Рыжеволосая девушка в чересчур большом мужском жакете засунула обе руки в карманы своих лыжных брюк. В полутемном подъезде она выглядела совсем юной. Бианки, войдя в подъезд, сразу же заинтересовался ею, но она, казалось, не замечала этого. Девушка подхватила на руки младшего из Гигерихов и скрылась в темноте лестничной клетки.
Когда стемнело, мы отважились пуститься в обратный путь, предупредив об этом наших ребят в лесочке ракетами. Теперь проезжая часть дороги сплошь была усеяна глубокими воронками.
- Поехали! - приказал Фридмен, но только мы выбрались из спасительной тени домов, как раздался треск пулемета: где-то бдительно дежурил немецкий расчет.
Удар бросил машину в сторону, все трое стукнулись касками о потолок кабины, но Бианки не выпустил руль. Вскоре мы очутились на опушке леса.
- Доложите о своем возвращении в штаб, - проворчал лейтенант, который не пропускал нас утром. - Три часа назад я передал, что с сегодняшнего дня три пайка у них будут лишние…
По пути в Люксембург мы молча курили, осмысливая свою "прогулку".
- Лепене, Лепене, - проговорил Фридмен.
"Какая дрянь, - подумал я. - Только что сбежали нацисты, а такие, как Лепене, уже командуют. Остальные же настолько привыкли, чтоб ими кто-то командовал… Нас они называют освободителями…" И тут же вспомнил лозунг Эйзенхауэра: "Мы идем как завоеватели!"
Фридмен ухмыльнулся:
- Такие типы, как Лепене, нам будут очень нужны.
Я посмотрел на капитана. Там, в Буртшейде, мне нравилось его хладнокровие. Сейчас же я почему-то вспомнил, что его отец, влиятельный журналист, пользовался в Штатах дурной славой.
- Не смотрите так на меня, сержант. Я, конечно, согласен с вами в оценке характера этого Лепене. Но, во-первых, он в течение пяти минут выдал двух человек: у тощей нацистки брат - крупный партийный бонза, а малютка в мужском жакете не состоит на учете в полиции. Эти сведения будут на вес золота, когда мы займем Аахен. Кроме того, это солидный делец! Заметили, какие стрелки на брюках? Уже целую неделю мы держим этот проклятый квартал под обстрелом, а у этого пройдохи стрелки на брюках! В-третьих, у него тонкий политический нюх. Он хорошо знает, с какой стороны намазан хлеб маслом. Это же верный кандидат в бургомистры! Если его надлежащим образом поддержать, всю эту банду он будет держать в узде.
Потом пошли часовые, телефонные провода, черный кофе с теплыми кукурузными пирожками у черных, как смоль, механиков из Алабамы; покачивающийся понтонный мост; десятиметровой ширины воронка, которой вчера вечером на этом месте не было.
Бианки снова запел, видно для того, чтобы не заснуть. Повернувшись к нам, он проговорил:
- А эта малютка с веснушками… недурна, а?
- Следите лучше за дорогой, капрал! - заметил ему Фридмен и, немного помолчав, добавил: - Я глубоко убежден: у Гитлера секретное оружие номер три - девушки!…
Репортаж Фридмена из немецкого "тыла" произвел настоящую сенсацию. Капитан отлично смонтировал материал, в нужные места вставил шум боя (привезенный из Америки в готовом виде!), написал новый текст, который наговорили немецкие дикторы люксембургского радио. Но в эфир репортаж не попал. За ночь генеральная линия пропаганды командования двенадцатой группы армий, в подчинении которой находилась радиостанция, изменилась.
"Пусть себе бегут! - таков был новый лозунг. - Это увеличивает панику на дорогах и затрудняет передвижение немецких войск!"
Фридмену был нанесен сокрушительный удар. В качестве подачки ему дали трехдневный отпуск в Париж. Отутюжив свою форму, он уехал.
Новый наставник "Анни"
На следующее утро, когда я, еще заспанный, спустился в зал, Шонесси сидел у камина с каким-то английским офицером. Майор подозвал меня.
Англичанин был худ и невзрачен: редкие русые волосы зачесаны поперек высокого черепа, на остром орлином носу торчали очки в желтой роговой оправе. Судя по знакам различия, англичанин был капитаном второго ранга Королевского военно-морского флота, но здоровался он явно не по-военному - вялым рукопожатием.
Шонесси представил меня как "нашего писателя". Англичанина звали Мак Каллен. Раскуривая трубку, он внимательно рассматривал "писателя" через облачко дыма.
Запах табака раздразнил меня, и я непроизвольно достал трубку из нагрудного кармана. Англичанин тотчас же предложил мне свою табакерку.
- Капитан второго ранга Мак Каллен - сотрудник солдатской радиовещательной станции "Кале", - отрекомендовал Шонесси. - Он будет учить нас, как надо вещать на немцев. Вам следует держаться к нему поближе, сержант… Сержант Градец, - Шонесси произнес мою фамилию как "Грейдес", - побывал вчера в тылу у немцев.
Англичанин испытующе посмотрел на меня:
- Это интересно. Вы там с кем-нибудь разговаривали?
Я рассказывал довольно подробно, потому что моя информация предназначалась и для Шонесси. Майор же время от времени вставлял от себя в мой рассказ соответствующие реплики, стараясь в нужном свете представить свой штаб союзному офицеру. Конечно, на первый план Шонесси выдвигал себя в качестве, так сказать, выборного предводителя смельчаков, которые шли за ним в огонь и воду. Выглядело это примерно так: "Мои ребята нередко совершают подобные прогулки, иначе ведь нельзя…" Или еще хвастливее: "Знаете, всякий раз, когда мы возвращаемся с подобного дела…"
Я обрисовал господина Лепене.
Мак Каллен улыбнулся:
- Да, немцы таковы. Деловиты, реалистичны. Когда ваши войска войдут в Аахен, он наверняка пригодится. Дальше?…
В это время пришел Алессандро Блюм, вспотевший и раздраженный. Он всегда волновался, когда у нас бывали гости. Офицеры встали.
Когда я после завтрака поднимался по лестнице наверх, кто-то окликнул меня по-немецки. Я удивленно посмотрел вниз, в зал. У нас не принято было разговаривать по-немецки при всех. Это был англичанин.
- Послушайте, Петр! Если вы ничем не заняты, не хотите ли выпить чашку кофе в зимнем саду?…
Англичанин безупречно говорил по-немецки. Правда, слишком тщательно чеканил слова, но без характерного англосаксонского акцента. Жизнь на улице Брассер была полна неожиданностей!
- В течение многих лет я жил в Германии, - рассказывал он, наливая двойную порцию бренди в свою чашку с кофе. - В Гейдельберге до сорок первого года. В красивом, обвитом плющом домике на косогоре у замка. Хозяйкой была вдова пастора. Ее сын служил на Западном фронте.
От удивления я разинул рот. До 1941-го! В центре Германии спустя два года после начала войны в доме вдовы пастора - англичанин!
Впрочем, его доверчивость имела свою цель: он и от меня ждал подобного откровения. Я рассказал ему о Праге, об академии художеств, о выставках, о жизни нашего "Клуба мужчин". Упомянул о художниках, чьи произведения особенно ценил. Неожиданно англичанин прервал меня:
- А как вы представляете себе нашу радиостанцию? Я имею в виду - ее профиль.
Я признался, что ее окончательные задачи мне не совсем ясны. Непонятно, например, почему радиостанция не может действовать от имени немецких генералов, которые участвовали в заговоре 20 июля и теперь находятся в оппозиции? Это легко объясняло бы осведомленность радиостанции в вопросах боевых действий на фронтах. Да кроме того, это деморализующе подействовало бы на солдат и офицеров вермахта…
Англичанин покачал головой:
- Все это чепуха! Гитлеровские генералы, создающие радиовещательную станцию против Гитлера! Они ведь патриоты, сержант Градец, прежде всего - патриоты! Покушение на фюрера было задумано больше как алиби, которое имело целью подсказать, кому же, собственно, следует после победы доверить Германию, не так ли? Видимо, в первую очередь - все тем же военным, которые якобы не слишком рьяно выступали за нацизм. Если бы наша радиостанция действовала от их имени, то этим мы только скомпрометировали бы и себя, и этих генералов в глазах немцев. Не будем обольщаться: от предателей немцы ничего бы не захотели слышать…
Я задумался. Что надо этому человеку? Сам он работал на секретном передатчике, а нас почему-то отговаривает от этого. Ведь он сюда прибыл, чтобы помочь нам!
Стекла очков капитана блестели сквозь облачко голубого дыма.
- Нет, - продолжал он. - Это все сказки об индейцах. Смысл существования солдатского передатчика - отнюдь не в маскировке под немецкую радиовещательную станцию. То, что он не немецкий, легко догадается каждый. Весь смысл - в хорошей осведомленности! Чтобы нас слушали и думали: откуда эти пройдохи берут информацию? Наслушавшись наших передач, немец начнет не доверять своему соседу. Усилятся меры безопасности, под подозрение попадут ответственные лица, за ними установят наблюдение. В итоге некоторых отстранят от дел и пошлют на фронт. Одним словом, в аппарате наступит дезорганизация. А нам только этого и нужно! Это - всего лишь умелая игра.
Игра…
Я вспомнил о Праге, о Йрке и Курте. Один из них был руководителем группы Сопротивления, другой - журналистом. Обоих арестовали. Курта - осенью 1942 года, а Йрка - спустя полгода. У меня в тумбочке лежало письмо от лондонских друзей. Они писали, что обоих казнили. А что стало с Евой?
Повсюду - одна игра…
Капитан выбил свою трубку.
- То, что вы здесь делаете, очень скучное занятие. Ничего, кроме точных, но безликих донесений с фронта… Вы сообщаете о том, что немцы найдут в сводках Верховного главнокомандования только через несколько дней. Без ссылки на источники, без комментариев, без прикрас!
Последние слова капитан сказал по-английски. Они прозвучали категорично, словно приказ. Я сдержанно молчал. Англичанин понял мое настроение и сразу перешел к делу:
- Что вы скажете, если сегодня вечером мы составим пробную программу?