Радван хотел спросить: "А как было с вами? Что вы здесь пережили, о чем думали?" Но знал, что не спросит, и не только потому, что они сейчас не одни. У него снова возникло такое ощущение, будто он говорит на другом языке, чем Валицкий, Рашеньский, Вихерский. Когда он уезжал из Англии, капитан Н. предостерегал: "Помни, что те поляки ненавидят Россию, они слишком много страдали, чтобы смотреть с мудрой дистанции на политику генерала". Он не очень-то понимал, что, собственно говоря, означает - "мудрая дистанция", но он не замечал у них ни ожесточенности, ни даже желания вспоминать свои страдания. О лесопилках, скитаниях, голоде они говорили спокойно, по-деловому, и даже с какой-то ноткой симпатии к сибирякам, которых встретили на своем пути. А может, Рашеньский и Вихерский - исключения?
Подвыпивший подпоручник в глубине избы снова поднялся и запел: "Если завтра война…"
- Молчи, дурак! - перебил его резкий голос.
- Существует некая нить, связывающая нас, - продолжал тем временем Вихерский, - это фронт. Люди, разутые, одетые в тряпье, хотят сражаться…
- И одновременно столько же, - перебил его Рашеньский, - политиканства. - Теперь он обращался уже к полковнику, с которым был на "ты", что неприятно поразило Радвана. - А тебе не кажется, что мышление некоторых как бы застыло? И отнюдь не тех, кому довелось пережить больше других. Только и слышишь: "Два извечных врага сожрут друг друга, а мы на их останках…" А что на самом деле думает об этом Верховный?
Воцарилось молчание. Радван понял, что должен что-то сказать.
- Верховный, - произнес он, - что говорит, то и думает.
Это прозвучало не очень-то убедительно.
- Да, да, разумеется, - согласился Рашеньский. - Но вы не замечаете определенного анахронизма?
- Какого еще анахронизма? - спросил полковник.
- Когда я слушаю наших политиков - с лондонской сцены или здешней, - у меня создается впечатление, что они как бы из иной эпохи, что действительность существует сама по себе, война - тоже, а они разыгрывают какой-то спектакль - для истории или для самих себя, понимая, что это только театр, что их роли из другой пьесы я написаны в другой ситуации…
- Это опасные мысли, сынок, - тихо заметил Валицкий, глядя на Радвана, - знай, что никто никогда не знает, из какого он театра. Может, ты тоже взял себе роль, не отвечающую нынешней эпохе?
Рашеньский будто бы не слышал.
- Какой смысл, - повысил он голос, - имеют эти жесты, фразы в духе Ягеллонов ?
- А тебе не снятся те времена?
В офицерский клуб вошел дежурный офицер; окинув взглядом присутствующих, увидел Валицкого, подбежал к нему.
- Верховный просит вас, полковник, зайти к нему.
* * *
Валицкий в нерешительности остановился перед кабинетом, отданным в распоряжение Верховного. Подумал, что старая дружба бывает иногда обременительной для людей, достигших, как Сикорский, самых высоких руководящих постов. Помнит ли генерал, а вернее, желает ли помнить их долгие ночные беседы в вилле на Мокотове , когда между ними не существовало никакой служебной зависимости? Разумеется, старых друзей приближают обычно к себе, но не всех. Во-первых, не все могут быть полезными, а во-вторых, не все хотят быть таковыми. Впрочем, люди с годами меняются. Он, Валицкий, после двух лет, проведенных в России, стал другим человеком, да и Сикорский, наверное, тоже. Наконец решившись, вошел в кабинет.
- Пан генерал, полковник…
Сикорский перебил его. В сердечности, с которой он встретил Валицкого, последний не заметил никакой позы или принужденности, может, только фраза "Садись, старый боевой друг…" прозвучала несколько патетически… Ему хотелось, чтобы генерал, как раньше, обратился к нему по имени. Но кто знает, сколько у Сикорского было уже таких встреч? Может, он рассматривает их как необходимую уплату долга из далекого прошлого?
- Я знал, что встречу тебя здесь. Хотел отозвать тебя в Лондон.
- Не надо, генерал. Пока могу, хочу служить в действующей армии.
- Мы же обещали друг другу, - сказал Сикорский, - что еще поработаем вместе. Ты относишься к тем, кому не доверяли, потому что они понимали, что происходит. А такие люди мне нужны… - И спустя минуту, поскольку Валицкий молчал: - Много, пережил?
- Много.
- Не хочешь говорить об этом?
- А зачем?
- И поэтому не любишь их?
- Кого?
- Я имею в виду, разумеется, русских, - несколько повысил голос Сикорский.
- Ничего ты не понимаешь, генерал. - Валицкий говорил тихо, словно нехотя. - Просто я знаю о них больше, и о нас тоже.
И вдруг подумал, что не испытывает желания рассказывать Сикорскому ни о своих лагерных переживаниях, ни о себе, как будто каждое его слово могло прозвучать фальшиво, быть неправильно понято. О чем он, собственно, хотел поговорить с Верховным? Обо всех здешних делах Сикорский наверняка информирован, а его, Валицкого, мнение по вопросам большой политики… Захочет ли генерал выслушать его? Молчание явно затягивалось.
- Можно закурить, генерал? - спросил он наконец.
- Конечно.
Валицкий вынул из кармана пачку русских папирос и вдруг вспомнил.
- А впрочем, - сказал он, - у меня к тебе просьба, можно сказать, личного характера.
- Слушаю тебя.
- Речь идет не обо мне, а о молодом офицере, с которым мы вместе сидели в лагере, поэте, журналисте Рашеньском.
- Я где-то слышал эту фамилию, - заметил Сикорский.
- Нельзя ли его отсюда забрать, перевести в Лондон или в твое распоряжение?
- Почему?
- Люблю его, - сказал спустя минуту Валицкий. - У меня никогда не было сына… Здесь его съедят, а тебе он пригодится.
- Почему? - повторил Сикорский.
- Потому что он… - заколебался полковник, - ничего не понимает. Его репортажи из России не понравились здешним вождям, а его беседы с солдатами…
- Что, чересчур благожелательные для Советов? За это теперь не наказывают, - промолвил чуть ли не менторским тоном Сикорский.
Валицкий словно не слышал.
- Он не восторгается русскими, но очень серьезно трактует подписанное с ними соглашение и хотел бы честно писать и о них, и о нас. Ты же знаешь, сколько здесь ненависти и что говорят о России.
- Знаю. Не следует высказывать это вслух.
- Вот именно, - с иронией произнес Валицкий. - Тебе рассказывал Андерс, как Сталин жаловался, что даже Кот не очень-то лестно отзывается о России?
- Не рассказывал. А что это за история?
- Дело было так. Сталин заявил, что часть нашей прессы и многие поляки поливают грязью Советский Союз, на что Андерс ответил, что только дураки плохо говорят о союзниках. Сталин усмехнулся и добавил: "Мне цитировали слова не дурака, а посла Кота…"
- Этого не могло быть. Кот слишком умен, чтобы сказать что-то не то, что могло бы дойти до Сталина.
- Речь идет о царящих здесь настроениях. Ты же знаешь, как у нас умеют травить людей.
- Но не у меня.
- И все же подумай, генерал, о Рашеньском, он может тебе еще пригодиться.
- Хорошо.
Сикорский встал и подошел к окну. Уже смеркалось, он увидел лишь белую пелену снега и лес на горизонте.
- А ты? - обернувшись, спросил он вдруг. - А ты, - повторил, - что думаешь о договоре?
- Благодаря ему я здесь, - сказал Валицкий. - И все мы благодаря ему здесь, в мундирах, с оружием, и нам предоставлена возможность сражаться.
- Это все верно, - согласился Сикорский. - Но в более широком смысле? - несколько резковато добавил он.
- Сказать тебе откровенно, что я думаю? - Валицкий усмехнулся.
- Как и раньше.
Лицо полковника стало серьезным.
- Ты вложил в это много сил, - сказал он, - но они могут пропасть даром.
- Ты что, противник моей политики? Ты?
- Нет. Но, поверь мне, генерал, может, я и ошибаюсь, однако такую политику так проводить нельзя.
Сикорский молчал. Взял с письменного стола блокнот, подержал его в руке, как будто намеревался что-то записать или проверить свои записи, затем положил его на место.
- Продолжай, - промолвил наконец.
- Так вот, надо, - горячо заговорил Валицкий, - либо окончательно решиться на этот союз и все вытекающие из него последствия…
- Какие?
- Сам знаешь. Я изучил русских, знаю, какие они. Начнем с границ, ибо было бы наивным предполагать…
- Хорошо. Дальше?
- Цена не такая уж малая, но может окупиться. Далее - отношение к ним. Эту двойственность не удастся сохранить. Они слушают и читают. Если мы исходим из того, что оптимальным решением было бы поражение Германии и поражение России…
- Я из этого не исхожу. Но я обязан предусмотреть возможные варианты развития событий.
- Они тоже. Я уже говорил: либо союз, либо твердость и неуступчивость во всем, в противном случае это будет ни союз, ни твердость.
- А ты за что?
- Я - за союз…
- В политике, - перебил его Сикорский, - не бывает такого выбора. Ты этого не понимаешь. Мне кажется, Сталин в целом искренне стремится добиться польско-советского сближения. И, видимо, как и я, понимает, что не все проблемы можно в данное время решить.
Валицкий не отзывался.
- Почему ты молчишь?
- Видишь ли… ты все время играешь… Изучаешь свои карты, карты партнера, гадаешь, стоит ли… А может, необходимо принять смелое решение, которое явится поворотным пунктом в истории?..