- Ладно, можете идти.
Дюшез вышел из дверей.
- Минутку! Что у вас в этих ведерках?
- Клей, - кротко ответил Дюшез.
- Клей?
- Для обоев.
Дюшез указал подбородком на рулон обоев под мышкой, в котором лежали чертежи.
- Вот как? - Недоверчивый часовой помешал густую массу кончиком штыка. - Порядок, я просто хотел убедиться. К сожалению, французам не всегда можно доверять.
Дюшез жалко засмеялся и пошел прочь на непослушных ногах. Потом поспешил в кафе "Турист" - штаб Сопротивления в этой местности, - и отдал обои с чертежами. Он был очень рад избавиться от того и другого: теперь даже обои стали казаться опасными.
Из Кана чертежи тайком переправили в Париж некоему майору Туми, жившему на Елисейских полях. Поняв в полной мере значение этого успеха, майор объявил, что он ошеломлен и потрясен. И почти сразу же добавил, что это слабо сказано, но у него не хватает слов.
- Фантастически! Блестяще! - объявил он, когда к нему вернулся дар речи. Осторожно постукал по чертежам пальцем, словно они могли рассыпаться в пыль. - Этот человек - как его фамилия? Дюшез? - добился самого замечательного успеха за всю войну… И это, - задумчиво добавил он, - тоже еще слабо сказано.
РАСКВАРТИРОВАНИЕ
Маленькая машина-амфибия пронеслась мимо первых беспорядочно разбросанных домов деревни, и Грегор остановил ее с противным визгом тормозов. Держа автоматы наготове, мы воззрились на безлюдную улицу. Малейшее подозрительное движение в тени, возле двери, у окна, и мы были готовы открыть огонь. Мы были зверями на охоте. И не могли позволить себе рисковать. Слишком часто риск приводит к тому, что роли внезапно меняются, и дичью становишься ты, а неизвестный - охотником.
Тишина была тяжелой, неестественной. Нависала над нами, как толстое одеяло. Порта вылез из машины первым, за ним последовали Старик и я. Грегор остался за рулем, автомат его лежал у ветрового стекла, палец покоился на спусковом крючке.
Дорога была ухабистой, она вилась между унылыми серыми домишками, разоренными садами и, наконец, исчезала вдали среди полей и лесов. Деревня представляла собой неприметное скопление домов, обозначенное лишь на самых подробных картах. Уже в тридцати километрах отсюда о ней мало кто слышал.
С автоматами наготове мы устремились к ближайшим домам. Мы знали по опыту, что жители будут протестовать, подчас очень яростно, против бесконечных требований постоя для немецких солдат. Сочувствовали им, но не могли тратить время на объяснения и споры: нам было приказано организовать жилье для рот, которые уже подходили к деревне, и если приказание не будет выполнено к их прибытию, нам всем - солдатам и офицерам - придется размещаться в собачьих конурах.
Потихоньку, с бегающими взглядами, с бесшумными шагами, деревня возвращалась к жизни. Приоткрывались двери, отодвигались занавеси. Мы ходили из дома в дом, осматривали комнаты и решали, сколько солдат можно там разместить. В общем, от войны деревня почти не пострадала. Проходившие по ней войска разъездили дорогу, разорили сады, но в остальном она оставалась нетронутой: на нее не упало ни одного снаряда.
Когда мы вышли из одного дома и собрались перейти улицу к стоявшему напротив, к нам бросилась девочка лет семи-восьми и обхватила Старика за талию.
- Папа! Ты вернулся! Я знала, что ты вернешься! Я говорила, что вернешься!
Она крепко прижалась к нему, и Старик стоял растерянно, беспомощно.
- Элен! - послышался из дома резкий женский голос. - Это что такое? Что ты затеяла?
- Это папа! Он вернулся! Бабушка, иди, посмотри, он вернулся!
Из двери вышла пожилая ширококостная женщина с туго зачесанными назад черными волосами и глубоко запавшими глазами на исхудалом лице. На Старика она едва глянула.
- Не глупи, Элен. Это не твой отец. Иди в дом.
- Это он, он! На сей раз вправду он!
С излишней, на мой взгляд, грубостью женщина резко протянула жилистую руку, отдернула от Старика девочку и швырнула в дверь. Я обратил внимание, что она была в трауре, как и многие француженки в то время. Говорила она холодно, неприязненно.
- Вы должны извинить Элен. Она психически неуравновешенна. Ее отец погиб в сороковом году под Льежем, но она не оставляет мысли, что он еще жив. Мать ее тоже погибла. При воздушном налете. Не знаю, как управляться с девочкой.
- Конечно, - пробормотал Старик. Робко показал ей кусок мела, которым мы помечали дома. - Я должен позаботиться о размещении на постой… Вы не против? Я напишу на двери… первое отделение, третья группа…
- Делайте, что хотите, - недовольно ответила женщина. - Вы же всегда так поступаете.
В соседнем доме нам предложили вина. Хозяйка была одета в длинное шелковое платье, вышедшее из моды, наверно, полвека назад. В комнате сильно пахло нафталином. Хозяин стоял возле нас, подливал в стаканы, стоило нам отпить хотя бы глоток, без умолку твердил, что мы желанные гости, всегда желанные, очень желанные, и разглядывал нашу форму с безумным блеском в глазах. Это были обычные черные мундиры танкистов с мертвыми головами на петлицах.
- Вижу, вы из гестапо, - заметил он наконец. - Я должен сообщить вам кое-что об этой деревне. Здесь творятся странные вещи. К примеру и для начала, она кишит коммунистами. Маки… Называйте их как угодно, все они одним миром мазаны. - Наклонился, похлопал меня по плечу и указал на соседний дом. - Вон там - видите? - в этом доме пятеро ваших товарищей-гестаповцев были убиты. Убиты! Понимаете? Совершенно хладнокровно. - Он распрямился. - Я подумал, что вам следует знать.
Мимо проехал на велосипеде человек в халате фермерского работника. С руля свисала зарезанная курица. Наш хозяин оживленно указал на него пальцем.
- Видите его? Это Жак. Брат - в местной полиции. Жак - в Сопротивлении. Я это точно знаю. Мало того, если правда выйдет наружу, окажется, что он повинен во всех преступлениях, какие только совершались здесь… И я не удивлюсь, если узнаю, что его брат тесно сотрудничает с ним. - Долил наши стаканы. - Вы должны знать о таких вещах. Я стараюсь помочь.
Его жена с горячностью закивала, ее светлые, розоватые глаза внезапно засветились удовлетворением. Мы поставили стаканы и вышли. На двери было написано мелом "1 отделение, 4 группа".
- Гнусные твари, - проворчал Порта. - На все идут, лишь бы спасти свою драгоценную шкуру.
- Нас это не касается, - решил Старик. - Мы здесь не по гестаповским делам. Если тут прикончили десяток гестаповцев, туда им и дорога!
Немного пройдя по деревне, мы зашли к Пьеру, взятому под подозрение брату Жака. Его грязное кепи было сдвинуто на затылок. При виде нас он подскочил, совершенно позеленев от страха, - при этом кепи свалилось, - и уронил на пол бутылку кальвадоса. Поднял ее и почтительно предложил нам. Сам поспешно выпил несколько стаканчиков, несколько раз восторженно прокричал "Хайль Гитлер!" и разразился бессвязным потоком слов.
- Немецкие солдаты - лучшие в мире, позвольте долить ваши стаканы, господа, я всегда так говорю, кроме того, это доказано, это все знают, и вы одержите победу в этой войне. - Тут он нервозно хихикнул, хлопнул по плечу Старика, еще несколько раз выкрикнул "Хайль Гитлер!", давая выход чувствам, показал нам фотографию жены и детей. - Выпейте еще… ваше здоровье, господа! Вы одержите победу в этой войне. Войну спровоцировали евреи. Вот… - Он достал из кармана лист бумаги и стал навязчиво совать его нам. - Это список всех тех, кого я арестовал. Будь моя воля, вся страна была бы очищена от евреев. Они приносят нам одни несчастья. Взять хотя бы Дрейфуса!
- Дрейфус был невиновен, - возразил Старик. - Это было юридической ошибкой.
- Да, но это не меняет того факта, что он был гнусным евреем!
- Хоть не шпионом, но евреем, - пробормотал я.
Внезапно Порта так вскинул автомат, что даже я испугался. Пьер уставился на него округлившимися, как блюдца, глазами.
- Нам сообщили, - зловеще заговорил Порта, - что ты работаешь на Сопротивление, и в деревне происходит много странных вещей. Что можешь сказать по этому поводу?
- Сказать? Сказать? - испуганно завопил Пьер. - Что мне сказать? Это грязная ложь! Я с самого начала был пронемецки настроен, и все это знают!
- Вон там не знают, - сказал Порта, указав большим пальцем на дом, который мы недавно покинули. - На твоем месте я бы пригляделся к ним. Они, похоже, тебя не особенно любят. Особенно женщина.
- Но эта женщина - моя двоюродная сестра!
- Двоюродные сестры могут быть такими же мстительными, как и кто угодно.