- Затем, что меня это развлекает. Затем, что мне нравятся безнадежные случаи. Затем, что мне больше некуда ехать и нечем заняться. Затем, что пора встать и идти в бой, а не отсиживаться в стороне.
- В бой за нее, вы имеете в виду, - сказал Рено. - За Ильзу Лунд. Или есть еще что-то?
- Еще много чего есть.
Рено посмотрел на друга.
- Рики, тогда, в Касабланке я спросил вас, почему вы не можете вернуться в Америку. Вы ответили весьма уклончиво.
- Я сказал правду, Луи.
- Если не хотите говорить…
- Не могу.
- …или не можете, тогда ладно. Но позвольте спросить вот что: зачем после отъезда из Нью-Йорка все эти годы, в Эфиопии и в Испании, вы сражались за побежденных? Ясно, что такой искушенный человек, как вы, должен был понимать, что ни у жалкой горстки эфиопов, ни у плохо вооруженных республиканцев нет ни шанса.
- Может, я люблю трудности.
- Да?
- Мне что, схему вам начертить?
Рик подавил желание разозлиться: Рено не виноват, что любопытствует. Черт побери, да он и сам бы любопытствовал, если бы не знал ответ.
- Я хотел, чтобы меня убили. - Рик пожал плечами. - Не получилось.
- Это вообще-то ничего не объясняет, - сказал Рено.
- Ладно, - сказал Рик. - Скажем так: когда-то давно я сделал кое-что такое, чем не горжусь. Я сделал ошибку - черт побери, целую кучу ошибок - и не успел я понять, на что налетел, толпа людей, которых я любил, были мертвы, и все по моей вине. Я лишился всего. И до сих пор расплачиваюсь.
Оба минуту помолчали. Обоим нелегко давались признания.
- Что еще вас беспокоит? - вдруг спросил Рик. - Вы мнетесь, как кошка на горячей плите. Только не говорите, что вас покинуло мужество.
Рено опустился в кресло напротив Рика.
- Даже не знаю, как сказать… - начал он.
Рик поднял глаза. Так непохоже на Рено - говорить без насмешки.
- Лучше по-английски. Вы знаете, как ужасен мой французский.
- Я серьезно, Рики, - сказал Рено. - У нас во Франции есть выражение: Albion perfide. Вероломный Альбион. Предательская Англия.
- Наверное, надо было вам остаться в Касабланке, - заметил Рик.
Рено поднялся и выпрямился во весь рост. Небольшой рост, но не беда.
- Я говорю о том, - сердито сказал он, - что вся эта операция отчего-то воняет до небес. Я кое-что понимаю в подставах…
- Я тоже, - напомнил ему Рик.
- …и чую их за версту. На что британцам сдался Рейнхард Гейдрих? Зачем они так стараются убить одного незаметного фашиста, когда есть фашисты и поизвестнее, чьи смерти гораздо быстрее приблизят конец войны? Зачем финансируют Виктора Ласло и его подручных? Почему не хотят оставить свои отпечатки на ноже?
- Сдаюсь, - сказал Рик.
- Потому что им это нужно, очень нужно. - Рено закурил. - Когда мы говорили с майором Майлзом, я спросил о репрессиях. Он от моих сомнений отмахнулся. Но подумайте: что, если именно этого они и хотят? Да британцам наплевать на Рейнхарда Гейдриха. Вы слыхали, как Ламли сетовал, какие чехи бесхребетные, а? - Голос Рено упал почти до шепота. - Ну, так что, если вся эта затея только для того, чтобы спровоцировать зверства и снова заставить чехов драться? Англичанам такое не впервой. Вспомните Норвегию.
- А что Норвегия? - спросил Рик; в нем проснулось любопытство.
Капитан пустился в объяснения:
- Когда англичане минировали гавани в Нарвике в апреле 1940-го, они не пытались предотвратить немецкое вторжение в Норвегию. Они хотели его вызвать, потому что сами собирались оккупировать Норвегию и перерезать поставки железной руды в Германию по железной дороге Кируна–Нарвик. Но беда в том, что немцы их перехитрили, высадились, пока английские корабли шли домой, ожидая ответа Германии. Один раз англичан застали со спущенными штанами; второго раза им совсем не хочется.
- Слабо верится, - пробормотал Рик.
- Слабо верится, потому что они того и хотят. Пропаганда, мой дорогой мальчик, - вот как это называется. Англичане такие же честные, как ваша рулетка.
- Раньше вы не жаловались на мою рулетку. Ну, тогда почему едете вы?
- Вернуть достоинство, которого, я думал, лишился навсегда, - мрачно сказал Рено и сел.
- Достоинство? - изумился Рик. - Вот те на, Луи. По-моему, прежде я ни разу не слышал от вас этого слова.
- Однажды могли, - сказал Рено.
- Я смотрю, для всего приходит второй раз, - сказал Рик, прикуривая новую сигарету. Вслепую он пошарил левой рукой в поисках стакана, который обычно стоял подле, затем вспомнил, почему стакана там больше нет. Из-за нее. - Хотите мне рассказать?
- Не больше, чем вы хотели рассказать мне, - откликнулся Рено. - Хотя, говорят, признание облегчает душу.
- Не знал о таком, - сказал Рик. - Но пусть это вас не остановит.
- Ну и отлично, - сказал Рено и поведал свою историю.
В 1926-м Луи Рено покинул дом в Лилле и отправился в Париж искать счастья. Двадцати шести лет, остроумный, образованный, общительный и куда изящнее, чем его родной бурый и закопченный промышленный город. Рено справедливо находил Лилль слишком маленьким для достойного развития и выражения своих талантов. Ему ничуть не хотелось идти по стопам отца и делать деньги на кружевной мануфактуре, но отцовские деньги - помощь на короткое путешествие в Париж и открытие там небольшого дела - он с радостью принял.
Луи рисовал себе жизнь любимца кафешантанного общества и звезды салонов. Воображал вечера в Опере и ночи в компании сногсшибательных женщин. Но, как и для многих других молодых повес, столица оказалась неласковой хозяйкой. К его немалому удивлению и досаде, Луи обнаружил себя не в элегантных апартаментах на рю Скриб, а в несуразной квартирке на четвертом этаже замызганного дома напротив Монмартрского кладбища на рю Жозеф Лемэтр; тающие средства он спускал в сомнительной компании дам с пляс Пигаль.
Однажды ранним майским вечером расстроенный Луи тащился от станции метро Абесс к себе на холм. Отцовские деньги подошли к концу, ясных перспектив заработка никаких (и не то чтобы Луи особо о них мечтал), все попытки проникнуть в салоны Восьмого округа до сих пор шли прахом, а его смекалка, что так славно помогала в школе, подверглась неслыханным испытаниям.
К своему удивлению, перед домом Луи увидел молодую женщину, в печали присевшую на бордюр. Консьержка, совершеннейшее хамло в юбке по имени мадам де Монпелье, чья подозрительность к чужакам и пролазам по сей день распространялась на Рено, хотя он снимал жилье уже четыре месяца, осыпала незнакомку проклятиями, но та будто не замечала. Дождь еще не смыл с ее одежды запах табачного дыма; волосы растрепались. Рено тронул ее за плечо, предложил помощь, но девушка, не замечая его, смотрела в пространство.
Он закурил, глубоко затянулся. Мадам де Монпелье (про себя Луи сомневался в подлинности дворянской приставки) завершила свою тираду несколькими отборными бранными выражениями и захлопнула окно. Луи знал, что она не ушла и наблюдает, а потому продолжал курить, созерцая Париж, - при всех неудобствах его жилья вид был захватывающий, - пока не прошло довольно времени. Тогда он вновь обратился к бродяжке.
- Луи Рено к вашим услугам, мадемуазель, - сказал он, сопроводив слова аристократическим, как он надеялся, взмахом руки.
Наконец она удостоила его взглядом. В сумерках он не разглядел цвет ее глаз, но они были большими и круглыми - он решил, что они наверняка голубые. Светло-золотистые волосы в беспорядке падали ей на плечи. Волосы несколько дней не мыты, но tant pis!
- Рено, - повторила она. - Смешная фамилия. Вы тоже спасаетесь от гончих? - Девушка хихикнула, и Луи на секунду задумался, не чокнутая ли она.
С его фамилией каламбурили не в первый раз, но Луи сделал вид, будто в первый, и хохотнул.
- Точно, мадемуазель, - сказал он. - Гончие наседают мне на пятки в эту самую минуту. - И слова его были весьма недалеки от истины.
- Тогда, наверное, надо войти в дом и спрятаться, - предложила девушка, поднимаясь.
У Луи захватило дух. У него захватывало дух от каждой женщины, это правда, но с возрастом он становился искушеннее. Она была грязна и неряшлива, но все же - особенная. Это он разглядел даже в парижских сумерках, которые, в конце концов, куда романтичнее сумерек в любом другом городе.
- Как тебя зовут, дитя? - спросил он, когда они поднимались к нему в комнату. Мадам консьержка вернулась к своим молитвам и ужину, но они все равно старались тише ступать по лестнице.
- Изабель, - ответила она. - Просто Изабель.
Он накормил ее хлебом и сыром из своих скромных запасов. Наполнил ей ванну в конце коридора; вопреки всякому вероятию горячая вода еще бежала. Луи заботливо выкупал девушку, с нежностью промыл ее волосы, обернул ее тело и голову в свои единственные два полотенца и осторожно проводил обратно в комнату. Они занялись любовью, взяв в компанию бутылку дешевого красного вина. Изабель тихонько вскрикивала, когда Луи касался ее.
Наутро они проснулись от громкого и гневного стука в дверь. Где-то невдалеке Луи расслышал вопли мадам де Монпелье, но то был не ее стук, который Рено так хорошо знал по дням уплаты, а чужой яростный натиск. Луи, шатаясь, вылез из постели и распахнул дверь.