Удивительная и немного угнетающая тишина, гулкие шаги. Тусклое мерцание лампочек на стенах возле отсеков. Громов заглянул в главный каземат. Света не было. Из мрака доносилось тревожное бормотание и легкий храп кого-то из спящих. Лейтенант решил не будить сегодня никого. Пусть спят, пока не разбудят немцы. Даже странно, что ночью фашисты дали им передохнуть. Раньше ведь и по ночам стреляли. По нервам били, изматывали.
- Хорошо, что наведался, командир. Тут вот дело такое… Немец с того света вернулся, - доложил Гранишин, как только Громов вошел в пулеметную точку. - Ни с того ни с сего взял и вернулся.
- Что значит с "того света"?
- А вот так: мертвый лежал, в воронке, вон там. После вечерней атаки. С гранатой рвался к амбразурам. Сам я его и скосил. А сейчас вдруг ожил, стонет, выкрикивает что-то. Несколько раз высовывался. Я его пробовал успокоить, но, кажется, не достал.
- Ну если он ранен, тогда зачем же?… Тогда пусть.
- Так что, может, выползти и перевязать его? Пилюлю в рот сунуть?
- Раненый он, Гранишин, что тут непонятного? Раненых мы не добиваем, - медленно проговорил Андрей, внимательно всматриваясь в то место, где чернела воронка. Она была метрах в двадцати, а это уже на бросок гранаты. - Вот если бы раненый пытался стрелять.
- У нас тут что, ревизоры есть? Акт по каждому усопшему составлять будут?
- Ты же солдат, Гранишин. Солдат, а не убийца.
- Это мы до войны солдатами были. Война всех убийцами сделала.
- Чушь. Хотя лежит он близковато…
- Вдруг гранатами начнет… - поддержал его опасения Гранишин. - Может, его специально там…
- О чем ты? - устало оборвал лейтенант. - Если бы он мог бросать, уже давно забросал бы нас. Да только они там знают, что гранатами дот не возьмешь. Вчерашняя атака - это какой-то бред. Разве что хотели проверить, с чем мы здесь остались, на что рассчитываем. Но проверка обошлась им дороговато.
- Или просто с дури поперли. Шнапса нанюхались.
- С дури немцы не попрут. Не должны. Часть, по всему видно, кадровая. Офицеры опытные. Может быть, из тех, кто уже прошел и Францию, и Польшу. Да и вообще, на дурь противника рассчитывать не стоит.
Он замолчал, и почти сразу же из воронки начали долетать сначала стон, потом ругань и наконец слова мольбы.
- Пить просит, - перевел Громов. - Санитаров и пить.
- Ишь ты - санитаров и пить! Король! - оскалился Гранишин, осекшись на полуслове. - Хотя… оно и понятно. Отлежать ночь, истекая кровью, это, конечно, не в сладость. Ну так, может, к нему еще и медсестру прислать, чтобы приголубила?! Он ведь будет орать здесь сутки. Душу в лохмотья изорвет.
- Ведите себя, как солдат, а не как истеричка, - спокойно сказал Громов. Хотя он, конечно, понимал красноармейца: выслушивать все это, да еще от врага… когда сам с минуты на минуту ждешь, что осколок или пуля снайпера снимут тебя. Однако… Не добивать же его, в самом деле!
В бинокль он видел, как просыпался фашистский окоп. Видел офицера, рассматривающего дот. Слышат они там крики раненого или нет?
- Подползать к нему немцы не пробовали?
- Не замечено, - проворчал Гранишин, очевидно, обидевшись за "истеричку".
- Станьте к пулемету. Наблюдайте. Следите за окопом.
Громов отодвинул бронированную дверь и, пройдя по врытой галерее, остановился в конце хода сообщения.
- Не стрелять! - крикнул он в рупор по-немецки. - Говорит комендант дота! - В ближних окопах зашевелились. Черными пауками повыползали на бруствер каски. - У дота тяжело раненный немецкий солдат. Двое санитаров без оружия могут подойти и забрать его. Безопасность гарантирую. Слово офицера.
Шли минуты. Ответа не было. Из окопов тоже никто не поднимался.
Громов повторил сказанное и только тогда услышал:
- Рус большевик, сдавайся! Это есть твой последний день!
- Условия остаются прежними! - по-немецки ответил лейтенант, давая понять, что не изменил своего решения.
Возвращаться в дот не хотелось. Отсюда, прижимаясь к стенке галереи, он видел крутой скалистый изгиб речного каньона, вершину которого начало освещать призрачное утреннее солнце; видел уже освободившуюся от тумана часть берега, крыши хат у реки… Однако вокруг стояла все та же удивительная, слишком затянувшаяся, устрашающая тишина, безжалостно накалявшая нервы обреченных, но все еще обороняющихся в доте людей. Даже этой тишиной война постоянно напоминала о притаившейся опасности, пугая вечным безмолвием небытия.
От реки веяло прохладой, воздух был сыроват, и все же это была не та казематная сырость, которая пронизывала их в отсеках подземелья. Громову даже казалось, что он чувствует, как пропитанное каким-то ревматическим холодом тело его постепенно оттаивает и оживает. Оттаивает, оттаивает… вместе с душой. Единственное, чего он желал сейчас - это дождаться здесь солнца. Однако понимал, что дождаться его не удастся, через несколько минут противник обязательно откроет огонь.
Уже вернувшись в дот, лейтенант видел из амбразуры, как двое немецких солдат демонстративно бросили на землю автоматы и, воровато поглядывая на пулеметную точку, подошли к воронке.
- А ведь не верят, что не будем стрелять, - ухмыльнулся Гранишин, глядя, как немцы выносят на плащ-палатке раненого. - По себе судят, сволочи. Хотя, как по мне, командир… Благородство это наше ни к чему. Подлечат они этого, недобитого, и пойдет он снова в бой. А так одним было бы меньше.
- Ничего, урок стойкости мы им уже преподнесли. Уроки человечности тоже не помешают.
10
Роменюк умирал. Последние два дня он держался довольно мужественно, почти не стонал, а как только чувствовал себя немного лучше, все выспрашивал у Марии, сколько их осталось в доте, да умолял перенести поближе к выходу и обвязать гранатами. "Когда они ворвутся, - объяснял ей и лежащему рядом Симчуку, - устрою им прощальный салют. Это я еще могу им устроить".
- Отслужил я, товарищ лейтенант, - еле шептал он сейчас, пытаясь ослабевшей рукой сжать руку Громова. - Так ничем и не помог вам. Впустую, считай, отвалялся…
- Ты это брось - впустую. Сражался не хуже других. Там, у орудия, жалеют, что нет тебя.
- Если бы к орудию… Но вы меня… К амбразуре… Поднесите… Хоть взглянуть бы… Небо… А то как в могиле. Страшно.
- Позови Абдулаева, - попросил лейтенант Марию.
- Не нужно, капитан. Он и так устал.
- Позови, позови. Абдулаев последний, кто остался из расчета Газаряна, в котором Роменюк был заряжающим.
Раненый действительно очень обрадовался появлению Абдулаева. Капитан дал им несколько минут для немногословного солдатского разговора и тогда предложил:
- Отнесем его к выходу. Откроем дверь. Пусть увидит солнце.
- Да нельзя его поднимать! - всполошилась Мария. - Неужели вы не понимаете?
- Можно, санинструктор, можно…
"Жаль, я почти ничего не знаю об этом человеке, - корил себя Громов, пока они шли к выходу. - О других хоть немного, хоть чуточку… Уже характеры угадываю, разузнал, откуда родом, чем занимались до войны… А ведь, умирая, именно меня позвал к себе, командира… как на исповедь".
Они открыли дверь и положили носилки так, чтобы Роменюк мог увидеть хотя бы кусочек неба. Ярко светило утреннее солнце. Вокруг опять стояла удивительная, непостижимая какая-то тишина, будто все живое, сама природа замерла, прощаясь с еще одним уходящим из жизни человеком.
- А там дальше - река… - сказал Громов, но, взглянув на Роменюка, увидел, что глаза его закрыты. Две большие слезины застыли на посеревших щеках, как две капли расплавленного болью, но уже остывшего свинца.
- Река, - едва слышно прошептал раненый.
- Да, там река… - тоже закрыв глаза и уже в полубреду подтвердил Громов. - Ты видишь ее? Это же твой Днестр… Милый, как само детство…
- Лейтенант! Товарищ лейтенант, дот! Там кто-то есть. Он ожил!
- Какой дот? - словно во сне спросил лейтенант, с усилием открывая глаза. - Какой дот, Коренко?
- Там… Телефон… Я даже не знаю…
- Унесите Роменюка. Закройте дверь, - устало сказал Громов. - Следите за противником. Я сейчас.
И вдруг, словно вспомнив о какой-то своей оплошности, сорвался с места и побежал к командному пункту.
- Господин лейтенант? Не кладите трубку. Нам нужно поговорить.
- Это вы?! - А ведь он надеялся, что это отозвался Родован.
- Да, я - оберштурмфюрер Штубер. Звоню из соседнего дота. Линия здесь оказалась надежной, мои люди всего лишь сменили разбитый аппарат. Будем говорить на русском или перейдем на немецкий?
- На немецкий.
- Хотите получить небольшую языковую практику? Разумно. Если, конечно, позаботиться о том, чтобы она когда-нибудь пригодилась. - Громов промолчал и, немного поколебавшись, Штубер продолжал: - Все, что произошло с этой женщиной, конечно, гнусно. И, каюсь, я тоже имею к этому определенное отношение. Правда, унтер постарался, чтобы все выглядело значительно гнуснее, чем я предполагал.
- У нас мало времени, оберштурмфюрер. Оправдываться будете на суде. Кстати, какова судьба защитников этого дота?!
- Трагическая. Как и следовало ожидать. Послушайте меня, Громов, - так, кажется, ваша фамилия?!
- Это не имеет значения.
- Завтра ваш дот прекратит свое существование. Гарнизон погибнет. Появилась одна адская идея, которая ускорит падение вашей крепости, и смерть ваша будет страшной. Я говорю это не к тому, чтобы запугать…
- И на том спасибо.