тот никогда еще не подковыривал его: меняется Гришуха, ох, меняется, - Ясно тебе? И вообще, Гришуха, давай не будем подкалывать, я тоже это умею. Я, может, когда вы ушли на собрание, сиротой себя почувствовал, болваном, дураком, места не находил, а ты мне шпильки ставишь.
- Зачем же обижаться, Игонин? - вступился Анжеров. - Шутки надо уважать. Чем же вы занимались до армии?
- Я? Ходил по белому свету.
- Искали что-то?
- А черт его батька знает. Может, и искал.
- Что же?
- Наверно, счастье. Что же еще?
- И нашли? - По голосу чувствовалось, что капитан улыбается. - Какое оно?
- Сермяжное, - засмеялся Петро. - Колючее, как тот еж, в руки никак не дается. Ну его к ляду, то счастье, товарищ капитан. Глупым был, взялся было за ум, да вот война.
- За ум браться никогда не поздно.
- Оно, конечно, так, правда ваша. Только я думаю, товарищ капитан, за ум следует браться сразу, когда "мама" научишься говорить.
- Это слишком рано.
- В самый раз, зато к двадцати годам из таких толк выйдет, - Петро сделал паузу и добавил ни к селу ни к городу: - А бестолочь останется, - сам же и хихикнул. Но почувствовал, что сказал невпопад, спросил: - Товарищ капитан, вам когда двадцать лет было, что вы делали?
Андреев напрягся: интересно, что ответит капитан? Григорий не мог угадать, каков будет ответ. Почему-то ему, как ни странно, и в голову не приходило, что Анжерову тоже когда-то было двадцать лет.
- Безработным был.
Григорий сначала решил, что ослышался, хотел переспросить. Но до Игонина, видимо, тоже не очень дошел ответ капитана, и он переспросил раньше Андреева:
- Как это безработным?
- Очень просто. Никого у меня не было. Отец погиб в империалистическую, мать с младшим братом умерли с голоду в двадцать первом. Я батрачил у одного мироеда. Всю душу из меня вымотал, тогда я и подался в город, в Ростов. А работы себе не нашел - трудно тогда было с работой. Двадцать седьмой год.
- А потом?
- Вы же спросили, что я делал в двадцать лет, я и ответил.
- Можно еще вопрос? - не унимался Петро.
- Дотошный же ты парень, - улыбнулся Анжеров, впервые назвав Игонина на "ты". И в этом "ты" Григорию почудилось больше теплоты и задушевности, чем в официальном "вы".
"Это хорошо, что он с нами запросто, - думал Андреев, не в силах одолеть дремоту. - Хорошо. И меня будет на "ты" или только Петьку?"
- Не хватит ли? Вот Андреев уже спит, а мы ему мешаем.
- Я еще не сплю.
- Тогда другое дело.
- В армии вы давно, товарищ капитан?
- Одиннадцать лет. Я в армии много учился.
- Да, хлебнули вы в жизни, - вздохнул Петро. Разговор на этом оборвался. Вскоре все трое уснули.
Утром Григорий разыскивал Сташевского, на привале подсел к нему, хотел покурить вместе. Сташевский угостил его папиросой.
- Где ты их взял?