У Ивана мурашки побежали по взмокшей спине. Отчего понять не может. Было это все раньше. Ситуация знакомая. "Снова эти считалочки. К чему бы? Эх, брат, Жорка, чего ж ты не договариваешь, чего-о? Костян теперь туда же".
Но в слух ничего не сказал и вида не подал, - да и разве объяснишь кому, коли сам ничего понять не в состоянии. Ну, в конце концов, срослось. Всего новобранцев оказалось шестнадцать душ. Четверых в саперы. Савва пошел в разведку. Остальные кто куда, разобрались по службам и подразделениям.
Первую ночь устраивались наспех.
Палатки были на втором этаже. Тут раньше склад был: ангар просторный, стены в метр из кирпича, а крыши нет. В палатке темень, лампа под шатром тусклая. На кособокой печке у трубы черный котенок свернулся калачом, нос прикрыл хвостом. Койки в два яруса, угол брезентухой занавешен. На койках спят вповалку, кто прямо в одежде. Стол длинный посредине. На столе наставлено: стаканы с чаем, тарелки немытые, сахар в алюминиевой миске, патроны в пачках. Оружием пахнет и сладковато одеколоном.
Николай, брат Витька, только-только вернулся с наряда. Обнялись они с Витьком. Витька ему передал из дома письмо. Стал читать Николай; опомнился - народ ведь покормить надо: банки-тушенки на стол покидал. Нож всадил в одну - хрястнула банка.
- Мишаня брился, - Николай банку кромсает. - Свадебный одеколон.
- Бывает, - в тон ему Иван.
Мишаня, крепыш с синим татуированным скорпионом на бугристом плече, подсел к столу.
- Сибиряки есть? Нету?.. А я с Барнаула… Че, Колек, на лейтенанта место положим кого? - кивнул в брезентовый угол: - В прошлый четверг летеха наш подорвался. На сто пятьдесят втором. Теперь Колек рулит. Вон летехи угол… А как хочите? Не захочите там ложиться, переставим.
Иван поднялся.
- Я лягу.
Николай банку на середину стола двинул. Спросил Ивана:
- Сапер?
- И сапер тоже.
Разговорились. Паренек в синих трусах подскочил с койки и к столу. Шмыгнул перебитым носом боксера.
- Че холодно так? Печь не топили? - увидел, что новые люди в палатке. - А-а… здорова, пацаны. Колек, час который? - глотнул с чайника, кадыком задергал. - У-уф…
Хотел, было, присесть к столу послушать, что говорят, но раззевался и передумал; на мысках босой побежал к койке, нырнул под одеяло.
- Дубарь, пацаны, посплю еще… угу… Голова, бл… как чайник.
Похватали холодного, покурили тут же за столом. Николай дым руками разогнал. Стали укладываться. Иван, когда ложился, Костю спросил:
- Костян, ты чего тормозил, когда считались?
- Да все про тех думал…
Первую ночь спалось Ивану тревожно. Долго не мог заснуть: лежал на спине с закрытыми глазами. "Сколько волка не корми, все в лес смотрит, - думал Иван. - Но разве я хотел быть волком? Интересно, как тот попутчик говорил - война благо? Получается так". Так и уснул он с тревожными мыслями.
* * *
Спустя два месяца не осталось и следа от тех сомнений и тревог, что терзали Ивана, наоборот, жизнь стала ясной и понятной. Иван раздобыл себе добротную "горку", к зиме разжился бушлатом и теплыми, хоть и на рыбьем меху, берцами.
Кто-то из комендантских вдруг вспомнил его - оказалось, служили вместе или не вместе, в общем, где-то рядом - окликнул Ивана по старой памяти Бучей.
Так и пошло.
На пятый день Иван уже пинал ногой болванку сто пятьдесят второго калибра. На шестой их обстреляли из гранатомета, осколком задело Ивану руку. Его поздравили с почином: Николай, брат Витька, вечером выставил из загашника бутылку водки.
Через неделю появился во взводе новый командир - старший лейтенант Каргулов.
- Дмитрий Фаильевич, - официально представился взводный. - Где с-старый спал?
"Контуженный", - подумал Иван, перетаскивая с лейтенантского угла матрас и вещи.
"Пох…ст", - решил Костя. Он к этому времени уже нашил старшинские лычки на погоны.
- Откуда будете? - подлез кривоносый Серега, хохотнул: - Нам татарам что водка, что пулемет, лишь бы с ног валило.
Старлей и ухом не повел. Сумку кинул на пружины, присел за стол. Саперы подтянулись вокруг.
Иван развернул скатку - устраивается на новом месте. Ему теперь затылок старлеевский виден - остренький затылок, и шея как у Жорки. Худой старлей, на студента похож. Вспомнил Иван. Это же тот самый офицерик, что тогда подорвался на бульваре!
- С централки? - спросил Иван.
После четвертой контузии стал Каргулов заикаться. Курил как-то вместе с ментами в "стакане" за бетонными блоками - ментам байки травил, в это время и прилетела граната из РПГ. Он как раз про генеральскую дочку рассказывал, как оказался крайним на этой "похотливой сучке" и поехал по залету топтать Кавказ. Контузило его, чуть язык не проглотил, оглох - неделю ничерта не слышал. С тех пор и квакает Каргулов через слово.
- С-сучка и есть.
Ржут саперы. Серега кривоносый сполз под стол. Иван развалился на койке, похохатывает. Костя золотым скалится, лычки старшинские трогает. Про подрыв на бульваре Каргулов с обидой заговорил:
- П-пятая контузия… А комендант говорит, х… тебе а не справка! В прокуратуру таскали. Я с-ствол нулевкой пошкрябал. Не первый раз. Двух теток с рынка шальными зацепили, одна и кокнулась потом в больничке. А я Филину, к-коменданту, говорю, идите вы, т-товарищ полковник са-са своими справками. И пошел к вашему Ка-калмагорову.
Заявился во взвод Полежаев.
Зол майор как всегда. Отвел Каргулова в сторону. Саперы расселись чаи гонять. Когда Полежаев вышел, а Каргулов снова устроился за столом, Серега на правах земляка спросил, чего такого хотел майор.
- Ничего не хотел. Г-говорит какой маршрут назавтра, - примолк и добавил. - И еще говорит, что вы п-пьянь и р-рвань.
Задрожала лампа под куполом палатки.
- Го-го-го…
- Ага-га-га…
- А сам-то, охо-хо!
Прижился во взводе Каргулов.
Полежаев его сначала невзлюбил. Кто ж знает, чего на ум пришло майору, - он на тот момент пить завязал, - может, с тоски. Но только под Новый год случился "инцидент", как выразился потом старлей, после которого запил и Полежаев, и Каргулов - в обнимку запили дня на три.
В тот день наряжали каштан у ворот.
Серпантина накидали, кто-то смеха ради приспособил пулеметную ленту с патронами, кто-то предложил, гранат навешать. Только вернулись саперы с инженерной разведки, только переоделись, отмылись от дорожной пыли. У каштана Петюня Рейхнер, старый солдат из поволжских немцев. Петюне за тридцать, он принципиален до неприличия. Служит Петюня стрелком наводчиком в бэтере, в котором водителем кривоносый Серега по прозвищу Красивый Бэтер.
Серега прячется от Петюни. Тот ему в лоб метит хлопушкой. Петюня как-то письмо написал на телевидение, в одну очень популярную программу.
- Неучи, - огрызался Петюня. - Вот стану "последним героем", получу миллион, тогда, ты Серый, сдохнешь от зависти.
Героем Петюня не стал, но с Серегой теперь вечно перебранивались: тот, как повод, так задевал старого немца за живое:
- Дурак ты, Петюня, тебе надо в Германию письма писать, чтоб тебе пособие выплачивали, как репре… репе… ну, этому, обиженному властью. Поедешь, будешь на фашистских бэтерах наводчиком.
Петюня наметился Сереге в рот, поймал момент и дернул шнурок.
Бабахнуло. Серега отплевывается. Хохочет народ.
Тут с крыши и стрельнули.
Сначала не обратили внимания. Потом стрельнули еще, и уже когда раздалась длинная тревожная очередь, когда взвизгнули рикошетами трассеры, засуетились у каштана. Полежаев присел машинально, но сразу рванул в штаб. Не добежав двух шагов, столкнулся с дежурным. У того глаза выпучены как у рака.
- Са-аня, еп… камаз у ворот!
Полежаев сразу и сообразил, заорал на дежурного:
- Команду не стрелять! Не стре-ееляять! Рванет, ссу… б… - и в шею тычет дежурному. Тот бегом обратно в каморку, рацию схватил, слышно оттуда, как он взахлеб:
- Отставить стрелять!! Отставить, отста…
Первым за ворота выскочил Полежаев, за ним Каргулов, следом Иван и Костя-старшина. Перед комендатурой была выстроена дорога-змейка из бетонных блоков. На скорости не проедешь: КамАЗ с брезентовым теном и врезался - замер почти у самых ворот. Вывернутое переднее колесо уперлось в один из блоков. Полежаев болезненно сморщился и, повернувшись назад, растопырил руки:
- Валите, валите! Все пусть валят назад, назад к механам… на задний двор! Каргул, я - в кабину, ты - в кузов.
Каргулов поскользнулся - чуть не грохнулся под колесо; когда обегал кузов, боковым зрением видел, как майор дернул на себя водительскую дверь. Каргулов подпрыгнул, ухватившись за края борта. И зажмурился…
В кабине за рулем сидела девчонка. Она вся дрожала, по щеке ее текла струйка крови. Девчонка сжимала белыми пальцами рифленое тельце гранаты. Полежаев затосковал, вспотел сразу, когда понял, что и девчонка, и граната - обе на взводе. Майор медленно лез в кабину. Девчонка заворожено смотрела то на гранату, то на мокрую лысину Полежаева. Очень медленно майор протягивал руку с растопыренными пальцами.
- Вот мы твоей маме пожалуем-ся, - он обхватил медвежьей лапой белые пальцы девчонки, - тщщщ, вот она тебя отшлепа-ет.
Если бы Полежаеву рассказали потом, что он говорил, он бы не поверил. Майор нес всякую дурь:
- Ща-а… я пальчики отогну и гранатку у тебя заберу. Станцуем последнее салонное танго - а? Во-от последний остался… Теперь поживем. А-аа… поживем, говорю, лошадь?