- Вы отняли у меня четыре месяца жизни! - сердито воскликнул он. - Вы писали, будто я вместе с вами путешествую по Сицилии, и люди отказывались верить, что я в Париже!
- Я ничего не смог с собой поделать, - ответил Дюма. - Я заранее так радовался, что моим спутником будете вы, что мне всё время казалось, будто вы рядом. Кроме того, если бы я себе этого не представлял, я был бы таким несчастным и одиноким, что вернулся бы в Париж без обещанных путевых заметок. Простите меня!
Жаден, будучи по натуре человеком добрым, простил Дюма и позднее действительно сопровождал писателя в одном из путешествий.
Клеветники Дюма не преминули заметить, что не тоска, а выгода толкнула Дюма на то, чтобы увезти на Сицилию воображаемого Жадена: ему платили построчно, а диалоги, в силу традиций французской полиграфии, приносят гораздо больше денег, нежели раздумья одинокого путешественника.
Наверное, читатель, вы думаете, что всё это нисколько не приближает нас к решению тайны картины "Дуэль после маскарада". Вы ошибётесь, ибо прежде всего необходимо понять человека, чтобы установить связь Дюма с этой тайной.
Надо понять писателя, который, сочиняя каждый день фельетон для газеты "Пресс" Эмиля де Жирардена, подписывал договора на ещё не придуманные романы, которые должны были публиковаться в шести других газетах: "Патри", "Сьекль", "Конститюсьонель", "Солей", "Эспри Пюблик" и "Коммерс".
Дюма успел написать лишь заголовки этих шести новых романов, они уже были объявлены нетерпеливой публике, когда все узнали, что их автор намеревается поехать в Испанию, где будет присутствовать на бракосочетании герцога де Монпансье с принцессой Изабеллой, после чего отправится в Алжир.
Напуганный этим известием, заместитель директора газеты "Пресс" примчался к Дюма.
- Ах, вы всё-таки не уехали!
- Мне было бы трудно это отрицать, - возразил Дюма.
- Хорошо, я боялся, как бы вы в самом деле не уехали в Испанию, - с облегчением вздохнул заместитель, вытирая со лба пот.
- Я уезжаю только завтра.
- Как?! Вы уезжаете, бросив посередине "Жозефа Бальзамо"?
- Ваши читатели подождут.
- У нас с вами контракт.
- Ах да, верно. Я подписывал какую-то бумагу. Ну и что в ней сказано?
- Что ваш роман-фельетон не должен прерываться, а вы не имеете права брать на себя никаких других обязательств, пока его не закончите.
- Да, что-то припоминаю.
- Ну что ж, я рад, что услышал это от вас, мой дорогой Дюма. Наш тираж увеличился почти втрое. Наши читатели без ума от "Жозефа Бальзамо".
- Правда? В таком случае, я уверен, что они дождутся моего возвращения.
- Вы настаиваете на отъезде?
- Еду завтра, как решил.
- А как же контракт?
- Он гласит, что книга должна быть закончена, и я закончу её.
- Когда же?
- Сейчас! Смотрите, что я напишу.
Заместитель директора наклонился и прочёл, что Дюма написал: "Жозеф Бальзамо, обессиленный, рухнул на землю. Он закрыл глаза и испустил дух".
- Он умирает? Он вправду умер?
- Как сами видите, - спокойно ответил Дюма, вытирая перо.
- Вы его убили. Убили сознательно. Это чудовищно!
- Кто мог бы мне помешать?
- Что скажут наши читатели?
- Это дело вашей газеты.
- Но интрига ещё висит в воздухе. Приключение не пришло к концу!
- Может быть. Ведь смерть иногда наступает в самом разгаре жизни. Человек предполагает, а Бог располагает.
- Эта история обещала быть великим романом. Смерть не может быть её концом.
- Я прошу у вас прощения. И вот тому доказательство, смотрите.
С этими словами Дюма снова взял перо, обмакнул его в чернильницу и вывел: "Конец".
Неудачливый заместитель директора ушёл, рвя на себе волосы; Дюма укатил в Испанию, а семеро владельцев парижских газет подали на него в суд. Состоялся громкий процесс, в ходе которого Дюма блистательно отстоял право автора делать с персонажами своих книг всё что угодно.
- Писатель в отношении своих героев подобен Богу, - заявил он перед судом. - Он создаёт их, и никто не может диктовать ему, как он должен с ними поступать.
- Вы сравниваете себя с Богом? - спросил председатель суда.
- В том, что касается собственных книг, да.
- Десять миллионов французов ждут продолжения истории Жозефа Бальзамо, - сказал судья. - Неужели вы не француз?
- Противиться просьбам десяти миллионов соотечественников я не могу, - ответил Дюма. - Я воскрешу Жозефа Бальзамо.
И он сделал это. Таким был этот человек, кого нам предстоит узнать, прежде чем мы поймём его связь с картиной Жерома.
Глава V
ПОЕДИНОК С БОГОМ
Дюма сам поведал нам о первой своей дуэли. Ему исполнилось четыре года; отца недавно схоронили. Мать застала сына в ту минуту, когда он поднимался вверх по лестнице, неся два огромных пистолета. Они принадлежали его богатырю отцу и были такие тяжёлые, что малышу с трудом удавалось взбираться с одной ступеньки на другую.
- Какого чёрта ты тут делаешь? - спросила мать. - Дай мне пистолеты, ты знаешь, что тебе запретили к ним прикасаться.
- Пусти меня!- сердито закричал маленький Дюма. - Я иду на Небо. Я хочу драться с Богом и убью его... ведь он убил моего папу!
Мать расплакалась, а потом приказала:
- Отдай мне пистолеты! В этом доме больше не будет ни пистолетов, ни ружей. С меня хватит войн и дуэлей. Мне больше не нужны герои. Ты понимаешь меня? Ты станешь музыкантом, будешь учиться играть на скрипке, потому что я не желаю больше слышать ни о войнах, ни о революциях, ни об императорах. С сегодняшнего дня я не хочу вмешиваться в Историю.
И в детстве Дюма действительно несколько лет учился играть на скрипке, что позже позволяло ему говорить:
"Да, я скрипач. Рафаэль тоже был скрипачом. Помните об этом".
Но этот рассказ Дюма о его первой дуэли, над которым смеялись критики писателя, у меня улыбки не вызывает. Рассказ этот можно считать вымышленным лишь в том случае, если полностью не принимать Дюма, старого забавника, чьи исполненные тайных ловушек романы плаща и шпаги вышли из моды.
Сам я не отношу этот рассказ к разряду легенд, которые выдумала мать Дюма, питавшая к сыну чрезмерную нежность. Я ему верю, ибо в характере Дюма жила решимость вызвать на поединок самого Бога; разумеется, он ничуть не желал его убить, ибо в мужестве Дюма не было никакой злопамятности.
Возьмите, к примеру, роль Дюма в революции 1830 года.
Карл X совершил ошибку, полагая, что слава покорителя Алжира позволит ему уничтожить свободу прессы. Он повелел опубликовать ордонанс, ограничивающий свободу печати, и спокойно укатил на охоту. Пока Карл X охотился, из окон посыпались столы, стулья и пианино, на улицах Парижа выросли баррикады, а королевских солдат начали поливать кипящим маслом.
Дюма, чья писательская слава тогда только зарождалась, прибежал к Лафайету, вождю революции, и предложил свои услуги.
- Мы отчаянно нуждаемся в порохе для пушек, - признался Лафайет.
- Я могу доставить вам порох, - заявил Дюма. - Я родом из Виллер-Котре, откуда рукой подать до Суассона, где располагаются пороховые склады. Дайте мне роту солдат, и я привезу вам всё, что нужно.
- Я разрешаю вам осуществить ваш план, но людей дать не могу. Вы должны сами набрать их.
И что же сделал Дюма? Он отправился к Юманну, знаменитейшему портному Парижа.
- Мне необходим мундир, и побыстрее, - сказал Дюма. - От этого зависит судьба революции.
- Какой именно мундир вам нужен? Вы служите в кавалерии? Или состоите в дипломатическом корпусе? - осведомился портной.
- Честно говоря, сам не знаю, - ответил Дюма.
- Я тоже. Вам хотя бы известно ваше звание?
- Нет, - признался Дюма. - Мой диплом офицера пока существует лишь в устной форме.
- Хорошенькая революция! - презрительно заметил Юманн и, раскрыв альбом раскрашенных гравюр, предложил: - Смотрите, вот мундиры. Выбирайте любой!
- Но это же мундиры Карла Десятого, свергнутого нами! - возразил Дюма. - Униформа врага! Нам нужны новые мундиры. Сегодня рождается новая Франция. Восходит заря нового мира.
Убедившись, что ему следует рассчитывать лишь на собственное воображение, Дюма велел показать все ткани всех расцветок, которые имелись в заведении портного. Тот загорелся энтузиазмом Дюма, и результатом этого стало создание за несколько часов абсолютно оригинального мундира, какого ещё свет не видал.
Поздно вечером Дюма облачился в мундир, засунул за пояс пистолеты, перепоясался шпагой и, сев на коня, поскакал в Суассон...
Один! Но не по той причине, что было бы безумием пытаться навербовать людей ночью, в разгар революции, а потому, что для вероятных новобранцев ещё не выдумали мундиров.