Кто клялся, что войны осталось на какие-нибудь несчастные полгода, и скоро побежит народ с контракта, потому как ходят уже слухи, что боевые деньги - почти по тысяче в день - платить перестанут "и кто тогда будет всей этой хренатенью страдать за бесплатно?"
Кто кидался словцом, что надо всю эту сволочь завалить бомбами, а потом от хребта до хребта закатать асфальтом.
Иван молча отходил от таких компаний. И снова в его душе всплывали воспоминания о днях ушедших, оставшихся в прошлом: в окопах под Аргуном, в подвалах на Старых Промыслах, в Лоркиной перевязочной, в мягкой душистой Шурочкиной постели.
И казалось ему, что мир вокруг него окончательно сошел с ума.
Значит, и он тоже…
В этом хаосе, как всегда, появились журналисты.
Витек что-то брякнул, типа, сидим тут в жестком неудобстве, а обещали золотые горы.
Корреспондент серьезен был.
К нему Савва лезет с расспросами - откуда, чего хочешь? Савва колоритный, на него объектив направили, он ушами стал шевелить и ржет как всегда. Корреспондента обступили, тот видно бывалый - быстро нашел общий язык с таборными.
Тут начальство заявилось.
Корреспондентов оттеснили, зашумели: "Грузиться!"
Как будто так задумано было: тютелька в тютельку сработали корреспонденты. Вроде как их заслуга. А просто так случилось - одно за другое. Чего в жизни не бывает?
Суета началась. Колонну формировали тут же…
Иван подсадил коротышку Витька, закинул в кунг сумку.
"Ну, понеслась", - решил Иван; сам полез - схватился руками за железный борт.
Когда колонна тронулась, долго смотрел Иван назад. Там в пыльном облаке стояли двое: корреспондент с оператором. Иван поднял руку и помахал, вроде спасибо сказал. Вдруг вспомнил, полез в карман, достал и развернул листок с фамилией.
- "Колмогоров Евгений Борисович, комендатура Ленинского района…" Слышь, Савва, в Ленинскую едим ведь?
- А мне по-белому, да. Только не в горы, ноги там стоптал. Шатой этот.
Иван огляделся.
Костя с Витьком рядом.
"Как же это я про полковника забыл? - снова в бумажку. - Колмогоров, Колмогоров…. Что ж, значит, так тому и быть".
Глава четвертая
Примерно во втором часу от полудня полковник Евгений Борисович Колмогоров возвращался в комендатуру из Ханкалы; он трясся на переднем сидении и равнодушно глядел в окно на мелькавшие мимо развалины. Бронированный комендантский УАЗик, обогнав на Минутке растянувшуюся в полквартала военную колонну, промчался на бешеной скорости участок улицы и нырнул в тоннель под Романовским мостом. На блокпосту за мостом водитель моргнул ментам фарами и повел УАЗ меж воронок и канализационных люков дальше, в сторону проспекта Победы.
Терзали коменданта тревожные мысли:
"Стрелочник этот Вовка Филин. Ведь ты смотри, как повернул, гавнюк: пять подрывов за месяц… слабо организована инженерная служба! Резюме бл… Будто я крайний на весь район".
Но что мог поделать Колмогоров? Это, когда один на один, Филин - Вовка, а когда на докладе у командующего - главный комендант города, полковник Филин. Филин, конечно, тоже своих пистонов получил, да все получили. Колмогоров уже привык: как совещание, так одни разговоры - обстановка ухудшается, бандгруппы активизируются, минная война прет полным ходом. Да что говорить! Коменданта с Заводского района рванули ведь? Рванули. А в Старых Промыслах… вся дорога крестами уставлена.
Не в настроении Колмогоров.
Водитель давит на педаль, чуть не подбородком в руль упирается. Двое охранников притихли на заднем сидении.
Вот и его, Колмогорова, Ленинский район… Осятник гадский. Плюнь в окно, попадешь в бандитскую рожу. Да тут - зачищать днем и ночью, тралом морским вытраливать. Менты командировочные отдуваются на спецурах. Саперы комендантские: каждый день - то фугас, то обстрел. Да не приведи бог кого из местных зацепят, - набегут правозащитники, журналисты, всякая сволочь тыловая. Знать по-делу ничего не знают, а вони разнесут по всему свету. Федералы. Это ж ругательством стало! Этим словом теперь малых детей пугают.
Командующий… Понятно… На него сверху давят: война закончилась, новая власть собирается из Гудермеса переезжать в Грозный. А как переезжать, если фугасы на дорогах, по ночам обстрелы, народ местный не знает, кому верить: учителей стреляют, глав районов вместе с семьями пускают под нож, ментов и прокурорских рвут. Комендантские озверели окончательно, с ума посходили. Э-э, да что там говорить…
У Старого рынка водитель влетел в яму - тряхнуло. Колмогоров - чуть не в стекло лбом.
- Сашка, мать… смотри, черт!
- Виноват, тащ… тут быстрее бы надо.
Впереди замаячил бэтер с десантом на броне; у обочины солдаты с щупами.
Водитель кивнул в их сторону:
- Вон, товарищ полковник, централка. Саперы из центральной комендатуры топают, филинские. Чего-то днем их понесло…
Не успел водитель договорить, как вдруг все смешалось: впереди, там, где только что был виден бэтер и солдаты, ярко вспыхнуло. Из серого облака поднялся к небу черный бархатистый гриб, сразу вслед оглушительно громыхнуло.
Завизжали тормоза.
Колмогоров руками вжался в панель: с колен на пол полетели фуражка, папка с документами.
- Накаркали, мать… Давай к обочине - ну!
Тяжелый бронированный кузов повело юзом; водитель, вцепившись в баранку, выровнял машину, нацелившись на разворот, бешено закрутил рулем. Возле подорванной брони стрельнули, потом еще и еще; тяжело закашлял пулемет. Колмогоров жестом удержал водителя, приказал остановиться у вывернутого бордюрного камня, метрах в ста от подорванной брони. "Такое вот, Вовик, резюме", - по лицу своему Колмогоров провел рукой, по щеке: щетинистая щека колючая, а ведь с утра брился! Нервы, нервы…
Один из охранников, здоровяк Тимоха, придерживая берет на голове, выскочил из машины, огляделся - сунулся обратно:
- Товарищ, полковник, не нада здесь стоять. Поехали. Центральную комендатуру, саперов, ихнюю броню накрыли. Они с дуру и по нам могут.
Застрочили бешено автоматы.
- Отставить, Тимофеев, сказал. Вызывай базу. Аликбаров, дуй за машину, задний сектор держи. Сашка, - он кивнул водителю, - здесь стоишь.
Громадина Паша Аликбаров, сибиряк из красноярцев, - он в полтора раза больше Тимохи, но ловок, и двигается быстро, - с пулеметом примостился у обочины. Потрогал ленту и, примерившись, от пояса дал несколько коротких очередей вдоль улицы по верхушкам деревьев. Тимоха обернулся на выстрелы: увидел, как побежали с перекрестка от рынка люди; некоторые, присев на месте, вытягивали руки в их сторону - открывали рты, скалили зубы.
- Паша, пониже возьми. Им, сукам, весело.
Длинная очередь скосила ветки прямо над головами любопытных. Те кинулись врассыпную.
- База, - Тимоха прижался щекой к рации, - подрыв на Победе. Саперы с централки.
Минут через десять подскочили две брони с ленинской разведкой.
Стрельба стихла.
Колмогоров, связавшись по рации с разведкой, выбрался из машины. Махнув Тимохе, зашагал прямиком к подорванному бэтеру.
Убитых, двоих молодых солдат без касок - одного с вывернутой челюстью и почти сорванным скальпом, другого с бордовым в черную точку обожженным лицом и мокрой кровяной грудью - уложили рядышком поперек тротуара.
С "двухсотых" уже сняли разгрузки.
Они лежали с раздавленными взрывом грудными клетками, впавшими животами, синими пальцами рук, отрешенные от всего земного. И уже никто к ним не подходил, не смотрел - не пытался перевернуть, положить удобней.
Раненых оказалось трое.
Броня разведчиков с "тяжелым" унеслась в Северный госпиталь.
Двое легких - офицер и немолодой солдат - сидели прямо на асфальте, близко от горячей дымящейся воронки. У солдата бинтом подвязан был подбородок; солдат заваливается на бок, неловко вывернув ногу, держится обеими руками за бинты и тихо стонет.
Возле офицера возится медсестра.
Колмогоров подошел и стал близко за ее спиной.
Медсестра - женщина молодая, миловидная: волосы пучком на затылке, вся она опрятна, крепка телом. Видно, как туго ходят лопатки под форменкой. Работает без суеты и нервов. Все обычно - все как всегда: крутит бинтом вокруг головы офицера.
Колмогоров, оказавшись близко к молодой женщине, смущенно убрал взгляд в сторону. Та же, заметив коменданта, нахмурила тонко вырисованные брови.
- Иващенко, - позвала она, - ну, чего вы ждете? Забирайте бойца, там серьезный перелом.
Шустрый паренек, по фамилии Иващенко, замешкавшись вначале, махнул кому-то и бросился к раненому солдату, помог подняться.
- Светлан Пална, щас мы. Я понял.
У раненого офицера по щекам и подбородку размазалось красное; он молод, очень худ, круглые очки делали его похожим больше на студента, чем на военного. Кровь сочилась из носа; офицер затыкал ноздрю ватой и смущенно смотрел на распущенный лоскутами правый рукав; он дрожал, как будто от холода, поправлял пальцем спадающие с носа очки-велосипеды и говорил скороговоркой:
- Т-только поцарапало и обожгло, - он сильно заикался. - Я п-почуствовал горячее по локтю. Кто д-двухсотый, раненые?
Народ на перекрестке, будто стая ворон, разлетелись, перепуганные выстрелами; как стихла стрельба, загалдело, закаркало - снова ожил вороний перекресток.
Кровь на броне только что была алая теплая - побурела, спеклась.
Водитель бэтера трясет контуженой головой и рот рыбий разевает.
Колеса с того борта, где сработал фугас - сморщенные, одно лишь целое.