Глава вторая
1
Чеботарев редко видел сны. А в эту ночь ему приснилось, будто он на свадьбе у своей одноклассницы Гальки. Гальку до десятого класса дразнили Рыжей. За свадебным столом она сидит в белом подвенечном платье одна, без жениха. Никто не спрашивал, где жених, потому что Рыжая - девчонка злая и сильная: может так огреть чем попало, что ходуном заходит перед глазами белый свет. Перед Галькой целая батарея бутылок с густым бордово-красным вином… Чеботареву отвели место у самой двери. Отсюда хорошо смотреть в окно - на высоченную, в два обхвата лиственницу, а за нею - на кромку обрыва, на золотистую, как Галькина голова, тихую вечернюю Обь, за которой синела бескрайняя тайга с бледным, чуть желтоватым небом. Рыжая насупленно смотрит на пустой стул рядом. Вдруг, оглядев компанию, Галька тычет рукой в Сеньку и говорит: "Садись за жениха".
Сенька тоже боится Рыжую и поэтому беспрекословно выполняет ее требование, хотя этого ему совсем не хочется.
Галька берет в руки стакан с вином. Берет в руки свой стакан и Сенька… Берут все. Митька кричит: "Рыжая, чокаться будем, а кричать "горько" не будем! Это пережиток помещичье-буржуазный! Помнишь, говорила Цапля - литераторша?" Митьке от Гальки мальчишкой попадало больше всех, но он все равно не шел с ней на мировую. Петру хочется урезонить Митьку: "Не выгибайся!", и он пробует, но… нет голоса. А все уже стоят и тянут друг к другу граненые стаканы. Петр хочет поднять свой, но стакан прирос к столу. Бегут мучительные секунды. Рыжая, сведя густые белесые брови, вперила в Петра глаза. Чокаются. Петр слышит не перестук, а тревожный, набатный звон стаканов. Надо и ему чокаться, но рука не может оторвать стакан… И вдруг донышко отстает, и бордово-красная жижа льется на стол, обтекая тарелки с закусками…
Возле пристани под горой тревожно гудел буксир. Чеботарев проснулся. В открытом окне на чистом светлом небе играли зоревые сполохи, сгоняя одинокую звезду. Тревожно зуммерил ротный телефон. Дежурный, видно, спал в штабной комнате. По кафельному полу часто-часто звенели подковы сапог дневального - он бежал к телефону. Чеботарев закрыл глаза, повернулся на другой бок и, спрятав под простыню голову, тут же уснул. Но сон его был краток: по казарме во всю мощь покатился срывающийся голос дежурного по роте старшего сержанта Растопчина:
- Ро-о-ота, па-а-адъ-е-е-ем! Боева-а-ая трево-о-ога!..
И с Чеботарева, как ураганом, сорвало простыню.
Спрыгнув с койки, он машинально натянул брюки, гимнастерку, сунул в сапоги ноги. К пирамиде с оружием прибежал первым. Схватил свой ручной пулемет. В сутолоке отыскивал Карпова, который был у него вторым номером. Увидел его у вешалки, когда хватал скатку. С кислым, заспанным лицом Карпов осовело водил глазами.
- Ты что?! - набросился на него Чеботарев.
- Что? Ничего! - огрызнулся Карпов. - Скатку свою не найду никак. Кто-то, видно, заместо своей взял.
- Не разевай рот! - крикнул Чеботарев и побежал на плац.
Старшина Шестунин согласно боевому расчету, сообщаемому ежедневно на вечерней поверке, уже строил роту.
Чеботарев стал в строй. Почти следом, оттолкнув Закобуню, втиснулся рядом и Карпов.
- Нашел шинель, значит, - усмехнулся Петр.
- Нашел, - ответил тот нехотя. - На пол свалили. За вешалкой, не заметил в такой толкучке.
- Раззява ты, - миролюбиво сказал Петр. - Раззява, вот что я скажу тебе. Надо с вечера смотреть, что где у тебя лежит… Так когда-нибудь без дисков прибежишь, а то и без штанов. А начнись война?..
- Не прибегу, - обиделся Карпов. - Что я, ребенок?
Выслушав доклады помкомвзводов, старшина согласно боевому же расчету послал часть бойцов и младших командиров на склады получать боекомплект - патроны, гранаты, снаряжение, обмундирование, суточный неприкосновенный запас продовольствия - НЗ. Оставшиеся люди заняли боевой порядок роты - окопы и пулеметные ячейки вдоль забора, амбразуры - окна в здании, чердаки…
Участок обороны отделения, в котором служил Чеботарев, находился возле забора. Бежали гуськом: командир отделения сержант Курочкин, младший сержант Чеботарев, бойцы Карпов, Закобуня, Сутин…
Спрыгнув в свой окоп, вырытый еще прошлой весною, Чеботарев поставил на площадку пулемет, деловито поправил ножки, приложился - удобно ли будет стрелять. Водя мушкой по серым, истрескавшимся доскам забора, думал: "Куда же тут стрелять, если взаправду враг?"
В сирени свистнула синица и смолкла.
Карпов сидел на дне окопа. Открыв коробку, он вытащил диск и ждал распоряжения Чеботарева.
Между забором и сквером от проходной бежали старший лейтенант Холмогоров и его связной.
- Встань, - сказал Чеботарев Карпову, - командир роты.
Метрах в тридцати от окопа Холмогоров перешел на шаг - выдохся, через весь город бежал. Увидав на плацу Акопяна, повернул прямо к нему. Туда же затрусил от дальнего окопа Шестунин.
Чеботарев тревожно посматривал на Акопяна с повязкой дежурного по части на рукаве. Вспоминал не столько о размолвке с Валей, сколько о самовольной отлучке. Становилось не по себе. "На мою беду, затеял вчера Федор эти смотрины, - подумал, вздохнув, Петр. - Вот сейчас Акопян доложит, и начнется".
Он поглядел на смирно привалившегося к стенке траншеи Карпова, внутренне обругал себя: "Угораздило же пойти в самоволку! Столько времени прослужил, и ни одного серьезного нарушения дисциплины не было, а тут на тебе, вычудил".
Отвернувшись от Карпова, Чеботарев снова стал смотреть на командиров. "Неужели доложит?!" - опять вздохнул он. Вздохнул и нетерпеливо уставился в сутулую спину старшего лейтенанта Холмогорова, который уже выслушивал коренастого Акопяна, а потом поглядел на рослого старшину, узнававшего каким-то ему одному известным способом обо всем, что делается в роте… Чеботарев соображал на всякий случай, как себя вести. Думал: "Неужели не пронесет?" Его охватили сомнения: правильно ли поступил, что не доложил о самоволке сам. Вспомнил, как еще вчера, когда только расстался с Валей, решил: придет в роту, найдет командира отделения Курочкина и скажет ему, где был, а там… Там, ясно, губа - или прямо с вечера, или с утра. Отсидит, вот и все. Неуверенность в правильности этого решения появилась у Петра, когда он подходил уж к части. Заколебался тут Петр: нужно ли докладывать? Ведь знают только Федор да Валя с Соней. Доложишь, а потом стыда не оберешься: и засмеют, и… Первое, что получится из этого, свои же, бойцы и сержанты, скажут: "Эх, тоже мне! Нашкодил и сам же с повинной… Трус". А Курочкин соберет отделение и станет прорабатывать. Построят взвод - командир взвода лейтенант Варфоломеев пропесочит, а там и командир роты с политруком Буровым… А что он ответит комсомольцам?.. Нет, надо молчать. Губа - это не просто: доложил, сел, отсидел, вышел… И решил он не докладывать, - может, пронесет. Но когда у проходной встретил его Акопян, понял Чеботарев: не пронесет… Однако Петр и здесь остался при своем решении: не докладывать. "Если Акопян доложит… - рассудил он, неторопливо подходя к казарме. - Ну, что ж… тогда пусть что будет: сознаюсь… судьба, значит…"
Холмогоров выслушал Акопяна и как-то медленно развернулся всем туловищем к окопам. Крикнул так, что голос его, обычно громкий, хотя и с хрипотцой, сорвался:
- Ро-о… строиться!
Петр, охваченный испугом, что сейчас все и начнется, со звериной легкостью выскочил из окопа.
Сломя голову неслись на плац бойцы и сержанты. Гремели котелки, фляжки, противогазы, били по бедрам ручками шанцевые малые лопаты…
Шестунин построил роту. Прокричав "Смирно!", побежал к Холмогорову, который стоял с командирами взводов в стороне.
На старшину Холмогоров даже не посмотрел - махнул, растопырив короткие пальцы, рукой: дескать, не надо докладывать - и подошел к строю. Помертвевшими, остановившимися глазами долго вглядывался он в лица бойцов, будто решался на что-то необычное, рискованное. Но правый фланг, где стоял, замирая, Чеботарев, он даже не видел. И Петр вдруг понял по сумрачным лицам командиров, по их глазам, наполненным холодным блеском, что случилось что-то очень серьезное и дело совсем не в нем, Петре, не в его проступке.
Рота замерла в предчувствии беды.
Давила, нависая, тревожная тишина. Не пели в сирени птицы. Не скрипели солдатские сапоги. Как-то сразу вырвавшись из-за крыши, всех осветило большое расплывающееся солнце, обещая день жарче вчерашнего.
И в эту настороженную тишину Холмогоров, поблескивая маленькими, сейчас потерявшими хитринку глазами, громко, слово за словом проговорил:
- Товарищи бойцы и младшие командиры, мы находимся в состоянии войны с фашистской Германией. Красная Армия ведет бои с немцами, пытающимися перейти границу… - И поправился: - Государственную границу… - Пальцы Холмогорова потянулись к вороту гимнастерки, душившему его.
Чеботарев перестал видеть перед собой предметы, командиров. Перед ним заходили, плавая, то приближаясь, то удаляясь, калейдоскопически расцвеченные круги… Сжались челюсти. Он скосил глаза на строй - увидел суровые, оцепеневшие лица.
Все это длилось мгновение. Потом у кого-то брякнула фляжка, где-то за спиной Чеботарева раздался томительный, горький вздох. Сзади послышался гневный шепот сержанта Зоммера, думающего, видимо, о гитлеровцах: "Гады…", а Закобуня в ответ бросил с неподдельной лихостью в голосе на родном языке, что водилось за ним часто:
- Бисовы диты… Ну вот мы им наковыряемо на задках дырок…