Так у нас с ним сложилось, что направление ночью мы указываем именно таким образом. Дело в том, что "западеньцы" говорят не "половина второго", "пятнадцать минут шестого" или "без двадцати девять", по-своему: "пив на втору", "чверть на шосту" или "треть до девьятои". Мы с Радомиром условились, что направление, в котором мы идем - двенадцать часов, ну а остальные направления соответствуют циферблату.
Я повел глаза правее, но опять ничего не увидел. Что ж, доверимся инстинкту местного жителя.
- Посмотрим, - решил я.
Мы опустились на землю и поползли. Радомир ползком перемещался как ящерица, не тревожа ни одного камушка. Тут я с ним тягаться никак не мог. Во всяком случае, сам себе я напоминал ползущего бегемота.
Достигнув края лощины, я приостановился. И только теперь увидел то, о чем предупредил Радомир. Передо мной оказался бруствер, небрежно выложенный из камней. Куда он был направлен, как сориентирован, в темноте было не разобрать. Да это было и не столь важно. Куда важнее было иное: решить, как теперь поступить. Вариантов было только два: попытаться вырезать положай или, опять же, попытаться миновать его потихоньку. По всем правилам надо бы проползти потихоньку, чтобы не проявить своего присутствия в тылу противника. Но с другой стороны, если нам удастся задуманное, возвращаться мы будем, не исключено, с шумом, а тогда оставленная на пути отхода позиция вполне может преградить путь отхода. Да и та тень, что перечеркнула нам путь по оврагу, здорово смущала. Не могло так совпасть случайно: и тень, и вражеский положай.
Из-за бруствера послышался негромкий говор. Не люблю я, не научился убивать людей, которые не ожидают нападения. Однако делать это иногда приходится. Война есть война и законы ее суровы: или ты, или тебя. Tercium non datur, как говорили древние, третьего не дано.
Вытянув в сторону руку, я опять нащупал ладонь напарника. Слегка пожал ее. Он ответил тем же. Решено: нападаем!
Автомат оставляю на земле. Расстегиваю кобуру пистолета, слегка тяну на себя ремешок, чтобы удобнее было бы при необходимости ухватиться за рукоятку - правда, появляется риск, что он выпадет при борьбе, но зато и заминки не будет, когда потребуется. Извлекаю из ножен кинжал. Беру его в зубы. Снова вытягиваю руку. Трижды, с паузами, ударяю по подставленной ладони. После третьего удара ровно через десять секунд нужно броситься через бруствер. Главное - внезапность, взаимопонимание и синхронность действий. Если кто-то из тех, кто нас поджидает на положае, успеет схватиться за оружие, можно считать, что разведка провалена, а мы, скорее всего, уже покойники. Ну а в плен муслимам лучше не попадать. Самому себе разворотить живот гранатой - это райское блаженство по сравнению с тем, что они тогда со мной сделают.
"Раз - и, два - и, три - и…" Сколько их? Ночью вряд ли тут будет больше трех человек.
Да и то, находясь в своем тылу, маловероятно, что они все будут бодрствовать. Чапаева проспали, и это классический образец не только не только из нашей истории. Но кто-то ведь бубнит безостановочно - значит, по меньшей мере двое мусликов не спят.
"Девять - и… Десять!" Судя по легкому шуму, мы с Радомиром бросаемся одновременно. Я перемахиваю через бруствер, сжимая кинжал в руке. На решение - доля мгновения. Тут на разум полагаться - последнее дело, тут все решают первобытные инстинкты охотника на себе подобного соперника по ареалу обитания.
Кто-то лежит у тускло отблескивающего пулемета, выставленного в амбразуру. Мгновенный короткий удар ему кинжалом в шею, поглубже. Рядом слышится булькающее хаканье - это ударил Радомир. Чуть дальше кто-то шевельнулся. Мой напарник бросается туда, доносится легкий шум борьбы. Но я туда не смотрю и не лезу, мы вдвоем только мешаться друг другу будем, толкаться. Тем более, левее от меня видится еще что-то, похожее на человеческую фигурку. Фигурку маленькую, как будто даже детскую.
И я метнулся туда. Белеет лицо, раскрываются глаза. Я падаю на человека и зажимаю не успевшему со сна сообразить человеку руки за спину. Скручиваю, но не убиваю. Так поступать нельзя, это нарушение элементарных заповедей разведчика. В живых можно кого-то оставлять только в том случае, если на сто процентов убежден, что больше ни одного живого врага тут не осталось… Однако и убивать спящего…
Короче говоря, я только приставил сочащийся чужой кровью кинжал к шее пленника. Теперь все зависит от того, есть ли кто-то живой еще на положае. Если есть, меня сейчас убить не составляет труда. И Радомира я подведу, случись что, его кровь будет на моей совести.
И все же, повторюсь, я не могу просто так зарезать спящего. Вернее, не совсем так, могу, конечно. Но только мне показалось, мне хотелось верить, что тут больше никого нет, а значит можно не проливать лишнюю кровь. Тем более, что - это главное - мне показалось, что это ребенок.
Мусульмане в своем фанатизме нередко используют детей для ведения войны. Бросая их в бой, нередко против танков или тяжелой артиллерии, мулла каждому ребенку, благословляя его на смерть, выдает пластмассовый ключик от рая на случай гибели. Рассказывают, что Илия Изетбегович, глава мусульман Боснии и Герцеговины, в молодости служил в гитлеровской армии, в СС, и занимался, в частности, подготовкой гитлерюгенд. Правда это или нет, не знаю, но то, что детишки с ключиками от рая встречались нам среди убитых мусульман, это факт. Сам видел.
Короче говоря, мне показалось, что это мальчонка. И хотя такие ребятишки отличались фанатической стойкостью в бою и, по рассказам, крайней жестокостью по отношению к пленным, убить ребенка я не мог.
Вокруг была тишина. Скрученный мной человек не пытался ни кричать, ни сопротивляться. Тонкая рука, которую я выкрутил ему за спину и подогнул к самому затылку, дрожала от напряжения. Рот был открыт, причем так широко, что у меня два пальца провалились в него и прижались к зубам.
- Все? - послышался тихий голос Радомира.
- Я скрутил одного, - тоже негромко ответил я.
Серб придвинулся ко мне. Судя по чуть слышному щелчку, он вогнал кинжал в ножны.
- Да? Напрасно, - прокомментировал он.
Вспыхнул чуть заметный лучик фонарика. Он торопливо пробежал по положаю.
Труп у пулемета. По камням уже широко растеклась лужа крови. Рядом скорчился другой человек, неестественно закинув голову к звездному небу; горло его широко и глубоко перерезано. Чуть в стороне лежит на животе еще один труп, крови на его темной одежде не видно, наверное Радомир убил его ударом в спину. Больше на положае никого нет. И лучик фонарика останавливается на моем пленнике.
- А, ипичку твою мать! - ругается Радомир.
Не понял. Что его могло так удивить?
- Пикнешь - убью! - шепчу я по-русски в ухо пленнику. - Понял?
Человек покорно, насколько позволяет заломленная к затылку рука, торопливо кивает. Я отпускаю ему рот, опять шепчу:
- Вторую руку!
Теперь остается их только связать. Что я и делаю.
Рывком переворачиваю его на спину. Лучик фонарика падает на широко раскрытые от ужаса глаза.
- Ну ни хрена себе! - не выдерживаю и я.
Право слово, есть от чего удивиться.