- Что вы сделали? - спрашивает оберcт Фрик, глядя на казначея.
- Ничего! - отвечает тот.
В камере напротив слышится приглушенный смех.
- Где еще встретишь невиновных людей, как не в тюрьме, - язвит обер-ефрейтор.
- За что вы здесь? - спрашивает оберcт морского офицера, корветтен-капитана, который сидит в своей камере, беззаботно мурлыча под нос. Левый глаз у него выбит, осталась только красная впадина.
- За пение, - бодро отвечает морской офицер.
- Пение? - удивленно переспрашивает оберcт.
- Я сказал именно так.
- За это не могут сажать в тюрьму, - говорит оберcт.
- Еще как могут, - отвечает моряк. - Могут посадить и за меньшую провинность.
И начинает негромко петь:
Wir werden weitermarschieren
Wenn Scheisse vom Himmel füllt.
Wir wollen zurück nach Schlickstadt,
Denn Deutschland ist der Arsch der Welt!
Und der Führer kann nicht mehr!
- Господам с дубовыми листьями на воротниках моя песня не понравилась. И теперь меня, видимо, повесят.
- Не может быть! - изумленно восклицает оберcт. - Людей не вешают за такую ерунду!
- В данном случае вешают, - улыбается морской офицер. - Я пел эту песенку, стоя на мостике своей подводной лодки, когда мы вернулись после налета на базу в Бресте. Моего старпома тоже ждет виселица. Он спросил большого эсэсовского чина, который приехал поздравить нас с возвращением, жив ли еще Grofaz.
- Был пьян? - удивленно спрашивает оберcт Фрик.
- Нет, просто полюбопытствовал. Какую попойку мы бы закатили, если б кто-нибудь подложил бомбу под Гитлера, пока мы сражались с англичанами!
Разговор прерывает пронзительный вой сирены воздушной тревоги.
По коридору бежит фельдфебель.
- Всем лечь на пол, руки на затылок! В таком положении вы в безопасности от шрапнели. Тот, кто встанет, будет беспощадно расстрелян! - орет он.
Здание сотрясается от взрыва. Свет гаснет, вся тюрьма погружается в темноту. Время от времени свет осветительной бомбы падает на испуганные, пепельные лица.
Тюрьму окутывает гнетущая тишина. Потом слышится грохот взрывающихся бомб. Кажется, они падают градом возле Шпрее. С потолка сыплется побелка. Кажется, что идет снег. Позвякивают разбитые стекла. Течет пылающий фосфор.
Берлин стонет в смертных муках. Непрестанно грохочут крупнокалиберные зенитки на Бендлерштрассе.
- Помогите, помогите, выпустите меня! Мама! Мама! - раздается пронзительный голос ребенка.
- Заткнись, гаденыш! - раздается грубый, командный голос. - Лежи на полу!
Слышатся два выстрела. Загорается лампа. Сдавленная брань, и опять все тихо.
Это час смерти. Смерть за стенами. Смерть внутри стен. Она торопится повсюду. В движении или скорчась в углу, каждый чувствует близость ее холодной тени.
Одни привыкают к ней и становятся флегматичными. Другие сламываются и попадают в унылый сумасшедший дом. Кое-кого утихомиривают ружейными выстрелами. Нервы натянуты до предела по всему городу, в тюрьмах, лазаретах, бомбоубежищах, на улицах, в подводных лодках, в пропахших маслом кабинах танков, в казармах учебных подразделений. Куда ни взгляни, безраздельно правят смерть и страх.
Протяжный вой сирены возвещает конец воздушного налета, но передышка длится всего несколько часов. Потом бомбардировщики с белыми звездами или красно-бело-синими кругами на крыльях появляются снова.
Берлин в огне.
По улицам грохочут пожарные машины. Но им не справиться со своей задачей. Изо дня в день берлинская пожарная служба борется с пожарами от зажигательных бомб.
Из коридора слышится беспокойный, раздражающий шум. Позвякивают ключи. Железо лязгает о железо.
- Проклятье! Этот мерзавец повесился!
- Избавил нас от хлопот, - слышится другой грубый голос. - Поставить бы их всех к стенке и расстрелять из пулемета!
В восемь часов первые заключенные отправляются в трибунал. Под вечер появляется взвод солдат, чтобы увести приговоренных. Больше приговоренные не вернутся. Что происходит с ними, никто не знает.
Однажды утром вызывают оберста Фрика и обер-лейтенанта Вислинга. Четверо солдат ведут их в суд и запирают поодиночке в тесные камеры.
Перед тем, как предстать перед судом, им разрешают недолго поговорить с защитником, дружелюбным пожилым оберст-лейтенантом.
- Многого сделать для вас не могу, - говорит он, пожимая им руки. - Но правила требуют моего присутствия. А как вам известно, мы питаем громадное почтение к порядку и правильности.
- Это предварительное слушание? - с надеждой спрашивает оберcт Фрик.
- Какое чувство юмора, - громко смеется оберст-лейтенант. - Предварительное слушание? Его нет в процессуальных нормах, тем более в таких делах, как ваше. Все совершенно ясно, результат давно предопределен. Я очень бы удивился, если б ваш приговор не был подписан кригсгерихтратом. Вы не выполнили приказ фюрера и сознались в этом! Хотел бы я видеть защитника, который мог бы что-то сделать для вас! Курите? - протягивает он золотой портсигар оберсту. - Заседание начнется в десять часов. - Смотрит в окно. Там хлещет дождь. -Обвинитель хочет, чтобы вас повесили. Но, думаю, вы это знаете. Я попытаюсь добиться расстрельного приговора. Поскольку у вас много наград, думаю, мне это удастся. К наградам еще существует какое-то почтение, хотя уже появляются обвиняемые, награжденные Рыцарским крестом. Всего полгода назад это было бы невероятно. Господи, посмотрели бы вы на себя! У вас не было возможности побриться и выгладить мундиры? Вид такой, будто вы прямо из траншей. Это произведет скверное впечатление на председателя суда.
- Мы не можем ни побриться, ни умыться, - уныло говорит обер-лейтенант Вислинг.
- Очень жаль, - говорит оберст-лейтенант. - Все идет к черту. Иногда у нас бывает до двадцати смертных приговоров за день. Вчера приговорили трех генералов. Не думайте, что мне это нравится! Но я вынужден! Я солдат! - Он хлопает себя по ноге. Звук гулкий. Неестественный. - Киевский котел, - печально улыбается он. - Я командовал батальоном в моторизованном пехотном полку.
- Фронтовой офицер? - спрашивает без интереса оберcт Фрик.
- Да, - вздыхает оберст-лейтенант, - скоро никого из нас не останется. - Снова смотрит в окно на дождь, хлещущий по стеклам. - Grofaz не сможет выиграть эту войну.
- Трагедия, - негромко произносит оберcт.
- Трагедия? Почему? - спрашивает защитник. - Мы, немцы, похожи на голодных собак, бегущих за колбасой, свисающей у них перед носом. Пытаемся схватить ее, но никак не схватим!
- Много времени займет эта юридическая процедура? - нервозно спрашивает оберcт.
- Десять минут, от силы двадцать. Судьи очень заняты. Сегодня предстоит рассмотреть много дел. Ваше не особенно сложное. Вам было б незачем являться в суд, если б этого не требовали правила. Фельдфебель из охраны мог бы несколько дней назад сказать вам об исходе.
- Тогда нам вполне можно бы вернуться в свои камеры и обойтись без этого спектакля, - считает обер-лейтенант Вислинг.
- Нет, тут вы ошибаетесь. Вы забыли о правилах. Никто из немцев не нарушает правил. Правила и статьи - жизненная необходимость, - говорит защитник серьезным тоном.
Полицейский вермахта открывает дверь и громко щелкает каблуками.
- Что ж, давайте с этим кончать, - вздыхает защитник, поднимаясь на ноги.
В зале суда холодно. Адольф Гитлер смотрит со стены на обвиняемых. Это не предвещает ничего хорошего. Кажется, что громадный портрет живой и испускает эманацию беспощадного самооправдания.
Обвинитель занимает место за столиком слева от председателя суда. Раскладывает перед собой несколько документов. Их немного, однако для смертного приговора достаточно.
Входят трое офицеров-судей. Отдают портрету Гитлера нацистский салют.
Обвинитель сразу начинает орать. Именно это от него и требуется. Лицо ею становится лиловым. Голос повышается до самой высокой октавы.