- "Теперь, теперь"! Не хочу о них слышать, понимаете! Вы, кажется, не поддаетесь на их аргументы, - она заговорила негромко, в своем обычном ироническом тоне, - но будьте осторожны. Впрочем, они, может, вовсе не захотят разговаривать с вами.
Они-то хотели. О предложении лондонского журналиста Ванда сообщила Тадеушу, Янке и Зигмунту. Она стояла у стола над огромной кипой нераспечатанных писем, какая-то беспомощная и несмелая. На конвертах виднелись штемпели различных республик, далеких южных и северных городов Узбекистана и Коми АССР.
- Каждый день их приходит все больше и больше, - сказала Ванда тихо, - я уже боюсь этих писем.
Зигмунт пожал плечами, Тадеуш старательно протирал стекла очков.
- Я займусь ими сама, - сказала Янка с присущим ей оптимизмом, - и отвечу на все.
Ванда улыбнулась.
- Так будем беседовать с Рашеньским? - спросила она уже обычным тоном.
Тадеуш кивнул:
- Стоит, интересный тип, читал его репортажи.
- Только будьте осторожны, этот интересный тип будет записывать ваши слова, а потом их переиначат. - Павлик, как всегда, был недоверчив.
- Не будь таким подозрительным, - проворчал Тадеуш. - Теперь нам придется иметь дело с людьми, которые думают не так, как мы. Нам нужно учиться доверять им, поскольку они верили в нас.
- Прежде всего надо говорить правду, - заявил Павлик. И неожиданно перед ним возник образ Ани, которая проводила теперь свободные вечера дома, сидя неподвижно на кровати. Не читала, не разговаривала. - Правду, - твердо повторил он. - Зачем разводите в "Новых горизонтах" разные там дипломатии, взять хотя бы, к примеру, материал о Коте! дескать, он немало сделал для налаживания польско-советских отношений?
- Но так оно и было, - сказал Тадеуш.
- Хочешь взять Кота под защиту? Лондонская политика окончательно разоблачила себя и обанкротилась…
Тадеуш стоял у окна и по привычке барабанил пальцами по раме.
- Так, - наконец произнес он, - говоришь, обанкротилась. И я должен этому радоваться? Честно скажу тебе, - обратился он к Зигмунту, - не знаю. Теперь освобождается место, и мы… Так? Не прерывай! Но ведь был упущен огромный шанс…
- Мечтал о правительстве Сикорского в Варшаве?
- В Варшаве мы боролись с любым буржуазным правительством, но ведь здесь была армия, целая организация помощи, лелеяли надежду сотни тысяч человек, судьба которых…
- Странно слышать это от тебя, ведь ты же сам заявлял, что только мы способны…
- Конечно. А не испытываешь ли ты иногда страх, не боишься?
- Чего?
- Так все просто, ясно, очевидно?
- Коммунисты…
- Оставим на время великие слова. Мы находимся в самом начале. Что нас ждет? Сумеем ли мы вселить надежду в разочарованных и жаждущих людей, создать у них образ Польши, в которую бы они поверили? Если мы возьмем на себя эту ответственность… Поймут ли советские товарищи наши трудности, специфику нашей работы?
- И ты еще сомневаешься! О какой специфике ты говоришь?
Тадеуш не ответил, лишь нехотя пожал плечами.
- Давайте быть поскромнее, - вдруг вмешалась Ванда, - скромнее думать о нашей роли. Не забывайте о Польше.
Янка не принимала участия в дискуссии, читала письма, старательно укладывала и сортировала их.
- А вот тебе и неприятности, - сказала она, обращаясь к Ванде. - Ты помнишь Вирского?
- Помню. В тридцать седьмом году получил восемь лет тюрьмы.
- Теперь сидит в Ташкенте, польский военный суд приговорил его к пяти годам за агитацию среди солдат армии Андерса, и, в соответствии с соглашением, сидит в советской тюрьме, и его не хотят выпускать…
- Дай мне это письмо, попробую что-нибудь сделать.
- У тебя уже было столько таких дел…
С Рашеньским Ванда и Тадеуш встретились в "Гранд-отеле". Нашли столик - в обеденное время это было сделать легче, чем вечером, - за колонной, в глубине зала. Официант обслуживал безупречно. Ванда совсем не обращала внимания на еду, а Тадеуш выбирал блюда долго и старательно, зал оглядывал нехотя и без всякого интереса.
- Не люблю я эту забегаловку. И был-то здесь всего раз и с удовольствием никогда бы сюда не приходил. Непонятно, зачем было предлагать встретиться здесь. Кому нужна эта демонстрация?
- Нейтральная земля, - рассмеялся Рашеньский.
- А не будет у вас из-за этого неприятностей?
- У меня и без того их всегда достаточно.
- Мы читали, - сказала Ванда, - ваши репортажи из России. Написаны честно. В ваших статьях о польско-советских отношениях было также много правильных идей.
- Спасибо. Редко доводится слышать похвалу, а если и случается такое, то это меня больше всего и беспокоит. Могу, впрочем, ответить вам тем же - читал все номера "Новых горизонтов" и поэтому просил встретиться с вами. Там столько идей, от которых голова может пойти кругом. Вы понимаете, что значит перечеркнуть пятьсот лет истории Польши? - Он обращался к Ванде. - Я пытался представить себе Польшу, простирающуюся, скажем, от Щецина до Буга. Согласятся ли с этим поляки, разве можно сделать такой поворот в психологии людей?
- Но он необходим, - сказал Тадеуш.
- Я знаю: мы не можем воевать на два фронта, соглашение с Россией нам необходимо, твердо держаться Рижского договора - явная чепуха, но не слишком ли далеко вы заходите? Как вы представляете себе Польшу, каковы ваши концепции?
- Мы стоим за демократическую Польшу, - вмешалась Ванда, - которая сама решает свою судьбу, за проведение необходимых реформ…
- Это все одни лишь слова, - прервал ее Рашеньский. - А вы скажите тем людям, что в армии, тем, с Волыни, Подолии, Вильно, что они не смогут вернуться к себе домой…
- Надо иметь мужество сказать об этом, - заявила Ванда, - они должны понять. Нет счастья в доме, построенном на чужой земле.
- А мы и не говорим, что это легко, - добавил Тадеуш.
Рашеньский глядел на них с огромным напряжением. Официант наполнил рюмки.
- Не исключено, - буркнул журналист, - что я сижу с министрами будущей Польши.
- Все шутите, - улыбнулся Тадеуш.
- Как вы оцениваете нынешний тупик в польско-советских отношениях?
Ванда пожала плечами.
- Ваше правительство оказалось неспособным реализовать договор. Уход армии - это несчастье для всех оставшихся здесь поляков.
- Тогда кто? - спросил Рашеньский. Наступила тишина.
- Ну кто же тогда возьмет на себя все это? - повторил он. - Вы считаете, что наступило ваше время. У вас достаточно смелости?
- Не только у нас. - Ванда повернулась в сторону Рашенъского. - Но и у таких, как вы, понимающих ситуацию.
- Не знаю, понимаю ли я, почему должно было так случиться, и мог бы я вам поверить.
- Необходимо самому во всем убедиться, - улыбнулась она.
- Естественно, потому что для вас история будет проще: Андерс предал…
- А разве не предал?! - возмутилась Ванда. - Не предал союзника, польские интересы, поляков в России?
- Вы все упрощаете.
- Иногда упрощаем сознательно, - подчеркнуто заявил Тадеуш. - Потому что мы хотим простой вещи: вернуться в Польшу, ведя совместную борьбу с врагом.
- И возродить Польшу Кривоустого? Не окажется ли Кривоустый под чужим началом?
- Эта боязнь, - произнесла Ванда, - является следствием давних предубеждений и комплексов. Кому нужен Кривоустый, лишенный силы, веры, свободы? Он не мог бы даже поднять меча.
- Комплексы имеются с обеих сторон.
- Вы, между прочим, уже писали об этом, - добавила Ванда, - и правильнее всего как раз о комплексах.
- Оставим их в покое, - сказал Рашеньский, - давайте поговорим о чем-нибудь конкретном. Представьте себе, что Красная Армия освобождает Польшу. Что в это время может произойти? Какие у вас шансы заручиться поддержкой в Польше?
- В Польше создана партия.
- Слышал. Но ведь у этой партии нет шансов взять власть в свои руки.
- Если она сплотит вокруг себя…
- Это все слова, пани Ванда. Как можно реализовать программу того, что вы называете далеко идущими демократическими переменами? Как вы себе представляете перенос Польши, именно перенос на несколько сот километров…
- А если это окажется единственной программой, позволяющей независимое существование страны?
- Значит, ситуация без альтернативы? Хотите поставить Польшу в такое положение, когда у власти будете только вы, и никто больше? Без согласия самого народа этого не удастся сделать.
- Мы не заглядываем так далеко.
- Теперь вы отступаете.
- Нет, стараюсь быть конкретной. Мы думаем о находящихся в России поляках и устранении всех преград в польско-советской дружбе.
- С этим можно согласиться, хотя требуются некоторые уточнения. Вы знаете, что я противник всякого рода анахронизмов в польском политическом мышлении. А какую модель строя вы имеете в виду?
- Советский Союз выступает против экспорта революции.
- Вы уверены, пани Ванда? Действительно, выступает против?
- Несомненно. Мы считаем, что народ сам решит…
- Это главный вопрос, но такие слова приобретают ценность лишь тогда, когда они не расходятся с делом. А если народ сам вас отвергнет?
- Не отвергнет.
- Вы чересчур самоуверенны.
- Да. Все решат несколько факторов: разочарование в правительстве периода санации и лондонском правительстве, обнищание народа, всеобщая жажда глубоких реформ, на которые не пойдет ни один Сикорский.
- Может, вы и правы.
- Поэтому оставайтесь с нами. - Это уже сказал Тадеуш.