Сразу по-другому солдат начал смотреть на винтовку. Как бы в нем, в Шпаке, и в винтовке произошли изменения. Он сел рядом с Мажиньским, достал затвор. Оказалось, что руки, правда, большие и загрубевшие, были ловкими. Сначала с трудом, а затем умело и быстро Шпак разобрал и собрал затвор.
Счастливый, Шпак встал по стойке "смирно" и доложил:
- Пан поручник, у рядового Шпака все в порядке.
- Хорошо. Вольно, - сказал Мажиньский и только через минуту сориентировался, что принял обращение "пан поручник" без протеста. - Почему говоришь мне "пан поручник"?
- Я так докладываю командиру, - спокойно ответил Шпак.
День для крестьянина из-под Новогрудка был по-настоящему удачный. Вечером пошел к реке, увидел Марысю. Встреча была не случайной, но ведь могла не прийти. Юзеф настолько был уверен в себе, что обнял ее и поцеловал, да она не очень и сопротивлялась, хотя сделал это Шпак неуклюже. Им казалось, что никого рядом нет и никто их не видит, - не заметили стоявшего за деревом Оконьского, который с трудом сдерживал смех.
Первый поцелуй Юзефа Шпака и Марии Беляк, который в будущем мог закончиться счастливым супружеством в деревне Рогачев под Новогрудком, привел к непредвиденным результатам. Оконьскому вдруг пришла идея, которая ему очень понравилась. Когда он вернулся на территорию роты, хорунжий Тужик и сержант Камык как раз заканчивали оформление стенгазеты под названием "Наша рота". Написанные каллиграфическим почерком статьи назывались: "Первые на учениях", "Больше пота - меньше крови", "Вернемся"…
- Не хватает конкретных фактов из жизни роты, - сказал Тужик.
- Есть! - закричал Оконьский. - Сейчас подготовлю вам факт. - И нарисовал довольно удачные карикатуры.
На первом рисунке Шпак, неуклюжий и неловкий, тянется за взводом и теряет винтовку. На втором - он догоняет девушку в мундире. И подпись: "Рядовому Шпаку легче с девушкой, чем с винтовкой".
- Отлично! - обрадовался сержант. - Здорово ты ему влепил!
- Критика и самокритика тоже нужны, - подтвердил солидно хорунжий.
Как раз в этот момент к группе подошел Шпак и следом за ним Мажиньский.
- Газета! - удивился Шпак, доброжелательно настроенный в этот вечер к людям и ко всему окружающему. Он сразу заметил карикатуры.
- Нравится? - спросил Оконьский. - А девушка похожа? Удивительно, что она тебя выбрала.
- Значит, это ты!
Шпака как будто подменили. Всегда доброжелательный и обходительный, он теперь сжал кулаки. Оконьский подумал, что тот ударит его, но Шпак, пока все сообразили, сорвал газету и бросил на землю.
- Не трогай газету! - крикнул Оконьский. - Ты, задрипанный белорус, ты… - Он бросился к Шпаку, но между ними успел встать Мажиньский, применивший прием, которого раньше никто не видел, и… Оконьский оказался на земле, больше удивленный, чем испуганный.
- Это называется "прием дзюдо", - спокойно объяснил Мажиньский.
Забыли, что недалеко стоят сержант Камык и хорунжий Тужик.
Сержант решил больше не ждать и включился в спор.
- Подымите газету, - приказал он, обращаясь к Шпаку, - и повесьте на место. А вы все, втроем…
- Не подниму, - сказал уныло Шпак.
В армии это называется "невыполнение приказа" и расценивается как одно из самых тяжелых преступлений. Даже рядовой Шпак обязан был об этом помнить.
Шпак и Камык стояли друг против друга, не зная, что произойдет через минуту, но что-то должно было случиться, а наблюдающий за этой сценой хорунжий Тужик казался испуганным и растерянным. Он слышал, что, если солдат не подчиняется приказу, можно применить оружие, имел при себе пистолет ТТ, но хорунжий не мог даже подумать об этом.
И опять вступился Мажиньский. Его голос был твердым и уверенным, таким же, как на занятиях, когда он отдавал команды.
- Шпак, - сказал он, - исполняйте оба приказа сержанта. Повесьте газету, а карикатуры, компрометирующие солдата, уберите.
- Я… - начал сержант.
- По вашему приказу, - повторил Мажиньский таким тоном, как будто ничего не случилось, - рядовой Шпак снял газету и сейчас повесит ее на место.
Камык растерялся, но все же порывался протестовать.
- Сержант, он над вами смеется! - крикнул Оконьский.
- Спокойно, - тихо сказал Мажиньский, и Оконьский замолчал, а Шпак исполнил оба приказа.
- Обо всем доложу командиру роты, - сказал Камык.
И действительно, он доложил Радвану в присутствии хорунжего Тужика.
Командир внимательно выслушал рассказ сержанта. Затем обратился к хорунжему:
- Так все было?
- Да, - подтвердил Тужик.
- Не понимаю, - произнес Радван. - Рядовой Шпак не выполнил приказа, а вы на это не реагировали?
- Он потом выполнил, - поспешил пояснить сержант. - Но уничтожить карикатуры ему приказал Мажиньский, а не я…
- Так кто приказывал: вы или Мажиньский?
- Я. - подтвердил Камык.
- Чей же приказ Шпак выполнил?
Сержант молчал.
- Карикатуры были злобные? - спросил Радван.
- Злобные, - подтвердил Тужик, - но рядовой не имеет права срывать газету, а другой рядовой - отдавать приказания.
Радван посмотрел на обоих и усмехнулся.
- Да, конечно, - произнес. - Можете идти.
- Как это? - удивился хорунжий. - А какие будут ваши указания? Прикажете Шпаку явиться к вам?.. А Мажиньскому?..
- Указания? - повторил Радван. - Никаких. Просто ничего не произошло.
- Не понимаю…
- В моей роте, в Первой дивизии, ничего подобного не могло случиться, - разъяснил спокойно Радван. - Чтобы солдат не выполнил приказание? И чтобы хорунжий не отреагировал? А другой солдат выступил в роли офицера в его присутствии? Нет, - передернул плечами Радван, - не было вашего рапорта по этому вопросу. Можете идти.
Тужик наконец понял.
- И справляйтесь в будущем с такими делами самостоятельно, - закончил Радван, думая, что разговор с Мажиньским откладывать не следует, даже если и не вспомнит, кто же он в действительности…
Хорунжий Тужик подумал: "Разве так можно поступать? Разве так воспитывают солдат?" Однако он и сам не знал, как их надо воспитывать.
* * *
В роту прибыло новое пополнение. Среди них оказался Збышек Трепко из Сибири. Ему исполнилось всего восемнадцать. Парень приехал в польскую армию, не зная еще точно, польская ли она. Он подозрительно смотрел на офицера, который записывал его данные. Сколько же раз можно спрашивать одно и то же!
- Мать пропала где-то в дороге. Не знаю, что с ней сделалось.
- Нужно забыть личные обиды, парень, - сказал поручник.
- Почему я должен забыть? - спросил Трепко.
Поручник задумался.
- Потому что есть более важные дела.
- Все важные, - сказал Збышек, - хотите, чтобы я не помнил матери?
- А отец?
- Об отце ничего не знаю, - мрачно произнес Трепко.
- Надеюсь, - закончил разговор поручник, - что будете хорошим солдатом. Большинство из нас в дивизии имеют свои тяжелые переживания…
Трепко не переубедили. Послали его в первый взвод, в отделение Граля, где солдаты уже сдружились, были хорошо ознакомлены со здешними порядками. Збышек со службой справлялся хорошо; трудности в Селецком лагере переносил шутя. Бегал, прыгал, ползал, но мечтал о танковой части и все время собирался пойти к командиру роты, который в мундире, казалось специально сшитом для него, каждое утро принимал рапорт. Да, командир роты был прирожденным солдатом, думал Збышек и представлял, что его отец выглядел бы похоже.
Последнее время Трепко все больше думал об Отце. Когда-то в Сибири Эльжбета спросила, помнит ли он отца, узнал бы его. Поздно вечером они сидели возле печки. Подумал, что мог согреть руки Эльжбеты, если бы та разрешила. И что никогда ее не оставит, так, как отец оставил маму. В памяти у него сохранилось несколько ярких впечатлений. То, как большой мужчина взял его с кроватки и поднял высоко. Збышек видел мир сверху, но совсем не боялся. Он обнял голову отца и прижался лицом к его волосам. Кругом было все зеленое, светило солнце, и он, Збышек, бегал по широкому тротуару рядом с отцом, видел его большие сапоги. Именно эти сапоги запомнились ему. Сказал об этом Эльжбете. "Когда получил там, в Сибири, новые сапоги, сразу вспомнились отцовские". Она рассмеялась, Збышек любил смех Эльжбеты. Перевыполняя нормы там, в лесу, полученный паек он отдавал матери Эльжбеты, чтобы они не голодали. Как они там сейчас? Эльжбета сказала ему: "Я тоже пойду в армию". Надеялся встретить ее здесь, на берегу Оки.
Друзьям во взводе о себе не рассказывал. Любил Козица, ненавидел Кжепицкого, ценил старого Гралю, который все знал и умел.
После утомительных занятий командир взвода разрешил передохнуть и закурить. Граля, Кжепицкий, Козиц и Трепко стояли вместе и из газеты скручивали цигарки; как всегда, командир отделения располагал табаком.
- У нас, - сказал Кжепицкий, - всегда говорят, что "Правда" самая лучшая газета для скруток. А ты, малый, - обратился он к Трепко, - откуда?
- Из Сибири, старик, - сухо ответил Трепко.
- Из Сибири? - обрадовался Кжепицкий. - А откуда?
- Из такого рая, куда нас привезли из Польши, будто мы очень туда просились…
- Вы только о своих обидах, - проворчал Кжепицкий.
- А ты бы хотел, чтобы все сразу забыть и всех вас целовать?
- Не задирайтесь, - вмешался старый Граля.
- Я не задираюсь, - сказал Збышек. - Говорю, что думаю. Когда забуду, тогда забуду, а пока помню…
- Имеешь барскую память о Львове и Вильнюсе. - Кжепицкий с трудом сдерживался. - Ваши матери научили вас ненависти.