Наконец определили - главная полоса вражеской обороны позади. Пошли мелким кустарником, пригнувшись, без единого слова. И вот, когда до чернеющего невдалеке леса оставалось совсем немного - один бросок через пустынное поле, - раздалось громкое "хальт", и сразу же заговорил пулемет, огненными струями прожигая темноту.
Перед глазами побежали яркие круги, сплетаясь в какие-то сложные, непонятные звенья. По белой ткани маскировочного халата ударила горячая струя крови. Фриц рухнул в снег…
Боль. Холод. Земляной пол блиндажа. На Шменкеле только нижнее белье. Одежда - телогрейка, ватные брюки, шапка-ушанка со звездой, солдатская гимнастерка, армейские рукавицы - на столе.
Выворочены карманы, распороты швы, отрезаны пуговицы. Но фельдфебель полевой жандармерии, с большой серебряной бляхой на шее, еще и еще раз прощупал каждый сантиметр ткани. Нет, все безрезультатно. Развел руками в ответ на вопросительный взгляд своего начальника и ударил раненого ногой. Тот застонал и открыл глаза.
- О? Русский пришел в себя, - оживился офицер. - За переводчиком! Скорее!
Вызванному кивнул:
- Спроси: кто?
Переводчик приблизился к задержанному, нагнулся, всматриваясь в черты лица. Изумился. Дикая радость проступила на его сразу же вспотевшей физиономии. Еще сомневаясь, еще не до конца веря выпавшей ему удаче, он достал из-за пазухи сложенное вчетверо объявление, аккуратно развернул его, сравнил изображение на нем с личностью лежавшего. И, осознав, что не ошибся, возбужденно заорал, потрясая листком:
- Двадцать пять тысяч марок! Двадцать пять тысяч!
- Ты что, спятил?
- Не спятил, господин майор, не спятил, - суетливо подергивая головой, протянул переводчик бумагу. - Вот он самый Шменкель. Не извольте сомневаться. Фриц, как говорится, собственной персоной.
"Повезло", - сообразил офицер. Но сразу же поспешил отмахнуться от надоевшего подчиненного: - Не торопись, мы еще не взяли Москвы. Ты свое получишь, Петунов.
Услышав ненавистную фамилию, Фриц поднял голову. В его глазах было столько презрения и гнева, что предатель спрятался за спину жандарма. Шменкель потерял сознание…
Потом Орша, 723-я часть тайной полевой полиции. Допросы, на которых недостаточное знание русского языка и типичное для уроженца Шлезвига произношение сразу же изобличили в нем немца.
И вот Минск, печально знаменитая, откровенно названная гитлеровцами улица "Гефенгнисштрассе". Мрачное, похожее на силосную башню, приземистое здание военной тюрьмы. Одиночная подвальная камера - одна из тех, где содержатся особо тяжкие преступники, "изменники фюреру и рейху", фактически осужденные на смерть еще до вынесения приговора.
Из Берлина прибыло хранившееся в архиве следственное дело 1939 года. Затем - материалы розыска, сличение фотографий, отпечатков пальцев - отпираться дальше не было смысла.
"Да, я Фриц Шменкель, партизан". Опять побои, опять пытки…
Но разве это может поколебать человека, обладающего самым главным - убежденностью в правоте великого дела, которому он посвятил жизнь?
18. Приговор
Окрик тюремщика вернул к действительности.
Объявили: подготовиться, суд.
Закрытая машина. Два конвоира с карабинами, к которым примкнуты штыки. Из ворот направо, еще направо, потом налево. Резкое торможение, остановились. Над подъездом высокого мрачного здания полотнище фашистского флага со свастикой. "Базарная, 17", - успел прочитать Фриц на дощечке.
Приехали, видимо, рано: повели вниз, в камеру, переждать. И здесь радость, первая за все эти полтора месяца. Кто это сидит на табуретке, согнувшись, закрыв лицо руками? Да это же…
- Густав! - он не смог сдержать волнения. - Хойзер, дружище!
- Шменкель! - сначала радостно отозвался тот, а потом грустно добавил: И ты здесь, Фриц.
- Как батарея, что с ребятами? - Фриц при двинулся к арестованному.
Конвоиры промолчали.
- Разве ты не знаешь? Ах, да, ты уже ушел тогда, после речи командующего, потер лоб Хойзер, оторвавшись от своих дум. - "Каждая семья будет иметь свой крестик"! Что ж, генерал-фельдмаршал сдержал свое слово. Помнишь длинного Ганса? Погиб при налете бомбардировщиков, у Калинина. А обер-фельдфебеля Гейнцке, поставившего на пари голову, что ты не уйдешь к русским? Он заплатил свой проигрыш под Ржевом. Лемке, остряка Лемке, почтальона? Бросили раненого под Вязьмой, замерз. Курта - ты его не знаешь, он к нам пришел после тебя - укоротили ровно на полметра, лишился обеих ног. Кому повезло, так Людвигу - все вспоминал о детях, не забыл его? - попал в плен к русским. И никто из нас, конечно, не был на Красной площади в Москве…
- Я был, - перебил Фриц, и глаза его засветились, но Хойзер не расслышал или не обратил внимания на слова товарища.
- Да и я немного понюхал, - продолжил Густав, протянув вперед руку, на которой осталось только два пальца. - А дома? Все то же: женщины в черном, у многих мужчин костыли да пустые рукава пиджаков. Всю Германию "дорогой фюрер" сделал похожей на нашу бывшую батарею…
Часовой, молодой совсем парень, внимательно вслушивающийся в разговор, беспокойно завозился, бросил: "Поменьше болтай, солдат", и отошел к окну, подальше.
Густаву хотелось высказаться до конца. Он положил Шменкелю руку на колено.
- Я скажу тебе, Фриц. Я не коммунист, им не был и уже не буду: не успею. Но я все-таки скажу. Коммунисты были правы: национал-социализм - это гибель для немецкого народа. А ведь они говорили это до Москвы, до Сталинграда, до Курска! Большую цену платит наш народ за то, что мы, немцы, тогда не прислушивались к этому голосу…
- За что ты здесь? - воспользовавшись паузой, спросил Фриц.
- Ты спрашиваешь обо мне? Через неделю о Хойзере будут говорить только в прошедшем времени. Как все получилось? В отпуске. Зашел к приятелю. Возник спор - в чем причина наших неудач, "временных", конечно. Один молокосос - русские морозы, другой юнец из гитлерюгенд поддакивает: в сорок первом на месяц раньше надо было за Россию браться. Остальные молчат. Ну, а я возьми да скажи о том, что один болван, мой коллега-учитель, завышал оценки другому болвану - ученику. Помнишь, в "Майн кампф"…
- Не читал, - сказал Фриц.
- …фюрер хвастался, что был по географии и истории первым учеником в классе?
- Ну и что? - заинтересовался Шменкель.
- Ну и то. Я сказал, что если бы фюрер так хорошо знал историю, как утверждает, то помнил бы: 22 июня, в 1812 году, Наполеон напал на Россию, перейдя со своими полками Неман. 22 июня, в 1815 году, он отрекся от престола. 22 июня, в 1941 году, Гитлер напал на Россию…
- Ловко ты сопоставил, - не выдержал Фриц и засмеялся, вызвав удивление на чине часового: в этой камере еще не слышали смехе.
- Но ведь не зря у нас, в Германии, теперь говорят: "Погляди в собственный карман, и ты увидишь уши Гиммлера". Не успел приехать сюда - сообщение из гестапо и арест. "Разложение вермахта", "оскорбление фюрера". Прокурор сказал, что я заслуживаю смертной казни. Боюсь, что так и будет…
Фрицу захотелось приободрить, поддержать товарища, он кивнул на изуродованную руку, на ленточку в петлице второй пуговицы мундира, еще не сорванную палачами, но бывший сослуживец, махнув рукой ("не трать времени, бесполезно"), в свою очередь, поинтересовался, как же Шменкель попал сюда, ведь в батарее зачитывали приказ, в котором прямо говорилось о его переходе на сторону русских.
Фриц начал было рассказывать, но в это время часовой закричал: "Хойзер Густав, выходи!"
- Прощай, Фриц!
- Прощай, Густав.
Дверь захлопнулась.
Всего несколько минут потребовалось, чтобы несчастный Хойзер узнал свою судьбу, и вот уже Фрица через узкие коридоры и высокие лестницы ввели в помещение военного суда.
Пока председатель искал среди груды дел, возвышавшихся на столе, нужную папку, Фриц оглядел зал.
Высокие стрельчатые окна, доходящие до пола и, видимо, продолжавшийся на нижнем этаже; сходящиеся куполом вверху стены; давно не чищенный паркетный пол. В глубине, на возвышении, массивный дубовый стол, покрытый черным. Над ним в темной рамке большой портрет "вождя тысячелетней империи" - низкий убегающий назад лоб, широкие скулы, короткая щетка усов, слипшаяся и сдвинувшаяся набок прядь волос. Это лицо с отчетливо выступающими звериными чертами Шменкель видел вот так же в 1939-м, когда стоял перед имперским военным судом на Лернерштрассе, в Берлине.
За центральным столом - трое. В середине - низкий полковник с полным лицом. Мясистые щеки заслоняют толстый, со шрамом нос. Он нашел, наконец, дело и стал яростно перелистывать его.
Слева от него - тонкий, высокий, седой капитан. Из-под стола, не до самого пола закрытого тканью, было видно, что вместо левой ноги у него протез. Глаза он закрыл рукой, и по еле заметному трепету крыльев носа, по равномерным движениям выступавшего костистого кадыка Фриц заключил, что он дремал.
По другую сторону от полковника сидел майор в форме летчика. Он неотвязно думал о чем-то своем, уставившись в точку перед собой.
Внизу, у столов, расположились прокурор, в упор разглядывавший подсудимого, военный инспектор юстиции, на обязанности которого было вести протокол, и защитник, с трудом подавлявший зевоту ("из следственного дела я ничего не нашел в вашу пользу", - сказал он накануне).