- Едем напрямик… Чем, Опанасенко, недоволен?
Федькова опять бес дернул за язык:
- Обидно: в генералы не вышел!
Опанасенко молча взял с повозки флягу и направился к колодцу.
- Он тебе в отцы годится! - бупрекнул Федькова Гурьев.
- А что? Я его уважаю! - Глаза озорника недоумевали: "Да стоит ли придираться из-за пустяков?"
Стараясь, как всегда, сдержать себя от резких слов, Гурьев глянул на Федькова так, что у того моментально слетела улыбочка с губ.
- Вам всё шуточки? - Старший лейтенант остановил взгляд на щегольских красных погонах Федькова: такие полагалось носить только в глубоком тылу.
- Погончики-то… Перед сестрами госпитальными в них красоваться… Почему не сменили на полевые? На фронт едете, не свататься!
- Полевые не смог получить, товарищ старший лейтенант.
- Это вы-то не смогли? Где хотите достаньте, а наденьте какие положено!
- Слушаюсь!
Через минуту Федьков уже сидел в холодке у ограды и прилаживал к гимнастерке другие погоны.
Вернулся Опанасенко с запотевшей флягой, тяжело повисшей на руке.
- Поихали, товарищ старший лейтенант? - спросил он
- Пора.
Едва повозка тронулась, Гурьев, усевшийся рядом с Опанасенко на передке, попросил:
- А теперь, товарищ Опанасенко, рассказывайте - как у нас в батальоне дела?
- Яки же дела? Ранило вас - после того почти всё время в обороне стояли. Под этими самыми… ну, опять же "ешти", запамятовал!
- Ранеными много выбыло?
- Да ни! Боев особых не було, пока в наступление не пошли.
- А кто сейчас за меня командует?
- Капитан Буравец.
- Буравец?
Это был один из мало знакомых Гурьеву офицеров полкового штаба.
- Ну и как новый комбат?
- Требует, як положено… А по бою - ще не знаю. Не бачил.
- А что ещё нового в батальоне?
- А ще… Фешка!
- Что за Фешка?
- Писарь считается.
- Писарь? А старого куда?
- Тот при своем деле. А эта - так… Капитан Буравец откуда-тось прикомандировал до себя. Так и живет при нём. Ординарец его за ею услужает.
- Вот как! - Гурьев нахмурился: "Не было в батальоне Фешек… Вернусь - погоню бездельницу!"
- А как мой Иван? - вспомнил об ординарце.
- До взвода разведки отпросился, пока вас нема. Як на капе прийдет, так писаря пытае: письма старшему лейтенанту е? Писарь сначала хотел все на госпиталь вам переслать. А Иван не дал. Велел письма, которые вам, в особый конверт складывать. Богато их в том конверте!
"Поскорее почитать бы! Сколько там, наверное, весточек от Лены…" Живо представилось, как берет он в руки объемистый пакет с потертыми от долгого хождения по полевым почтам конвертами, надписанными милой рукой… В них не найдет он новостей - ведь Лена уже после этого писала ему в госпиталь. Но заново переживет он радость узнавания всего, что Лена сообщает о себе. Как дорога ему каждая строчка, написанная ею…
На выезде из села Федьков приметил глазевшего на них мальчишку в холщовой рубашке и узких штанах, босого, но в высокой каракулевой шапке, какие носят в Румынии и стар и мал даже летом. Попросив Опанасенко остановить лошадей, Федьков поманил мальчишку. Тот, несмело переступая коричневыми ступнями по белой пухлой пыли, подошел. Федьков бойко проговорил несколько слов по-румынски, - он, видимо, произносил их не впервые. Мальчишка помчался к ближнему двору.
- В чём дело? - обернулся с передка Гурьев.
- Помидорчиков взять на дорогу.
Мальчишка уже мчался обратно, неся в подоле рубашки яркокрасные крупные помидоры, видно только что сорванные.
- Сыпь сюда! - показал Федьков на середину повозки. Мальчишка понял его.
Федьков полез в карман, вытащил оттуда какой-то пышный орден с коронами и орлами и прицепил его мальчишке на рубашку. Тот онемел от изумления.
Покопавшись ещё в кармане, Федьков извлек железный крест на яркой ленточке, приколол мальчишке и его.
Гурьев нахмурился:
- Федьков, прекрати комедию!
- А что, товарищ старший лейтенант? Я с местным населением честную коммерцию веду…
- Деньгами надо платить, а не всякой дрянью, Деньги-то есть?
- По одной штуке.
- По одной?
- Да вот… для интересу собрал на шоссейке. Фрицы окруженные порастеряли.
Федьков вытащил из кармана пачку разноцветных, разнокалиберных бумажек. Тут были и немецкие марки, и румынские леи, и болгарские левы, и чешские кроны, и даже какие-то египетские банкноты. Каждое государство в этой коллекции было представлено только одним денежным знаком.
- Фашисты награбили по всему свету, а ты подбираешь! - прищурился Гурьев.
- Для интересу только. По одной же штуке! А так - на кой они мне? Там побольше валялось, да я не взял. Сейчас я этому пацану румынской деньгой заплачу… - Порывшись, Федьков нашел нужную бумажку, сунул её мальчишке и сказал Опанасенко:
- Трогай!
"Ох, уж этот мне шелопут! - Гурьев не мог без улыбки смотреть на Федькова, на его хитроватое и всегда, даже когда тот был совершенно серьезен, озорное лицо. - И много же ветра в голове у этого одессита! А вояка - лихой. Разведчик толковый. И орден и медали заработал. А вот всё в рядовых, хотя и младший сержант. Даже командиром отделения его не сделаешь. Несерьезен. И когда он остепенится?"
А Федьков весело поглядывал по сторонам. "Хорошую дорожку мы со старшим лейтенантом придумали! - Он уже забыл, что ещё совсем недавно был против того, чтобы ехать проселком. - Поди, тут никто из наших и не бывал ещё. Через заграницу едем! Были бы дед да отец живы - погордились бы!"
Отец Федькова, старый одесский портовик, повоевавший против белых и интервентов, не раз говаривал сыну:
"Ты, Василий, куда счастливее нас будешь! Ленин сказал: такие, как ты, - до коммунизма доживут. А если и драться доведется - бегать от вас буржуям!" А дед, бывший матрос с "Потемкина", выпив маленькую, расчувствовавшись и вспомнив про девятьсот пятый, любил сказать:
- Вы, молодые, нашего корня! Покажете ещё всему свету, что есть наш человек.
Интересно, докуда дойдет полк? В том, что надо дойти до самого края Европы, Федьков не сомневался. Правда, на западе ещё в июне высадились английские и американские войска. Но двигаются они маленькими шажочками. Наши - быстрее! И он, Федьков, ещё пройдет все эти заграницы вдоль и поперек. Интересно, что за страна, например, Италия? Похожа на Румынию или нет? Спросить бы у старшего лейтенанта.
А Гурьев в эту минуту думал о том же. С особенной остротой хотелось ему поскорее повидать боевых товарищей однополчан. Шутка ли: если все походы подсчитать - сапог за это время износил четыре пары, протопали вместе не меньше трех тысяч километров. А скольких друзей схоронили в наскоро вырытых могилах?.. И в Сталинградской, засеянной железом степи, и среди безбрежных хлебов Орловщины, и в лесах за Киевом, и у Житомира, и на высоких просторах Молдавии - всюду оставались однополчане. А живые идут дальше и дальше и не остановятся, пока не выйдут на рубеж последнего дня войны и первого дня мира.
Как-то они там, боевые родичи? Так же, поди, невозмутим и добродушно ворчлив, посапывает своей трубочкой где-нибудь на НП или в голове колонны командир полка подполковник Бересов. И, наверное, нет-нет и затревожится: скоро ли вернется командир первого батальона? А как солдаты в батальоне? Вспоминают ли? Ждут ли?