- На Свердловский.
- В четырнадцать, - сказал мужчина, положил газету и, сняв с плеча пиджак, подошел к Шилову: - Не обменяем на сухарики? Не много возьму.
- Нет, не надо, - ответил Шилов.
На Свердловский тоже попали в плацкартный. Взяли у проводника постели. Перекусили. Побаловались кипятком. Завязав мешок, я забросил его на полку.
- Саша, - шепнул мне Шилов, - положи под подушку - стянут.
Расправив постель и покрыв ее сверху одеялом, я достал вещмешок, сунул под подушку и сам улегся, не поднимая одеяла.
В Киров прибыли рано утром. Вышли из вагона и почувствовали себя дома. Зашли в привокзальную столовую. Сдали очередной комплект талонов, позавтракали и долго бродили по городу в ожидании последнего перегона.
Отправились вечером. Уселись на нижние полки в полупустом вагоне и затеяли чаепитие в честь родных мест. Раскрыли банку тушенки, Шилов достал бутылку красного вина и наполнил дорожную посуду.
- Ну, Миша, за наш маленький Кошачий хутор, предложил я. - Мне кажется, нам будут завидовать все последующие поколения. Выпили. Шилов заглянул в пустую бутылку и поставил ее под столик:
- Не будут нам завидовать, Саша.
- Почему?
- Едва ли найдутся такие дураки, - утверждал он, - чтобы завидовать голодному поколению. Ты не приценивался, почем на базаре картошка? - и, не дождавшись моего ответа, спросил: - А пенсии тебе сколько назначат?
- Сколько заслужил…
- Вчера немцы к Волге вышли. Еще хуже будет.
- Придет время - и мы выйдем на Эльбу.
- Пока выйдем, с голоду опухнем.
- Ничего, Миша. Опухшие, на карачках, а дотянемся до Берлина и победим Гитлера. Иначе и быть не может. Это мое глубокое убеждение.
- А я плохо верю, - признался Шилов.
- Знаю. Ты больше веришь в картошку, - рассмеялся я.
- Но учти. Татьяна Федоровна не промах. Насадила картошки. Покупать не придется.
- Ладно, - подавив в себе привычку возражать, согласился Шилов и замолчал. Скоро он свернулся на полке калачиком и уснул.
Мне кажется, Шилов слишком заботился о сытости своего желудка.
- И это не случайно, Саша, - в задумчивости произнес Невзоров. - Шилов больше не собирался воевать. Поэтому его интересовала картошка… Как же вы доехали? Как встретили вас родные?
- Проснулся Шилов, когда солнце светило в зашторенное окно вагона и поезд застучал на стрелках.
- Что за станция? - спросил он пассажиров, которые растянулись с багажом вдоль вагона и готовились к выходу.
- Котлас.
- Вставай, Саша, приехали. - Он стал собирать вещи.
Поезд остановился. Ступив ногой на землю отцов, мы
с волнением вышли на перрон и подошли к тому месту, где год назад, отправляясь на фронт, получили родительское благословение на ратные подвиги.
- Куда пойдем?
- В зал ожидания.
Я перевел взгляд на здание вокзала и не узнал его. Построенное в начале века по шаблонному проекту незатейливого архитектора, оно показалось намного ниже, чем в прошлом году, и почернело.
- Почему вокзал черный? - спросил и Шилов, которому, как и мне, померещилось одно и то же.
- Не знаю. Какая-то сажа.
Его коптил воркутинской угольной пылью втрое увеличившимся локомотивный парк, потому что к этому времени наша тупиковая станция превратилась в крупный узел и центр Печорской железной дороги.
Зашли в зал ожидания. Из буфета потянуло застарелой треской, из которой готовилось первое и второе блюдо. В комнате для раненых обратились к дежурной с последними талонами и попросили их отоварить.
Позавтракав, мы походили по городу и к двенадцати дня направились к речному порту в надежде уехать на катерах, прибывших из-за реки за грузом для запани. У пригородного дебаркадера встретили знакомого моториста Щукина, который поднимался вверх по ступенькам лестницы.
- Иван Иванович! - окликнул его Шилов. - Не узнаете?
Моторист обернулся на зов.
- А-а, - обрадовался старик и, растопырив по-птичьи руки, обнял нас. - С благополучным возвращением, ребята! По ранению?
- Так точно, Иван Иванович! На шесть месяцев.
- Идите на катер. Я мигом, накладную выпишу, - и засеменил к пристани.
Мы поднялись на катер. Разговорились с грузчиками и не заметили, как появился Иван Иванович и заскочил в рубку:
- Поехали, ребята! Поднимай трап.
Торкавший двигатель вздрогнул, зазвенел на больших оборотах, и катер стремительно понесся к запани, рассекая голубую гладь Малой Двины. Покачиваясь на волнах, мы любовались родной природой и, зачарованные, не могли оторвать глаз от прозрачной дымки, за которой угадывался наш хуторок.
Шилов открыл дверку, и свежий ветер ворвался в рубку.
- Заходите. Продует.
Зашли в рубку, разговорились, Щукин сообщил, что мой отец, Влас Иванович, ушел на фронт. Это известие меня огорчило. Я надеялся встретиться с отцом, побыть с ним под одной крышей хотя бы во время отпуска. И все напрасно. Не получилось…
- А мои как там маются? - с волнением спросил Шилов.
- Твои молодцом, - улыбнулся Иван Иванович и подмигнул мне. - Татьяна, как лошадь, бегает. Два огорода засадила.
- Как два?
- Свой и Власа Ивановича.
- Не покупает картошку? - посмотрел я на Шилова.
- Свою продает, - ответил Иван Иванович. - Мешками возит на базар. Девку замучила. Торговать заставляет… Вот какие у вас дела, Миша.
Шилову не понравилось, что этот человек с осуждением отзывается о его матери. Он хотел возразить Ивану Ивановичу, но катер причалил к берегу.
Поблагодарив Щукина, мы поднялись вверх и вышли на большак. Решили не спешить, потому что время рабочее и на двери Шиловых, наверняка замок.
- Слушай, Саша. А какое сегодня число?
- С утра было девятнадцатое. А что?
- Так сегодня воскресенье. Все дома, пошли.
Осторожно приступая на больную ногу, Шилов зашагал
по пыльной дороге печатая наконечником клюшки следы неизвестного досели существа. Я не поспевал за Шиловым. К счастью, нас догнала подвода с бидонами молока.
- Садитесь, солдатики, подвезу, - пригласила молочница. - Чьи будете?
Усаживаясь возле бидонов, мы назвали свои фамилии.
- Но-о, Серко! - хлестнула вожжой молочница и полюбопытствовала: - Не Татьяны Шиловой сынок?
- Татьяны, - улыбнулся Шилов. - А он - Власа Ивановича Ершова.
158
- Боже мой! Сколько Татьяне радости! - позавидовала молочница. - А мой уже не вернется. Похоронку получила, - и заплакала. - Нно-о, проклятущий.
У дома Сидельниковых мы соскочили с телеги, Шилов открыл калитку:
- Замок. Никого нет.
- Жаль. Зря сошли, - подосадовал я вслед тарахтевшей под гору повозке. Но повозка была уже далеко. С минуту мы постояли у калитки.
Шилов вышел на дорогу. Маленький хуторок открылся перед нами как-то не заметно. Я увидел почерневшую трубу и тесовую кровлю отцовского дома. Сердце мое задрожало, когда показались заколоченные окна нежилой избы. А Шилов, ковыляя больной ногой, пробежал перед окнами, будучи уверенным, что его заметят. Но никто нас не встречал, словно все вымерли. Обогнув изгородь, Шилов открыл калитку и увидел на двери замок. Я подошел поближе:
- Никого нет?
- Наверно, сенокосят. За травой ушли.
Двор был завален травой. Трава висела на заборах, валялась под ногами. Татьяна Федоровна раскидала ее по крыше козьей стайки. Даже на нашем дворе стояла копна. Такая же копна сухого сена наметана и у колодца.
- Богато живут хозяева, - сказал я. - Что будем делать?
- Поищем ключа, - проговорил Шилов, припоминая, куда прятала мать ключ, когда уходила на работу. Он протянул руку за наличник дверного проема и, улыбнувшись, сказал: - Нашел, Саша.
Мы вошли в избу. Шилов остановился у порога и, затаив дыхание, стал осматривать горницу, стараясь приметить что-то новое в доме матери, но ничего нового не нашел, если не считать, что кровать Валентины чуточку подвинута к столу и на подоконниках появились комнатные цветы.
- Ну, Саша, проходи и располагайся, - сказал Шилов как хозяин, а сам, бросив вещмешок на полати, снял гимнастерку и начал умываться.
Может быть, впервые в жизни я позавидовал Шилову. Шилов вернулся с фронта к жилому домашнему очагу. Вернулся к матери, к сестре - и счастлив. У меня - ни сестры, ни матери. Отец - на фронте. Дом - безнадзорный, осиротелый. Но меня тянуло к своему дому, так сильно тянуло, что я ни минуты не мог оставаться у Шиловых. Сняв вещмешок и швырнув на лавку, я подался к выходу, бросив на пути:
- Подожди, Миша, я сейчас.
Соскочив с крыльца, я пробрался во двор. Заскрипели калитки, заросшие крапивой и другой сорной травой. Я обошел вокруг дома. Участок, занятый картофелем, обещал неплохой урожай. Белые цветы с розовым отливом напомнили мне далекое детство, когда отец в такое же летнее воскресенье выходил со мной в огород и, любуясь дружным цветением ботвы, говорил:
- Не сносить нам, Саша, картошки. Куда будем девать?
- Татьяне Федоровне отдадим. У нее - поросенок.
- Отдадим, Саша, отдадим, - соглашался отец, - пускай кормит.
Глядя на белые цветы, я и не подозревал, что картошку со своего участка мне придется покупать у Татьяны Федоровны по рыночной цене, несмотря на то, что огород засажен семенами отца. Подойдя вплотную к дому, я посмотрел на окна - и все как будто во мне перевернулось. Сердце сумасшедше застучало в груди. Перехватило дыхание. Слезы подкатывались к горлу. Я заглянул в пустой дровяник. Вынес оттуда топор и с яростью начал освобождать окна от наводящего уныние дощатого панциря. Сложив доски под крыльцо, я хотел зайти в дом, но не нашел ключа и вернулся к Шилову.