Слева, у столба, под указателем с тактическим знаком нижнесаксонской дивизии - четырехлистником клевера - стоит предупреждающий указатель: "Район через 200 метров простреливается противником! Внимание, опасность артобстрела!"
Вокруг ни души, а в подвалах, бункерах, в оставшихся невредимыми деревянных домах полно солдат: артиллеристы-наблюдатели, подразделения наводчиков легких противовоздушных орудий и штабы расположенных здесь полков.
Водитель газует через холм, при этом не раздается ни единого выстрела. И вот он, отделенный глубокой пропастью Царицыной долины от нового Сталинграда, - старый Царицын. Вековой, знаменитый торговый город на Волге, когда-то здесь шла перевалка грузов из Азии и Европы.
Война жестоко разрушила красоту русского города и оставила от древнего Царицына только дощатые домишки и избы среди воронок.
Разделенная на два притока, из которых виден только западный, мощная река зачаровывает. Огибаемый Волгой, посреди реки, расположен остров Сарпинский.
Отсюда русские ведут хорошо скорректированный, прицельный артиллерийский обстрел по занятым немцами территориям, улицам, узлам и важным целям в черте города.
В маленьком домике, который скрывается за высокими развалинами, в мертвой зоне русской артиллерии, расположилась штаб-квартира полевой жандармерии. Через стеклянную дверь, перед входом в которую офицеры вынуждены пригнуться, несколько ступенек вниз ведут в большое чистое помещение. Основную часть его занимает большая русская печь со скамьей вокруг нее. Сколоченный из неструганных досок стол и три стула дополняют обстановку. Командир поста полевой жандармерии представляется обер-лейтенантом Камелли, бывшим виноторговцем с Рейнской земли.
Со скамьи у печи поднялась в добротной фуфайке с двумя расстегнутыми пуговицами над внушительным бюстом русская девушка: красивая, несмотря на фуфайку, старенькую клетчатую юбку и большие валенки.
Она встает и уходит от мужчин, заполнивших комнату, в темный угол за печью.
Румынские офицеры смотрят на нее, как на вожделенный лакомый кусок, и с нескрываемым желанием рассматривают соблазнительные прелести девушки. Виссе тоже с удовольствием смотрит на девушку. Единственная женщина среди мужчин - русская девушка среди немецких солдат! Слишком ясно, что она здесь делает. Девушка улыбается застенчиво и стыдливо.
Но ведь это Катя! Катя из Харькова? Возможно ли это?
- Катя! - тихонько вырывается у него. Она секунду смотрит на него грустно и испуганно, а затем испытующе окидывает взглядом с головы до ног, словно видит впервые.
Девушка снова садится и с улыбкой выдерживает взгляд Виссе. Понимая, что оказалась вне пределов его досягаемости, она прислоняется к печи и, потягиваясь, показывает ему соблазнительную прелесть своей груди. Она как будто не замечает знака обер-лейтенанта полевой жандармерии, приказывающего ей исчезнуть, и продолжает спокойно сидеть.
"Должно быть, он очень соблазнен ее прелестями, - думает Виссе. - Офицер полевой жандармерии хочет поскорее покончить с нашим делом. Может быть, чтобы вернуться к прерванной интрижке?"
Девушка разгадывает мысли Виссе и подтверждает их, загадочно улыбаясь, словно ее радует то, что для него мучительны эти мысли.
- Итак, оба ваших беглеца, господа! Мы схватили румын позавчера в развалинах дома! Здесь в городе с каждым днем все больше и больше всякого сброда. В большинстве - это русские, сбежавшие из лагеря военнопленных в Воропоново, а также множество перебежчиков, приданных различным частям. Теперь, когда дело плохо, они удирают и хотят пробиться обратно к своим товарищам через русские позиции. Имеют место грабежи, нападения на рассыльных несущих пищу. А всего восемь дней назад мы раскрыли целую шпионско-ди-версионную сеть противника. Повреждаются наши телефонные линии! По ночам они направляют свои самолеты мигающими сигналами в обход наших противовоздушных орудий и наводят на кажущиеся им важными цели для бомбежек.
У них есть тайные передатчики, и они передают Иванам точные донесения с указанием численности войск, даже имена офицеров, вплоть до командиров рот, местоположение позиций, сообщают о малейших передвижениях войск и надежные данные о наших запасах.
Вчера ночью в воздух взлетел склад боеприпасов 297-й пехотной дивизии. Недалеко отсюда мы схватили русскую, которая прятала передатчик под полом своей избы и выходила ежедневно на связь. Самое интересное: изба была забита немецкими солдатами. Одиннадцать дылд из части снабжения армейского корпуса со штабным учетчиком. Похоже, что у парня что-то было с этой русской!
"А у тебя, вот с ней?" - спрашивает взглядом Виссе. "Тебя это не касается! Если и так, то я как фельджандарм могу позволить себе это, наплевав на все подозрения", - словно отвечает обер-лейтенант, лениво улыбаясь, и продолжает:
- Она сообщала Иванам количество самолетов, которые приземлялись в Питомнике и Басаргино, и даже о количестве и виде грузов.
Унтер-офицер полевой жандармерии, высокий, коренастый, настоящий "бычок", с удивительно крепким задом в обтягивающих брюках, приносит протоколы изъятия и кассету, заполненную тем, что награбили два дезертира.
Полковник Димитриу толстыми неловкими пальцами роется в куче украшений, берет оттуда горсть и с проклятиями по-румынски кладет их обратно.
- Да, почти фунт золота! - оценивает унтер-офицер.
- Откуда только они это взяли? - спрашивает Димитриу.
- Из брошенных квартир. Из какого-нибудь тайника, который они нашли. Но может быть, они связаны с советскими агентами?.. Это нам выяснить не удалось. Если у вас появятся еще какие-нибудь улики, просим сообщить.
Димитриу морщит лоб.
- Вы что, думаете, что я начну длительное расследование? Где они? Я хочу посмотреть на них. Если они больше ни о чем не проболтались, то их можно сразу расстрелять на месте.
- Нет, так просто не получится, - вмешивается обер-лейтенант Камелли.
- Они могут быть расстреляны при попытке к бегству! Тогда сложностей не будет! - советует коренастый унтер-офицер, который, похоже, имеет в этом опыт. - Только вчера трое русских пытались бежать. Постовые сразу уложили их на месте из автоматов. Они оба там, - унтер-офицер показывает через усеянную обломками площадь, - сидят в нашем бункере!
При выходе румыны еще раз поворачиваются к девушке и с вожделением осматривают ее. В этом мрачном военном бункере она, как странное видение. Виссе тоже оглядывается: "Ты ли это, Катя?" В ее глазах пустота.
Виссе пропускает вперед румын, обер-лейтенанта и унтер-офицера полевой жандармерии и отстает, чтобы еще раз увидеть девушку в окно. И прямо к молочно-белому окну прижалось ее лицо. Через проталину в стекле она смотрит на него: ничего не забывшие глаза, которые так нежно светили ему, говорят, что это Катя, что все, случившееся с ними было прекрасно! В ее глазах боль прощания с ним, прощания навсегда.
Повернув голову, не в состоянии оторвать глаз, он не смотрит под ноги и растягивается, споткнувшись о бетонный столб.
Он чувствует острую боль в лодыжке. Опираясь на плечо унтер-офицера, ковыляет обратно в избу.
- Ногу вы не сломали, господин обер-лейтенант, но основательно вывихнули! - Унтер-офицер резко дергает Виссе за ногу, поворачивает ее влево и вправо, пока не раздается хруст. - Вот и вправили! Сапоги вы надеть не сможете, нога сейчас опухнет! - Унтер-офицер поворачивается к девушке: - Люся, сделай господину обер-лейтенанту холодный компресс! У меня ключ от бункера, и мне нужно догонять всех!
- Так теперь - в Сталинграде - тебя зовут Люся?
- Для тебя я Катя, - прерывает она его, отрицательно качает головой, когда он хочет возразить, берет его за руку, поддерживает, при этом намеренно или нечаянно прижимается к нему всем телом и ведет в соседнюю комнату.
Сильнее, чем желание, которое он ощущает от ее прикосновения, от крепкого пожатия ее руки в нем растет чувство, которое парализует сопротивление против нее и, сокрушая, напоминает о том, что между ними было что-то такое, что соединяет их и до сих пор. Велика сила женственности этой девушки.
В его мозгу звенит мысль, что он должен выполнить свой долг и донести на эту Люсю, что он, может быть, должен был сделать это еще в Харькове, потому что ее можно заподозрить в шпионаже.
"Я не позволю водить меня за нос, - противился он ей. - Но я хочу дать ей возможность оправдаться передо мной", - признается он, недолго думая.
Словно угадав его мысли, она благодарно пожимает его руку. Он садится на постель, занимающую половину комнаты, и под жесткими бревнами ощущает мягкий, хорошо набитый матрац, в котором тонет.
Она приносит воды и льняное полотенце и, опустившись перед ним на колени, кладет его ногу к себе на колено и накрывает мокрым полотенцем распухшую лодыжку. Виссе видит только ее склоненную голову, она старается не встречаться с ним взглядом.
- Зачем все это? - сердится он. - Ведь из-за того, что тебе было хорошо со мной, не стоит изображать кающуюся грешницу и умолять о прощении!
Она кашляет несколько раз. "Что же, если она хочет сказать что-то, то пусть говорит".
В нежном прикосновении ее пальцев он чувствует любовь и обволакивающее искушение, которому не хочет покоряться.
- Хорошо, спасибо. - Он убирает ногу из-под ее рук. - Компресс вовсе и не нужен. Мне бы только поговорить с тобой!
Она выжидательно смотрит на него ясными, спокойными глазами. Наступившую тишину прерывает грохот. Слышен звон стекла. Охваченная страхом, все еще стоя на коленях перед Виссе, Катя обнимает его и, словно испуганный ребенок, прячет голову у него в коленях.