Молодой человек не знал, что криминальрат Краус из отдела гестапо 6К, занимавшегося борьбой с коммунистами, продал бы мать, жену и детей, чтобы служить в секретной службе своей страны. Он ничего не утаивал. Говорил и глупо ухмылялся изо дня в день целый год, а теперь высовывал язык, как и все змеи.
Эвальд, убийца, сводник, садист, ухитрился выйти из управления полиции, не встречаясь с Краусом. "Кряжистым Краусом". Как? По слухам, говорил много и долго - и ложь, и правду.
Дора глубоко затянулась манильской сигарой и сказала:
- Не мое дело. Но если этот поросенок начнет что-то говорить "Длинному Науэру" обо мне, то…
Она улыбнулась и моргнула одним глазом. Было моргание вызвано дымом сигары или необходимостью подать знак кому-то в полумраке за столиками, сказать определенно нельзя.
Теперь Эвальд стоял у стойки между двумя табуретами, страшась того, что может произойти.
В Эвальде все напоминало шакала. Например, он в полной мере обладал шакальей трусостью.
Малыш усмехался, поигрывая ножом. Подбрасывал его и ловил. Снова и снова. Голова Эвальда ходуном ходила вверх-вниз, потому что он не сводил глаз с ножа.
Малыш поглядел на него.
- Хочешь подраться с Малышом, ягненочек?
Эвальд потряс головой.
Малыш откинулся назад и хохотнул.
- Ты дерьмо, Эвальд. С дерьмом не дерутся. На него можно только плевать.
И плюнул на Эвальда. Тот стер плевок с лица тыльной стороной ладони и вытер ее о брюки.
Дора, ковыряя вилкой в зубах, переводила взгляд с одного на другого.
- Не надо шума, мальчики. Если хотите прикончить эту свинью, выйдите наружу. А здесь никаких фокусов.
Эвальд снова попытался улизнуть, но Малыш подставил ему ногу. Он упал и немного проскользил по полу. Когда сводник поднялся и хотел убежать, мимо его головы просвистел нож. И вонзился в дверь той комнаты, где он порол женщин.
Эвальд остановился и хрипло прошептал:
- Я вам ничего дурного не сделал.
- Очень надеемся, что нет - ради тебя же, - усмехнулся Штайн.
Малыш сделал ему знак помолчать и громко обратился в Эвальду:
- Иди сюда, вошь, нам очень хочется немного с тобой потолковать. Ну!
Эвальд медленно пошел к стойке, сопровождаемый взглядами всех, находившихся в зале. Девицы кивали в предвкушении удовольствия, злорадствуя по поводу несчастного положения Эвальда.
Малыш легонько похлопал его по щеке, но окончил сильнейшей затрещиной, от которой Эвальд повалился.
- Господи, что ты делаешь с мальчиком? - спросил, разыгрывая возмущение, Штайн. И сделал вид, что помогает Эвальду подняться, но вдруг испуганный Эвальд взлетел в воздух, подброшенный приемом дзюдо, грохнулся на пол и потерял сознание.
Малыш решил, что надо бы сделать прощальный жест. Рослый, здоровенный, он встал и наклонился над скрюченным телом. Краем глаза глянул на Легионера, тот, прикладываясь к стакану, чуть заметно кивнул. Малыш подмигнул ему и дал Эвальду пинка в пах. Тот согнулся вдвое, как завалявшийся бутерброд.
Из "Урагана" мы вышли гордые тем, что сделали.
V. Еврей
- Ты выгодный товар, - сказал Брандт, водитель вездехода. - Все евреи в гиммлеровских концлагерях стали первоклассным предметом торга.
- Это неправда, - воскликнул старый еврей в полосатой одежде заключенного.
Брандт засмеялся. Хайде засмеялся. Мы все засмеялись, но невесело.
- Ты и все евреи всегда будете тем, что есть сейчас - и были тысячи лет - просто-напросто товаром, козырем в руках правителей, который они пускают или не пускают в ход, смотря по делам на их политическом рынке, - продолжал Брандт.
Штеге кивнул.
- Смысл в том, что ты говоришь, есть. Сейчас в силе мы. Когда война кончится, будете вы. Это как на барометре - "солнце" и "дождь". Сейчас мы на солнце, а вы в тени. Но скоро все может оказаться наоборот. Во всяком случае, па политическом рынке евреи сейчас один из лучших товаров.
Старый еврей слушал с открытым ртом. В его пустых глазах светилось отчаяние.
- Это неправда, - прошептал он. - Цепи скоро будут разбиты, как в то время, когда Моисей выводил нас из египетского рабства.
И устало засмеялся.
- Это было возможным две тысячи лет назад. Сейчас нет. Кое-кто из вас убежит от гиммлеровской шайки, но в других странах тоже будут Гиммлеры, и они сообразят, как использовать вас для своей пользы. Вы так и останетесь просто товаром.
- Нет, - сказал старый еврей. - Придет новая эра.
Порта наклонился к нему и протянул двести марок.
- Это поможет тебе встать на ноги в новой эре, о которой ты говоришь. Когда найдешь ее, непременно отправь нам открытку.
Громкий смех.
Еврей бережно взял деньги. Посмотрел на Порту с легкой улыбкой.
- На какой адрес отправлять?
Порта пожал плечами.
- Кто знает? - Голос его понизился до доверительного шепота. - Как увидишь на земле ржавую каску, постучи по ней и спроси: "Кто здесь гниет?" Когда подойдешь к моей, я отвечу: "Один из самых глупых скотов в немецкой армии". Тогда сунь под нее открытку, и я возьму ее в полнолуние.
- Я люблю тебя, - сказал я ей и при этом подумал: "Я много раз говорил это. Интересно, всерьез ли говорю сейчас".
Гизела негромко засмеялась. Морщинки вокруг ее глаз выглядели восхитительно.
- Вряд ли это принесет нам счастье.
С этими словами она обвила руками мою шею и поцеловала меня.
Мы сидели на диване, глядя в окно на Альстер. По реке плыл старый пароход с пассажирами. Она провела пальцем по моему сломанному носу.
- Очень больно было, когда его сломали в Торгау?
- Нет, но кровь шла ручьем.
- Совсем не больно?
- Пожалуй, слегка - хотя да, потом боль была сильной.
- Свен, глаза у тебя холодные, даже когда ты смеешься. Суровые. Постарайся сделать их добрыми!
Я пожал плечами.
- Разве можно изменить свои глаза? У тебя они карие и ласковые. У меня серые и злые. Я злой, потому что этого требует моя работа.
- Нет-нет, ты не злой.
- Ошибаешься. Я один из гитлеровских солдат и должен быть злым.
- Чепуха. Ты не солдат, и уж никак не гитлеровский. Ты парень, которого одели в безобразную форму с жестянкой на груди. Это война злая. Нелюди. Поцелуй меня еще раз! Прижми к себе. Крепче. Крепче! Ну, хватит. Теперь мне уютно. До чего замечательно чувствовать себя в безопасности. Всегда бы так.
Я поцеловал ее вместо ответа. Мы легли на диван и уставились на розетку на потолке. На улице ссорились какие-то люди. Со скрежетом остановился трамвай.
- Как ты выглядишь в гражданской одежде?
- Да ну тебя к черту. Хуже шута, - заверил я ее.
- Ты грубо выражаешься.
- Знаю, но это присуще людям моей профессии.
Гизела приподнялась на локте и посмотрела мне в глаза, словно пытаясь увидеть дно колодца.
- Ты боишься себя, - сказала она и приникла губами к моим. Горячие губы, упругое тело - на миг они пробудили во мне нечто вроде нежности. Солдат на войне не привык к тому, что его любят как личность - солдата любят только за его тело, за его мундир - и потому, что рядом больше никого нет.
Ерунда, подумал я и снова равнодушно взглянул на розетку. Мы опять лежали на спине, рассеянно глядя в потолок.
- Как бы мне хотелось пойти на охоту, - нарушил я молчание. Чуть погодя добавил: - На утиную. Утки сейчас великолепные. Прилетают с востока большими, жирными.
- Мы с мужем часто охотились на уток, - бездумно сказала она. И тут же закусила губу, потому что упомянула о муже.
- Где сейчас твой муж? - спросил я, хотя мне было совершенно все равно, где он.
- В России, со своей дивизией.
Черт, что мне до этого, подумал я и все-таки слушал ее успокаивающий шепот.
- Мой муж оберст. Получил дубовые листья к Железному кресту.
Я улыбнулся.
- Мы называли их овощами. Твой муж герой? Надо полагать, да, раз получил железку и овощи.
- Ты насмешничаешь, Свен, ты жесток.
- Нет. Твой муж, оберст, герой?
- Нет, офицер запаса, как и ты.
- Я не офицер запаса, черт возьми! Никоим образом! - воскликнул я с такой гримасой, будто проглотил что-то отвратительное.
- Я хочу сказать, он такой же, как и ты. Терпеть не может войну и фюрера.
- Для меня загадка, почему так мало людей, которым нравится Адольф. Почему, черт побери, мы с ним связались?
- Ты никогда не был за Гитлера? - спросила она, приподнявшись на локте. И пристально на меня посмотрела.
Я отвернулся и стал смотреть на Альстер, изучая причудливые маневры своего мозга.
- Ты никогда не был за Гитлера? - повторила она.
- Да, Гизела, много лет назад был за него и верил в него. - Я громко засмеялся. - Господи, верить в такого комичного типа!
- Ты сказал - комичного? - удивленно спросила она. - Ты вправду видишь в нем что-то смешное?