Генерал от души рассмеялся:
- Господин майор, мы же здесь одни! Терпеть такой вражеский радиопередатчик на собственной территории? Да его за один час можно запеленговать и уничтожить!… Что касается моего участка фронта, то ваша информация была очень корректной. До мелочей! Но я не раз себя спрашивал, что же за этим скрывается? Чего хотят добиться американцы?
- И что же вы думаете?
- Что я думаю? - Генерал вынул нож и отрезал кончик толстой сигары, которую ему дал майор. - Знаете, в Вене я знал одного биржевого маклера… Извините, пожалуйста, за подобное сравнение, но я невольно вспомнил о нем сейчас… Этот маклер первое время давал своим клиентам очень толковые советы, и они стали доверять ему довольно крупные суммы. И вдруг переворот, хорошо подготовленный переворот! Когда лучшие клиенты маклера перевели ему огромные деньги - больше двух с половиной миллионов шиллингов, он взял да и скрылся с ними! Интеллигентный такой человек, даже из хорошей семьи…
Генерал лениво зевнул. Шонесси пожелал ему доброй ночи и сказал, чтоб он чувствовал себя как дома.
Рундштедт трубит отбой
- Я должен написать в Вашингтон, что история с биржевым спекулянтом - вовсе не американское открытие, - сказал Сильвио.
Мы ехали на север. Тисон сидел за рулем.
Перед нами лежали заснеженные предгорья Арденн. Серое небо, низкие облака… Такая погода стояла с самого
Рождества, и наши истребители-бомбардировщики все еще не могли быть задействованы. На северо-западе, в районе Болоньи, время от времени виднелись огненные всполохи и слышались сильные взрывы. Пулеметная стрельба заглушала наш мотор.
Слева от нас тянулась длинная вереница печальных машин полевого лазарета - поток раненых все не уменьшался.
Мы проехали дальше. Впереди нас катил оливковый лимузин полковника. Мы ехали на сборный пункт военнопленных.
- Скажи, ты веришь, что наши передачи способны укоротить войну хотя бы на один день? - допытывался Сильвио.
Я пожал плечами:
- Даже если и на один час, и то это спасет жизнь сотням солдат обеих сторон…
- Обеих сторон? - задумчиво повторил Сильвио. - Солдатам этот час вряд ли что даст, а вот для концлагеря один час может многое значить.
Сильвио беспокоился не зря. Нацисты перед концом войны будут стараться замести следы, то есть будут убирать свидетелей своих преступлений.
Сильвио разглагольствовал по-немецки. Водитель нас не понимал.
- У меня из головы не выходит мысль, что наша добрая "Анни" - слишком дорогостоящее и сложное дело. Для выполнения таких задач вполне достаточно простого передатчика. Сиди себе, передавай военную информацию и баста! Зачем же им понадобились господа Градец, Бернштейн, Брейер и Дирк, понять не могу…
- В Пентагоне сидят романтики, - пробовал возразить я.
- Это ужасно дорогая романтика! Кроме того, парни из Вашингтона страдают ее отсутствием… Не за красивые же глаза Шонесси создали такой уют с виллой, француженкой-кухаркой, винным погребком и так далее…
- Конечно, нет. Может, речь идет о сепаратистском движении? Но это же абсурд!
- Вовсе нет, - ответил Сильвио. - Но, с другой стороны, все старые аферы - дело рук французской секретной службы, а нашим господам на это, видимо, наплевать. Наверняка они хотят запастись на послевоенное время целым рядом аргументов… Говорят, что англичане приложили руку к событиям 20 июня. Может быть, и мы хотим, иметь такую группу? Ведь потом достаточно будет сообщить общественности о том, что "1212" лишь технически зависела от американцев, а идеологически, извини за выражение, - от сепаратистов. Возможно, среди них есть человек, с которым позже американцы будут иметь дело. Правда, многие из них слишком стары. Например, Аденауэр, бывший бургомистр Кельна. Ему сегодня под семьдесят…
- Я все же убежден, что "Анни" преследует прежде всего военные цели, хотя наши булавочные уколы в конечном счете ничего не дают. Капля на раскаленный камень! Ведь и ты, Сильвио, как-то сказал, что мы - та капелька, которая может переполнить чашу… Помнишь?
- Я и сейчас того же мнения.
Нас перегнала колонна грузовиков с пехотинцами. По виду это были уже не новички. У каждого на шее висело по связке лимонок. Не меньше чем часа через два эти солдаты будут в деле. Машины шли густо, одна за другой, будто и не на войне. Достаточно было одного вражеского бомбардировщика, чтобы разметать их!
Колонну замыкал джип, в котором рядом с водителем сидел унтер-лейтенант. На капоте машины красовалась фотография какой-то кинозвезды и надпись: "Мы говорим по-американски".
- Значит, тебя интересует "Анни"? - вновь спросил Сильвио.
- Интересует - не то слово. Однако поиски новых идей, оценка фактического материала, рождение новых связей, которых не было раньше, - все это очень любопытно и даже не лишено творчества. Иногда я сравниваю свою работу с трудом оператора кино, который из снимков, сделанных в разные эпохи и времена, с помощью ножниц и клея может создать новую картину.
- Этим ты и хочешь заниматься после войны?…
- Ты с ума сошел! Я художник, и вообще…
- Другие дальновиднее тебя, Петр. Как ты считаешь, зачем Вальтер записывает наши разговоры?
- Может, он хочет написать об этом книгу? После войны это будет возможно.
- Возможно? Я не думаю. Да он и не умеет писать, иначе давно бы прибрал к рукам тебя и Дирка. Или ты думаешь, что он способен написать хоть строчку?
- Нет, этого он не может, - ответил я. Для меня было новостью, что Вальтер ведет такие записи. Об этом знал только Сильвио: они спали в одной комнате.
- Может быть, он делает это для Шонесси? - робко спросил я.
- Скорее всего. Но зачем? Зачем это Шонесси?
- Может, наш майор хочет получить за это очередной орден или же серебряных "петушков" на погоны?
- Полковника он и так получит. Я думаю другое: или Шонесси хочет писать книгу и Вальтер собирает для него материал, или у майора прицел более дальний… Не то что у тебя, Петр.
- Моя война кончится в Праге. Стоит мне туда попасть и устроиться -на работу, как все вопросы для меня будут решены.
- Вот что я скажу тебе, дружище. У меня возникло подозрение. Мы все время твердим, что Америка якобы не преследует в этой войне никаких военных целей. Трудно в это поверить. Перед глазами - пример Аахена. Помнишь, наш разговор перед моим отъездом в Верден? Помнишь, я тебе сказал, что, быть может, наше дело и дело таких людей, как Шонесси, - два совершенно разных дела?
- Я думал об этом и пришел к выводу, что все будет зависеть, кто кого…
Сильвио от души рассмеялся.
- Представляю, как ты после войны положишь Шонесси на лопатки и скажешь: "Мистер Шонесси, езжайте обратно в Чикаго и торгуйте своим мылом и холодильниками!"
Мне не казалось все это смешным. Сильвио вдруг совершенно серьезно сказал:
- А уж такие, как Вальтер, тем более не позволят положить себя на лопатки. Они будут действовать дальше!
- Глупости! Против кого они будут действовать? Нацисты после этой войны уже никогда не поднимутся.
- Дошли бы твои слова до Бога! Но смрад из Аахена заставляет думать о другом. Представь себе, что где-то в Германии, например в Баварии, вспыхнула революция. Не шуми, я знаю, что ты хочешь сказать. Но допустим! Что мы будем делать, если это произойдет? Подложим несколько горящих поленьев, так как это сократит войну? Сокращенная война кончится, и в Баварии возникнет новое государство, социалистическое, например… Абсурд? Отнюдь нет. Нечто подобное там уже было двадцать пять лет назад. И что мы сделали тогда?
- Назначили в Баварию посла.
Сильвио опять рассмеялся:
- В Мюнхен мы пошлем кого-нибудь понадежнее. Ну хотя бы Дрюза. А что мы будем делать, если в Баварии национализируют моторостроительные заводы, сельское хозяйство, киностудии? Что тогда будем делать?
- Мы не будем ни во что вмешиваться! А некоторые, возможно, втихомолку будут аплодировать.
- Ты, Петр, и я, возможно! А "1212"?
- Скотина! Кончится война, и не будет никакой "Анни". Сильвио покачал головой:
- Ты недооцениваешь нашу "Анни". Она живуча. И мемуары, которые напишет Шонесси, будут в большой цене… Ты бегаешь на лыжах? - переменил тему разговора Сильвио.
- Охотно, хотя и не очень хорошо. Я и Ева каждую неделю в воскресенье выходили в горы.
- Я слишком тяжел, ленив и задыхаюсь, но Трети…
Сильвио почти никогда не говорил о своей жене.
Я даже думал, что он разошелся с ней. Сильвио расстегнул свою куртку, протянул мне желтоватый целлулоидный футляр.
С фотографии на меня смотрела смуглая темноволосая спортсменка в толстом вязаном свитере. Глаза у нее блестели. На груди - номер 14. Снимок был вырезан из иллюстрированного журнала. Лимузин полковника свернул резко вправо и остановился. Мы вылезли из машины, потянулись и пошли вслед за унтер-лейтенантом на крестьянский двор, в котором располагался штаб Четвертой моторизованной дивизии.
Навстречу нам вышел веснушчатый капитан.
- Мы как раз нашли нечто интересное, - сказал он и с такой осторожностью протянул какой-то грязный листок бумаги, будто это был манускрипт Карла Великого.
Полковник бесцеремонно схватил бумагу и долго, внимательно изучал.
- Что значит "absetzen"? - спросил он меня.
Я объяснил, что это "снимать", "отводить войска". Полковник засмеялся:
- Сегодня какое?…
- Четырнадцатое января!
Полковник показал бумагу мне. Это был приказ об отходе. Там стояла дата - 13 января.
- Это единственный документ, который вы перехватили? - спросил полковник.
Капитан кивнул и осторожно положил листок в папку: