"Странно, что никому не пришло в голову вооружить гарнизоны дотов огнеметами… - подумал Громов, когда эта атака наконец-то была отбита. - Ведь можно было предусмотреть для них миниатюрные амбразуры, стоя у которых, бойцы выжигали бы врага этим кощеевским огнем, не подпуская к пулеметным и артиллерийским точкам. Ну и, конечно, баки в доте могли бы быть намного вместительнее".
- Что тут у вас? Потери? - спросил он у появившегося в отсеке Гранишина.
- Напоролись, товарищ лейтенант. Коренко опять ранен.
- Коренко? Как это могло произойти? Ведь и боя-то…
- Да умудрились. Бросились к амбразурам, не поняли сразу… Думали, что фашисты пойдут в атаку, а они, оказывается, уже у дота… Вот и… Легко, правда, - в руку. Не везет ему. Только-только подлечился.
- Везет - не везет! Нужно учиться воевать! Воевать нужно учиться - вот что!
- Учимся, - мрачно ответил Гранишин. - Отучились уже. Дот совсем опустел.
- Спасибо за информацию.
- Это правда, что завтра ночью пойдем на прорыв?
- Правда, правда… Мы свое сделали. Последний бой. Почему спросил? Не верится?
- Честно говоря, нет. Думал, вы это так, для поднятия духа.
- И для поднятия - тоже. Что, очень хочется вырваться отсюда?
- Кому ж не хочется? - тяжело вздохнул Гранишин. - Помирать - радости мало. А чую, что уже и моя очередь подходит. Не все же кому-то другому гибнуть да от ран стонать…
- Ладно, не думай об этом. Не нужно думать. Однако ночь, судя по всему, будет трудной, - добавил Громов, прислушиваясь к разрывам снарядов, ложащихся чуть выше дота.
Андрей понимал, что, решив, во что бы то ни стало морально сломить их, гитлеровцы, очевидно, предпримут этой ночью что-то гнусное. Однако что именно? Газы? Затопление? Более плотную блокаду? Но у гарнизона есть снаряды, есть вода и пища. А сам дот непробиваемый. Странно только: почему другие доты не сумели продержаться столь же долго? Ведь какую массу войск мы сдерживали бы на этом рубеже! Сколько уничтожили бы фашистов уже здесь, в тылу! И все же… Что они задумали?
- Командир, разреши уйти из дота. Заляжем в пещерах, наверху, а утром дадим бой.
Громов внимательно осмотрел Коренко. Вся левая рука его в бинтах. Они окровавлены. Мария только что перевязала его, но остановить кровь не сумела.
- Может, попытаетесь прорваться?
- Не получается у нас, командир. И вас по рукам свяжем. Лучше дадим бой в пещерах.
- И кто это "мы"?
- Я и Симчук. Прихватим трофейный пулемет, гранаты…
- Но ведь вы даже не сможете пройти туда.
- Почему? Ползком. Симчук на спине. Он уже пробовал.
- Да ранены вы, ранены! - взорвался было Громов, однако сразу же осекся. А что он мог предложить им, раненым, особенно Симчуку, вместо этой вылазки? Прорываться вместе со всеми? Ждать смерти здесь, в доте?
- Ну что ж… Если вы твердо решили… Можете прикрывать дот в мертвой зоне. Крамарчук, Петрунь и вы, Гранишин… Помогите им собраться и доставить туда пулемет. На плато фашистов пока нет. А вот дальше… Дальше не пройти. Мы, все остальные, прикроем вас. Да, не забудьте фляги с водой. И консервы.
Громов понимал, что эти двое идут на смерть. Но разве они, остающиеся в доте, не так же обречены? Поэтому он не стал устраивать сцены прощания. Все должно было выглядеть так, будто они переходят из одного отсека в другой, меняют позицию - вот и все.
На удивление, операция эта прошла довольно спокойно. Похоже, что после неудавшейся атаки фашисты убрались в окопы и отошли на верхнюю террасу. Оставлять пост на крыше они просто-напросто не решились. Или не сочли нужным.
Громов посмотрел на часы. Половина третьего. "Послать этого Штубера, что ли? И без него тошно".
Возможно, он и утвердился бы в решении не поднимать трубку, но именно в эту минуту давно и, казалось, навсегда умолкнувший аппарат вдруг ожил. Услышав его трель, Громов не задумываясь шагнул в мрачную пещеру отсека.
- Ну, что скажете, господин лейтенант? - послышался в трубке наигранно бодрый голос оберштурмфюрера. Неужели действительно это тот самый старший лейтенант СС, которого он скрутил у моста и который потом, по иронии судьбы, именно здесь, напротив дота, сумел уйти на правый берег? Вчера Громов не спросил его об этом. Просто забыл. Слишком уж неожиданным был звонок Штубера и весь этот разговор.
- Все, что я мог сказать, я уже сказал, отбивая атаку ваших войск.
- Ну, сидя в подземной цитадели и при таком вооружении, можно отбивать атаки посложнее. Стоит ли говорить сейчас об этом? Вы подумали над моим предложением?
"Да пошел бы ты!…" - мысленно вскипел Громов, но вместо этого ответил довольно спокойно:
- Подумал. Гарнизон будет сражаться до последнего бойца.
- Ну что ж, это ответ солдата, - сразу же отреагировал Штубер, очевидно, будучи готовым к такому варианту беседы. - Только знайте, - вдруг перешел он на немецкий, - я дарил вам последнюю возможность спасти свою душу.
- Это была возможность продать ее, оберштурмфюрер. Продать, а не спасти. Это далеко не одно и то же. Кстати, я хотел бы задать вопрос и вам. Уж не тот ли вы офицер, которого я… пленил там, у моста, дней двенадцать назад?
- Я мог бы вас разочаровать, сказав, что понятия не имею, о ком идет речь. Однако не стану портить вам настроение, лейтенант. Хотя вы мне его испортили. Да, тот самый. Судьбе, как видите, было угодно, чтобы со временем мы поменялись ролями. И теперь уже вы стали моим пленником.
- Это еще не факт. Пленниками мы себя пока не считаем.
- Напрасно. Для вас это единственный выход. Иначе гибель.
- Ничего, бой рассудит.
- Не бой, лейтенант, а война, история.
- Они уже рассудили.
И, не ощущая никакого прилива ни злости, ни обычного раздражения, Громов с силой ударил трубкой о цементный пол. А потом еще с величайшим удовольствием потоптался по ее железкам и осколкам, будто этим "ритуальным" топтанием, словно печатью, скреплял свое окончательное решение: души своей на жизнь предателя не разменивать.
13
На рассвете Громов снова попробовал подремать, но его тотчас же разбудил Петрунь.
- Я пойду к ним, товарищ лейтенант, - проговорил он тоном обреченного. - Выйду из дота и…
- К ним? К кому это - к ним? - не понял Громов. - Нельзя ли чуть яснее?
- Ну, к ним, туда, наверх. Трудно им там будет одним, раненым. А так… Все равно это наш последний день.
- Кто это тебе сказал, что последний? - только сейчас Андрей поднялся с лежака и внимательно посмотрел на Петруня. Лампочка едва освещала отсек, и лицо бойца казалось ему безликой серой маской. - Почему ты так решил? - спросил он еще жестче.
- Да все так думают. Словом, пойду. Трудно им там… Попытаемся продержаться хотя бы до обеда.
- Ну хорошо, - согласился лейтенант после минутной паузы… - Если ты так решил… Только обязательно продержитесь. До вечера. Мы вас будем поддерживать гранатами. Вечером попытаемся прорваться.
- Не сможем мы уже никуда прорваться, комендант. Вы же понимаете, что не сможем.
- Только не надо хоронить себя живьем. Что за дурацкая привычка? Ты же знаешь, что я этого не терплю.
- Теперь знаю. Вы единственный человек, который в эту ночь спокойно, как ни в чем не бывало, уснул. Каравайный пришел и говорит: "Браточки, а лейтенант наш спит себе, как у тещи под яблоней!" Мы не поверили - пошли, посмотрели: точно, спокойным детским сном.
- Лучше бы тоже выспались перед боем, провидцы! - проворчал лейтенант, смущаясь от того, что стал предметом внимания всего гарнизона. Вот уж не думал он, что сон перед решающим боем способен удивить кого-либо из этих людей.
- Можно, я позвоню им?
Петрунь покрутил ручку телефона и, немножко подождав, тихо спросил:
- Как вы там?
Наклонившись к трубке, Громов услышал голос Симчука:
- Пока ничего, терпимо.
- Товарищ лейтенант посылает меня к вам, на помощь. Втроем будет веселее.
- Посылает? - не поверил Симчук. - И ты согласился?
- Уже иду.
- Патронов захвати.
- Что там слышно, Симчук? - сразу же взял трубку лейтенант.
- Появились какие-то машины. Наверное, привезли подкрепление.
- Вполне возможно. Лишний раз не высовываться. Сейчас попробуем переправить к вам Петруня.
- Пусть прихватит карабин и побольше патронов.
- Об этом позаботимся.
Петруня фашисты не заметили. Он сумел проползти к пещерам, не вызвав ни единого выстрела. При этом протащил за собой конец веревки, благодаря которой они перетащили потом карабин, а также сумки с гранатами, патронами и консервами.
Как только эта операция закончилась, Крамарчук доложил, что на шоссе появилась колонна машин.
- Огонь по шоссе и переправе! - немедленно скомандовал Громов. - Представляю себе удивление фашистов, которые здесь, в глубоком тылу, через несколько дней после отхода наших вдруг окажутся под артиллерийским обстрелом! - добавил он, засекая в бинокль разрывы снарядов на серпантине дороги.
Петрунь говорил, что все бойцы решили: этот день - последний в судьбе гарнизона. Ну что ж, последний так последний. Громов и сам понимал, что развязка этого фронтового эпизода приближается, и будет она трагической. Тем не менее старался вести себя совершенно буднично. Обычный день, обычная солдатская работа. Он объявил гарнизону, что их последняя боевая задача - продержаться до ночи. Ночью - прорыв. А потом марш к своим. Верят бойцы в такую возможность? Громову очень хотелось, чтобы верили. Нельзя сражаться, зная, что ты обречен. В счастливый исход нужно верить даже в самом безнадежном бою.