Геня не стерпела такой несправедливости, она вырвалась вперед, под дула винтовок.
- Вы что, за Гитлера?
- Отойди, отойди, баба! - крикнул полицейский, красномордый, с брюшком.
- Я, я должна отойти? Я на крыше, под бомбами… а вы что? Почему вы их держите? Они хотят с Гитлером драться, так вместо того, чтобы их выпустить…
- Отойди! - красномордый приставил приклад винтовки к ее груди и оттолкнул Геню назад.
- Стреляй, стреляй, гитлеровский холуй!
- В самом деле, что вы делаете? - плотный господин в светлом костюме ухватил рукой приклад. - Женщину бьете?
- А вы кто такой? - рявкнул полицейский. - Почему оказываете сопротивление властям?
- Я - врач. Вот, пожалуйста! - Человек в светлом костюме протянул какую-то бумажку. - Не могу согласиться…
- Врач не врач - вон отсюда!
- И не подумаю! Я пойду в комендатуру…
- Да иди хоть к…
- Фараоны! - крикнул кто-то сзади. - Фараоны! Фараоны людей избивают! Войтек, беги, зови наших!
- Разойдись! - орал красномордый. Он схватил врача за руку и пытался стащить его с тротуара. Геня с другой стороны вцепилась во врача. Снова удар по воротам, раз, еще раз. Снаружи собралась уже большая толпа.
- Отворите ворота! - неслось из окошечка.
- Бить Гитлера! Бить Гитлера! - кричали заключенные, и с улицы им отвечали:
- Бить Гитлера, отворите ворота!
Красномордый отпустил врача и подбежал к воротам. Там, под окошечком, он заорал:
- Отойти! Не трогать ворота! Будем стрелять!
Ворота теперь сотрясались от ударов.
- Фараоны струхнули! - вполголоса сказал человек с усиками. - Пугать пугают, а вот стрелять, хотя бы в воздух, не решаются! Ладно же, поглядим!
Полицейские в самом деле не стреляли. Ворота вдруг подались, обе половинки распахнулись и с размаху ударились о стену; посыпалась пыль, и раздался крик.
Полицейские отбежали шага на два, прижав винтовки к животам, целясь во двор, в толпу серых и коричневых халатов. Заключенные сделали шаг от ворот и тут же остановились перед грозными дулами. Толпа на тротуаре зашевелилась, несколько человек шарахнулось, отступило назад, все остальные сбежали на мостовую. Крик - и сразу тишина.
Тогда из толпы заключенных выдвинулся вперед молодой человек, довольно высокий, с красивым, чуть удлиненным лицом. Он шагнул в сторону полицейских. Винтовки поднялись, нацелились ему в грудь. Щеки молодого человека залил румянец. Он звонко отчеканил:
- Мы идем защищать Варшаву! Если хотите услужить Гитлеру - стреляйте!
- Выпустите их, выпустите! - кричали на тротуаре.
Первый из заключенных повернулся к остальным.
- Товарищи, спокойно! Выходите по четыре!
- На Гитлера! - снова зашумели люди, стоявшие на тротуаре.
Заключенные двинулись, они выходили, строились по четыре в ряд, полицейские еще немного отступили, держа винтовки на изготовку, только красномордый не унимался:
- Выходите, но не задерживайтесь, выходите, только не задерживайтесь!
Заключенные шли, их становилось все больше. Построенные четверками, в тюремной одежде, они выглядели как солдаты еще неизвестного рода войск. Геня смотрела на них с лихорадочным волнением, она искала лица, знакомые по той, памятной забастовке. Не нашла.
- Коммунисты, - произнес рядом с ней врач; но сказал это так удивленно и задумчиво, словно впервые их увидел.
Колонна прошла мимо них, только тогда двинулась и Геня. Она побежала следом за колонной, вместе с усатым мужчиной и детишками. Полицейские остались у ворот.
Геня бежала и выкрикивала фамилию, написанную на пакете:
- Кучинский! Кучинский!
Заключенные свернули в первую же боковую улицу и остановились. Она пробилась в самую гущу, расталкивала их, кричала. Несколько женщин уже нашли своих, прижимались к серым халатам, гладили бритые худые затылки. Кучинского в толпе не оказалось, кто-то сказал, что его два дня назад перевели куда-то в другое место. Геня огляделась, она не знала, что делать с передачей, увидела фантастически худого арестанта и сунула ему в руку пакет.
- Что вы, товарищ!
- Берите, берите, это от Нарембских, у них старшего посадили в Березу!
Тут Геня вспомнила, что Игнаций уже два часа лежит дома один, и собралась уходить, но вдруг увидела молодого человека, который выступал возле тюрьмы. Она протиснулась к нему и дернула его за руку.
- Скажите, что нам делать? Меня муж прислал, он работал у Гелёрта, после забастовки…
- Сейчас, сейчас, товарищ! - Он закончил разговор со своими спутниками и повернулся к ней. - Как что делать? Защищать Варшаву!
- Это я знаю! Только чем? И кто? У нас все убежали, войска очень мало…
- Вы откуда?
- Мы с Охоты…
Он записал ее адрес, обещал, что вечером кто-нибудь к ним придет.
- А теперь, сами понимаете, мы только что вышли из тюрьмы, должны раздобыть гражданскую одежду, узнать, что происходит…
- Что происходит! - загорелась Геня. - Известно, что происходит. Все поудирали, фараоны, чиновники - все ихнее правительство! Что им Варшава! Погрузили барахло, только их и видели!
Наконец Геня ушла, не очень твердо веря, что молодой человек выполнит обещание. На улицах усилилось движение, но, увы, по-прежнему грузовики и легковые машины тянулись за Вислу. И пешеходов было немало, с рюкзаками, чемоданами. Пока Геня добралась до своего дома, она растеряла остатки зародившейся было надежды.
На последнем повороте перед их домом Геня увидела груду камней и мешки с песком. Несколько женщин тащили пустые ящики, две-три рыли окоп, одна ломом выковыривала булыжники из мостовой, впрочем, делала она это довольно неумело.
- Привет, бабье войско! - крикнула она им в сердцах. - Ну и перетрусил бы Гитлер, если бы вас увидел.
Женщины не особенно вежливо ответили ей:
- Не мели языком, лучше помогла бы!
Но Гене все опротивело после того, как она нагляделась на машины и на людей, удиравших за Вислу.
Игнаций обрадовался ее приходу. Его очень взволновал рассказ о том, как вышли из тюрьмы заключенные, а услышав, что люди продолжают драпать, он даже прикрикнул на жену, зачем распускает нервы, будто знатная дама. Но вечером к ним никто не пришел, и тогда Игнаций тоже скис. Геня сидела у окна и спорила с ним, где горит, на Желязной или на Товаровой. Соседки уверяли, будто немцы появились в районе Воли. Она смотрела на улицу, говорила о пожаре, а на самом деле со страхом поглядывала, не пришли ли немцы. Было около десяти, она уже постелила Игнацию на ночь постель, и тут в дверь постучали:
- Товарищ Кравчик?
Они не знали человека, который вошел, в темноте разглядели только, что он худой, высокий и сутулится.
- Я от товарища Эдварда, - сказал гость. - Тут ваша жена…
- Ах! - обрадовалась Геня. - Значит, он не забыл… Знаешь, Игнац, это тот, который с полицейскими разговаривал…
- Товарищ Эдвард не мог забыть! - заметил высокий. - Ну ладно, рассказывайте, что у вас происходит.
Они стали рассказывать. Гость вздыхал, причмокивал языком. Геня ему сообщила, что Драпала достал в аптеке две, бутылки спирта, одну сегодня выдул, другую оставил на завтра, уверяет, будто в трезвом виде не сможет примириться с гитлеровским господством.
- Что касается солдат, - продолжала Геня, - то их нет. А мужчины ушли, один Драпала на весь док остался, только вы уже знаете, какой от него толк. Офицеры отмалчиваются или велят нам заниматься стиркой…
- Не народная армия, - вздохнул высокий. - Не то что в Мадриде…
- В Мадриде! - подхватил Игнаций. - Там было народное государство, так ведь?
Высокий подтвердил:
- Там была партия, организация.
- И они защищались! Я помню!.. - У Игнация дрогнул голос. - А мы…
- Мы тоже должны. Как в Мадриде!
- Эх! - Игнаций только вздохнул. - Я тоже так думал. И даже у нас кое-что заваривается. Но как пустились в бегство…
- Так что? - удивился высокий. - Кто убежал? Правительство, полиция… Народ остался!
- Народу тоже немало ушло! Как стали призывать…
- Народ остался. Немногие ушли, да и те вернутся. Мы должны действовать организованно. А в том, что правительство сбежало, ничего странного нет. Какое им дело до Варшавы! Народ…
- Народ. Верно, что народ. Только я спрашиваю себя, с чем он пойдет. Танки даже пулей не возьмешь, а у нас и плохоньких пистолетов нету…
- На Мадрид тоже шли танки. Фашистские. А ведь их остановили.
- Чем?
- Сердцем. Ненавистью. Поджигали танки бутылками с горючим.
- Как это бутылками?
- Обыкновенно. Керосин для лампы, допустим. И на танк. Разольется, попадет на разогретый мотор - хоп! Либо горящей тряпкой, пропитанной керосином. Танк не боится пуль, а против огня не устоит.
Кравчик с восхищением, но неуверенно покачал головой. В ушах его все еще стоял топот ног уходивших из города мужчин. Кто будет кидать бутылки? Такие калеки, как он?
Высокий с ним не соглашался. Люди найдутся. Организации нет, это факт. Он расспрашивал про активистов тогдашней забастовки. Черт, исчезли куда-то. Нужна милиция, рабочие отряды, как на Праге. Кравчик отрицательно мотал головой: никого. Может, из дружин ПВО? Одни бабы и Драпала. Наконец высокий ушел, пообещав, что завтра снова к ним заглянет и приведет людей из другого квартала.
Его приход принес Кравчикам облегчение, но ненадолго. Надвинулась ночь, а с нею налеты. Бомб, впрочем, бросали немного. "Ого, - думал Кравчик, поеживаясь от волнения, - они уже бомбить остерегаются, своим считают город!" - Он не мог уснуть, только под утро вздремнул…