Офицеры заспешили. Засуетился и майор Великий, но, поднимаясь, не удержался на ногах. Упал, закашлялся. Дремов оставил основной НП через полчаса, а оглянувшись, подходя к запасному, увидел, что район оставленного НП вновь покрылся разрывами. В дыму и участок обороны батальона Лаптева. В самом начале хода сообщения к нему подбежал радист.
- Вас замполит, Носков.
Находясь на НП второго батальона, Носков торопливо докладывал, что противник прорвал передний край батальона.
- Танки обходят НП с тыла. Прошу огонь по высотке, - настаивал замполит.
- Да ты что? Туда танки не пройдут. На флангах батальона сплошные минные поля. Пусть лезут, а вот пехоту от них сейчас отрубим.
Из всех огневых средств, имевшихся в полку, не вел в эти минуты огонь лишь гаубичный дивизион. И разумеется, не потому, что для него не хватало целей. В ожесточенном бою, продолжавшемся с раннего утра, самые сложные ситуации возникали внезапно, и трудно сказать, чем бы все закончилось, забудь Дремов истину, усвоенную еще в предвоенное время, что всякий командир способен справляться с управлением в бою только до той поры, пока он в состоянии влиять на его ход имеющимися в его распоряжении силами и средствами. Поэтому, пустив в ход свой последний "кулак", Дремов подосадовал, что без крайней нужды поддался настояниям замполита. К счастью, в эти минуты в воздухе появилось несколько звеньев наших штурмовиков. Они дружно обрушили бомбы на противника, прорвавшегося на стыке с соседом справа. Вслед за ударом штурмовиков открыла беглый огонь не только дивизионная, но и корпусная артиллерийская группа. Дремов понял, что началась огневая подготовка для контратаки. Через несколько минут с тыла к участку полка приблизилось несколько небольших танковых колонн. За ними тянулись длинные шлейфы пыли.
- Видал? Выдвигаются с пехотным десантом, - прокричал он медленно подошедшему начальнику штаба.
В воздухе вновь появились штурмовики. Вслед за их ударом выдвигавшиеся полки развернулись в боевой порядок и перешли в атаку. Справа их поддержали части соседней дивизии.
Неся значительные потери, противник начал отступать, но, разобравшись, что в составе контратаковавших его наших частей имеются американские "Шерманы" , как бы воспрял духом и стал зло огрызаться. Темп контратаки заметно снизился.
- Вот тебе и заморская техника, - тяжело выдохнул Дремов, глядя, как на поле боя то в одном, то в другом месте ярко запылали "Шерманы". Но тут послышались хлесткие, характерные для противотанкового орудия выстрелы; Иван Николаевич понял, что в контратакующем полку, кроме танков, есть еще и самоходные установки отечественного производства. "Видно, ввели в бой их из второго эшелона. Значит, дела наши поправимы", - заметил он, вспомнив, как первые самоходки уже зимой 1942/43 года успешно расправлялись не только со средними, но и с тяжелыми танками противника. Вооруженная 122-миллиметровой пушкой, САУ прожигала броню любой толщины. Не случайно немцы прозвали нашу самоходку "черной смертью".
Когда противник, прорвавшийся на стыке с соседом в тыл первого батальона, не выдержав ударов контратаковавших частей, начал отступать, батальон Заикина был вынужден развернуться и выставить против него большую часть своих сил. Для обороны с фронта оставались лишь первая рота, два пулемета, оставленные Супруном, да станковый пулемет Ладыгина, все еще занимавший позицию на правом фланге полка.
Поскольку натиск несколько потрепанного противника составлял все же для батальона серьезную угрозу, Дремов задействовал для успешного завершения боя на этом направлении всю полковую артиллерийскую группу и противотанковый резерв.
На землю опускались сумерки, но бой продолжался.
9
У одного из пулеметов, оставленных Супруном для прикрытия ротной позиции, наводчиком был Федор Ершов. Получив задачу лично от командира роты, он поклялся в душе, что умрет, но противника через позицию не пропустит. "Будет она роте еще нужна", - бормотал он, устанавливая пулемет, а когда наводчик второго пулемета, отражая атаку, был смертельно ранен, Федор оценил создавшуюся обстановку довольно расчетливо: "Фронт должен оставаться фронтом. Два пулемета не один. Поставлю оба".
Мотаясь по траншее, он прочесывал длинными очередями пересеченную местность то из одного, то из другого пулемета. Этим Федор старался создать видимость сплошного фронта, а когда вражеская пехота повалила из нашего тыла - повернул пулемет в ее сторону. Долго он ее сдерживал, но всему бывает предел: у обоих пулеметов нагромоздились кучи гильз, а патронов осталось всего десятка полтора - лишь в диске левого пулемета, возле которого на дне разрушенного снарядом окопа неподвижно лежал пулеметчик. "Их сожрешь, а как дальше?" - стучала у солдата тревожная мысль.
Обшарив все ниши, Федор не нашел ни одного патрона. "Что искать? Патроны не лопухи, от сырости не вырастают", - подумал он.
Возвращаясь к правому пулемету, Федор услышал рядом в траншее торопливые шаги. Насторожился: "Немец!" Схватился за гранату. Еще секунда, и вырвал бы чеку, но… из-за угла траншеи, обливаясь потом, появился светловолосый сержант. Федор обрадовался, вспомнил недалекое прошлое. Когда его принимали в партию, сидел этот сержант на почерневшем пне, затягивался цигаркою и молчал: вопрос о приеме был уже решен, оставалось только проголосовать, и тут сержант поинтересовался: "Ты что это, в партию по убеждению идешь или так, за кумпанию?" Больно кольнуло тогда в сердце. "Это ж как "за кумпанию"? А в девятнадцатом годе прорвался через беляцкий фронт в конницу красную также за кумпанию? То ж и теперь влез в эшелон, чтобы попасть самовольно на фронт… Эх ты, паря. Кумпания". Так и застряло в нем это слово. "Ладыгин его фамилия", - вспомнил Федор.
- Ну, здоров! Что смолк? Выдохся, что ли? - спросил сержант.
Вопрос задел Федора за живое.
- Какой там хрен выдохся! - выкрикнул он как ужаленный, обжигая сержанта взглядом. - Вон, последние, - сердито ткнул солдат в диск пальцем, укороченным наполовину еще в гражданскую. - Патроны к концу. Все выпалил. Осталось с гулькин нос.
- Так что же ты? Вот чудак! У меня их целых три ящика. Склад! - через силу улыбнулся сержант.
Ловко подхватив Федора, Ладыгин чуть ли не силком потащил его за собой, ускоряя шаг:
- Давай, давай! Как мне одному отбить? Того и глади вновь попрет пехота.
Последние слова сержанта Федор истолковал по-своему, вроде того, что тот захотел его подчинить себе, взять в помощники.
- Это как так "давай"? Мне бы патроны, да и обратно. Фронт здеся, - взмахнул он головой назад. - Должон его удержать! Приказ самого ротного.
- А то как же? Фронт есть фронт. Его не оставим, а патронов бери побольше. Одному мне не управиться с фрицем. Будем бить вместе. Так, что ли?
- А то как еще? За кумпанию, - ответил Федор с явным нажимом на последнее слово.
Ладыгин взглянул на него, улыбнулся:
- Не забыл, значит!..
…Танки противника, пятясь под натиском контратаковавших частей, так и не наткнулись на тот участок обороны, который был оставлен ротой Супруна еще в середине дня. Какая-то неведомая сила толкала их через высотку к той полосе, которая к этому времени была прочно занята главными силами первого батальона. Здесь то и дело разгорались жестокие схватки, во Заикин слышал, как надрывался "максим" и на правом фланге. Там Ладыгин, вставляя ленты одну за другой в перегретый пулемет, бил без передыху. Не отставал от него и Федор, довольный, что удалось притащить целый ящик патронов. "Пулемет - это тебе не какая-то там пшикалка. Косит, что вострая коса. Только нажимай", - подбадривал он себя, все труднее перебегая от пулемета к пулемету. Когда выпалил еще один диск у правого пулемета, сплюнул вбок: "Больно быстро жрет. Не успеваешь набивать. Хорошо бы иметь несколько помощников или какую-нибудь штуковину для самозарядки". И был он до слез тронут, когда, подбежав ко второму пулемету, у которого по пути от Ладыгина оставил нераскупоренную цинку, увидел скорчившегося над ящиком пулеметчика, до этого не подававшего признаков жизни. Подобравшись к цинке, солдат свалился на бок и, сорвав зубами крышку, заливаясь потом, смешанным с грязью, почерневшими, дрожащими пальцами уцелевшей руки втыкал в приемник запасного магазина волглые от солдатского пота патроны.
- Чтой-то ты, сердяга? - бережно наклонился над ним Федор.
Пулеметчик еле слышно прохрипел и, судорожно вздрогнув всем телом, умолк. Федор все еще хотел солдату чем-то помочь, но послышалось приближение вражеской пехоты. Припав к пулемету, он неистово нажал на спусковой крючок. Когда же дал длинные очереди к Ладыгин, Федор побежал к своему второму пулемету, напротив которого противник также накапливался для очередной атаки. Выпуская длинные очереди, Федор с болью в сердце бросал взгляд в сторону оставленного им пулеметчика. "Возможно, еще жив. Помочь бы" - беззвучно шептали его сухие, потрескавшиеся губы.
Уже и солнце закатилось, над землей еще больше сгустились сумерки, но западная сторона неба оставалась золотисто-прозрачной. От ее свечения рождались блики на щитах орудий, окулярах панорам, лобовых стеклах притаившихся в капонирах машин. Становился тише. Утомленные люди валились с ног, но им надо было крепиться. Крепился и командир полка - Иван Дремов. Несмотря на то что положение полка было почти полностью восстановлено, Дремов, вглядываясь в глубину обороны противника и полосу своего переднего края, напряженно думал о завтрашнем дне. Услышав шум у дивизионной радиостанции, направился к ней. Там, болезненно подергивая головой, вел разговор Великий.