* * *
Нависнув над столом, Меньшов ножом вскрывал банку тушенки. Отогнув жестяную крышку, молча взял фляжку и разлил по кружкам спирт.
- Помянем ребят!
Черемушкин поднялся, выпил. Спиртовая жидкость, от одного запаха которой прежде его воротило, показалась безвкусной. Градусами не крепче воды.
Он не стал закусывать, откинулся на спинку стула.
- Баранова ранило первым, - жуя кусок тушеной говядины, сказал Меньшов. - Скоро после вашего ухода. Откуда только они навалились, сволочи?..
Лейтенант, подперев выскобленную бритвой щеку кулаком, смотрел мимо него на цветную вырезку из "Плейбоя".
"Это мой психоаналитик", - смеялся в свое время, клея картинку скотчем, Стас Баранов…
- Нас зажали во дворике, где стоял БТР. Но загнал я туда его правильно. Иначе бы всем амба. Стас прикрывал ребят, потом сам побежал в укрытие, а тут граната. Осколками задело. Перевязали, как могли. Помощь запросили. А где там помощь, когда такая заварушка с этим штурмом вокруг закрутилась… Со штаба отвечают: крепитесь, держитесь, не вам одним туго. Сказано, держимся. Броневик не дает "чехам" подлезть ближе… Где только они минометы достали? Я, честно говоря, тогда подумал: отвоевались. Бойцов в подвал загнал, сам чуть не молюсь, чтобы перекрытия выдержали.
Он разлил еще по одной.
- Будем…
Перекривился, выскреб ножом из банки капающий соком шматок мяса.
- Хороший хозяин дом строил, во век спасибо. Вот и дожили до света. Только стихнет - все, кроме раненых, наружу. К бою. Начнут минами ложить, обратно в подвал. Вот только не знаю, с чем связано, а с рассветом ушли они. Помнишь, как у Гоголя, вся нечисть разбегалась с третьими петухами?.. Я сначала думал, хитрят, сволочи. Нахрапом не взяли, пробуют выманить. Людей еще часа полтора в готовности держал. А потом, когда дошло, что "чехи" отстали, но на время, и вернутся снова, уже с новыми силами, загрузил бойцов на броню и вернулся на базу.
- Без приказа?
- А ты осуждаешь?! - завозился на стуле Меньшов.
Он отвернулся, по скулам загуляли желваки.
"Осуждаю! - так и подмывало Черемушкина. - Если бы ты не свалил домой, а пробился к нам, все могло быть иначе… Иначе…".
Но мысли эти вертелись у него в голове, и вслух лейтенант ничего не сказал. Не хотел быть судьей Меньшову, потому что не знал, как поступил бы сам, окажись на его месте.
- Кроме Баранова у меня еще пятеро "трехсотых" было. Двое в крайне тяжелом состоянии. Вызвали в лагерь вертолет. Медик, когда их осматривал, был не уверен, что доставит живыми до госпиталя. По крайней мере, слова его: еще бы немного потянул, и эти двое - груз "двести".
"Что ты передо мной оправдываешься? - снова подумал Черемушкин. - Я не поп, грехов отпускать не умею".
- … Вышел на связь с Моздоком. Рюмина не нашли, какой-то штабной полковник толком доклада не выслушал. Такое ощущение, что им безразлична вся эта бодяга. Велел взять командование остатками батальона на себя и ждать указаний.
- Указаний? - Ироничная ухмылка скользнула по губам Черемушкина.
- Не больше, не меньше… А ты что думаешь, в ночь на первое, когда мы с тобой последние патроны считали, они в штабе мозги грели над картами? Все же было заранее мудро спланировано!.. Какой только идиот догадался ввести танки в город?! Улицы, дома кругом, не развернешься. Это ж не полигон, не поле. Натворили дел… мать их, стратегов! В Грозном мясорубка, неразбериха. Не поймешь, кто с кем воюет. Рассказывают, рота пехотинцев в темноте наших танкистов с чеченскими спутала. Бились несколько часов, дошло до потерь. И те, и другие от штаба поддержки требуют. А в штабе пьянка в честь Нового года; да ордена предстоящие обмывают. Не до них, короче… Когда пехота с гранатами на танки пошла, разобрались, что свои. И то, услышав русский мат.
На входе послышалась возня. Сдвинув локтем закрывающую проход занавеску, вошел Мавлатов, выставил на стол два котелка с дымящейся кашей.
- Что приготовил? - нюхнул Меньшов поднимающийся парок.
- Пирловка с мясом.
- Достали твои каши, - буркнул капитан, ковырнувшись ложкой. - Изжога после них давит… Ладно, свободен.
Но повар не торопился уходить.
- Чего еще? - недоуменно поднял на него взгляд Меньшов.
- Таварищ капитан. Я прашу, снимай с кухни! Разреши вирнуться к ребятам.
- Зачем?.. Тебе у старшины плохо служится?
- Никак нет. Не в том дело… - Он заволновался, подбирая русские слова. - Сургучев, Максимов пагибли… Раниных много. Пачему меня на кухню?! Чем я хуже ребят?
- Понимаешь, Мавлатов…
- Патаму, что я сам с Кавказа? Патаму, что я тоже мусульманин? Боитесь, что придам, перебигу к бандитам? - Карие глаза повара влажно блеснули обидой. - Не верите мне?
- Верю… Иди, Мавлатов… Я подумаю.
- Видал? - спросил Меньшов, когда повар покинул палатку. - Воевать он хочет… Возьмешь к себе?
- Возьму, - проронил Черемушкин, загребая ложкой кашу.
Перловка подгорела, на вкус была сухой. Он отодвинул котелок на край…
Поговорить по душам в тот вечер им так и не дали. На огонек забрел журналист, которого полковник Рюмин привез на базу за сутки до начала штурма.
- Не помешаю?
- Проходи, Олег.
Меньшов вынес к столу табуретку, которой еще недавно пользовался покойный комбат. - Как насчет пары капель?
- Не откажусь.
Капитан налил спирт, стряхнул в кружку последние капли, убрал опустевшую фляжку.
- Ну, мужики, - журналист оглядел своих собеседников. - Выпало вам, не приведи Боже… За вас. Будьте живы.
- Ты же в Грозный собирался? Я думал, ты уже там, - закуривая, сказал Черемушкин.
- Да ну… Я же не мальчишка, с дури лезть под пули. Созвонился с редакцией, так, мол, и так. Дайте команду. Скажите, поеду и туда. Где наша не пропадала?
- Не пустили?
- А смысл? - журналист искренне удивился. - Чтобы набрать материала, необязательно в пекло соваться. Я с тобой переговорю, с капитаном, с вашими бойцами. Кое-что уже наберется. В конце недели подготовлю статью…
- А отошлешь как? Не почтовыми же голубями. Или через Моздок?
- Э, братцы, - Малышев загадочно улыбнулся, вытащил из-под куртки мобильный телефон в кожаном чехольчике. - Видали? Связь так себе… но терпимо. Не хотите домой позвонить?
Меньшов забрал у него трубку, тронул пальцами подсвеченные мягким зеленым светом кнопки.
- Так ведь в копеечку обернется?
- Брось ты!.. Редакция оплатит, не обеднеет.
- А мне звонить некуда, - лейтенант сплевывал приставшие к губам крошки табака.
- Холостой?.. Так звякни предкам.
- Почему холостой?! У меня жена и дочь. Только телефон в нашу дыру никто не проводил.
- Потише! - шикнул на них Меньшов, набирая номер.
Сквозь шипение помех до его слуха донесся слабый щелчок.
- Марина?! - крикнул он в трубку, боясь, что его не услышат. - Марина, это я, Сергей. Ты слышишь меня?..
Голос жены ему слышался не громче комариного писка, большую часть слов он не разбирал.
- Марина! - перебил он ее и заговорил по складам. - У ме-ня все нор-мально. Да… Не вол-нуй-ся. Жи-вем в гости-ни-це, пи-тание хо-ро-шее. За ме-ня не пе-ре-жи-вай.
Мембрана донесла еле различимое:
- Я поняла…
В этот самый момент воздух содрогнулся от грохота. Земля загуляла под стулом; звякнули ложки, составленные в стакан. Черемушкин вскочил.
- Это артиллерия… - бросил ему вдогонку журналист, но лейтенант уже выбежал наружу.
С орудийной площадки ветер относил клочья дыма, донеслась команда, и вновь черноту ночи разорвали вспышки, красные метеориты уносились к озаренному пожарами городу.
Он вернулся к столу. Капитан Меньшов, закончив разговор, задвинул антенну, вернул телефон. Потянулся к фляжке и, вспомнив, что она пуста, полез за куревом.
- Соврал… - пробормотал он, косо усмехнувшись репортеру. - Ночные стрельбы… Я же для нее не в Чечне, а в Чите. На сборах…
Глава двадцать седьмая
Последующая неделя для Якушева стала богатой на события; события зачастую неоднозначные, которые еще предстояло трезво осмыслить. Забыв об эмоциях, на свой страх и риск, он побывал на всех горячих направлениях, не раз попадал под обстрел, и мало-мальски научился нехитрым премудростям выживания. Уже не из книжек, и не из кино про войну, а на собственной опыте, он на звук определял: рванет снаряд близко или улетит к черту на кулички, а, исходя из этого, спокойно шел дальше или, позабыв обо всем, падал на асфальт, прикрывая руками аппаратуру. Дороги и перекрестки перебегал стремглав; многие из них простреливались. Заслышав над крышами шум пролетающего штурмовика, скрывался в подъезде или, если зданий поблизости не было, прижимался к деревьям, сливаясь с ними.
Каждый из этих прожитых дней стоил года, и каждый из них мог стать ему последним…
За неделю боев войска взяли под свой контроль северную часть Грозного. Боевики, чего и следовало ожидать, вынужденно отступали, но отвоеванные метры давались слишком большой ценой. Грозный завален трупами. Убитых чеченцев еще подбирали и предавали земле. Павших солдат хоронить было некому. Рыскавшие по городу стаи голодных собак пожирали их, оставляя после себя обглоданные скелеты и клочки обмундирования.
Занятые кварталы, как ни странно, никто не зачищал. Ночами, зная в городе любую подворотню, сепаратисты возвращались на утраченные позиции. Обстрелянным с тылу "федералам" вновь приходилось, теряя время и людей, выбивать их. Иные кварталы брали по три-четыре раза. В армейский лексикон входил новый термин, термин "слоеного пирога".