- Мне в Шатое тоска был, - Савва коверкает слова. - В Моздок поехал с колонной. Комендатура новая… тормоза все. Я одного прапора бил, сильно бил, голову пробил. Он, наверное, написал… Меня потеряли, когда в Моздоке был. Написали домой, что я без вести пропал. Отец сердце не выдержал, да. Умер. Я через два дня приехал… Тот прапор, наверное, писал, да. Убью его, когда встречу.
На том берегу к старой пристани подошел баркас. Матросик стоял на корме, красиво по-флотски расставив ноги. Баркас на волне повернуло. Капитан дал задний ход, и забелел кудрявый бурунчик за кормой.
- Может, и не он писал, - сказал Иван. - Поехали Савва на левый берег, похаваем, выпьем, помянем наших и батю твоего.
Левый берег Дона славен был бесчисленными кабаками, ресторациями с громкими пафосными названиями и мерцающим неоном под металлочерепицей. Знаменитый "Левбердон". Вечерами пропахшие дымом мангальщики ворочали на углях центнерами свинину, парную говядину и золотого осетра. Официанты, хамоватые по-ростовски, шныряли меж гостей. Напившись допьяна, "Левбердон" начинал плясать, - и затихало на левом берегу лишь под утро.
Золотушного вида официант, приняв заказ, неряшливо разложил приборы; одарив Савву с Иваном брезгливой ухмылкой, поставил на стол водку - две неполные рюмки, сало тонкими ломтями, черный хлеб.
- От заведения, - он кисло улыбнулся. - Что будете есть? Щи, уха, заливное…
Савва перебил его:
- Э, брат, неси все, да. Голодные мы. Красиво неси, - с этими словами вынул из кармана пачку "синеньких" тряхнул перед носом официанта. Тот оживился, засуетился, выровнял приборы.
- Тащи уже, зема, жрать охота, - Иван поднял рюмку. - Будем, Савва. Чтоб срослось, где надо.
И они выпили. Через час, когда на столе от мисок, салатниц, лафитников, пивных бутылок, мясных горшочков негде было даже мухе присесть, Иван обтер губы узорным полотенцем, взял из вазы яблоко и откинулся на стуле.
К месту вспомнил Савва того полковника от разведки, с ним и собирался встретиться Иван в Ростове. Когда собирал вещи, бросил на дно сумки истрепанную книжицу. На последней страничке были аккуратно выведены циферки телефона, улица, номер дома.
Сразу с вокзала Иван поехал искать полковника. Постоял у подъезда минуту, другую и нажал кнопку домофона…
Его усадили за стол. Иван смущенно жался на табуретке.
- Корми, жена, корми бойца! - грохотал полковник. - Это знаешь, какой солдат? Это верный солдат. Он Ваську спас! Мы с Васькой от Ботлиха…
Полковник расспрашивал его о госпитале, о доме, вообще, о жизни. Узнав, что Иван собирается снова на контракт, спросил:
- Не отпускает?
- Не отпускает, - ответил Иван.
Выпили по третьей. Засобирался Иван. Полковник вышел в комнаты, когда вернулся, выложил перед Иваном лист, вдвое сложенный.
- Доберешься до Грозного, до Ханкалы, просись в Ленинскую комендатуру. Написал тебе там. Это мой хороший товарищ. Скажешь, что от меня. Ну, бывай, солдат.
Громко по ушам ударила музыка. По двадцатому разу исполняли "Владимирский централ".
- Брат, гуляем, да.
Иван подумал, откуда у Саввы столько денег.
- Богатый, ты, Савва. Чего опять прешься на контракт?
Савва музыку старается перекричать, потянулся через стол:
- Скучно жить, да. Народ жадный, да. Приходится силой отбирать… ха-ха-ха, - заржал хитрый калмык.
Мерцали над головами гостей цветные фонари, тянуло влагой с реки. Заполночь пошло самое веселье: сплясали ряженые с медведем, всплакнул "скрипач Моня", и началась дискотека под светомузыку. В центре залы танцевала пухлогубая брюнетка в розовом с рюшками; она томно изгибалась всем телом; полупрозрачная юбка на ней дрожала и кружилась, бессовестно высоко заголяя шоколадные ее бедра.
За нее и подрались…
Савва пьяно пристраивался к брюнетке - шептал на ухо; та отмахивалась от Саввы, кружилась вокруг. Первым в драку полез коротышка, похожий на муравья. Он встал поперек танца и, уперев руки в бока, что-то говорил Савве. Савва на него внимания не обращает, лезет опять к пухлогубой.
Коротышка и хлестанул Савву сзади в ухо.
Тут и понеслось - такая свалка началась.
Иван кинулся в кучу, да сразу и словил в нос - кровью сморкнулся; выстрелил в ответку с двух рук. Коротышка как подкошенный рухнул. Гомон, вопли. Чужой парень оскалился напротив, блеснуло золотым из открытого рта - вроде как разнимать лезет. Савва на него прыгнул, - завалились оба с грохотом, потащили за собой скатерти с тарелками, плошками. Весь пол изгадили: скользят по салату, заливное хлюпает под ногами. Иван машет руками: попадает, но чаще прилетает ему. Его за ноги дернули: когда падал, зашибся затылком о ножку стула.
Но дрались не зло, с ленцой. Ногами потоптали друг друга, но насмерть - в дых не били. Потихоньку и растащили кучу-малу. Девицы повизгивают, раны бойцам водкой заливают; те хрипят, водку внутрь льют без закуски. Щиплет раскровавленные губы. Горячатся после драки.
- Если б он сзади не подлез, я б его…
- А-аа… больно ж… да не три!
- Наливай…
Золотозубый скулу ушибленную трет.
- Дураки, ягрю, чего дрались? Можно на словах объяснить, ягрю. Ты с какого полез на него, Витек?
Коротышка Витек зуб выплюнул на ладонь, показывает всем:
- Путем, погуляли. Факт! Будет фево в Грозном вспомнить.
Иван краем уха за такой разговор: послышалось что ль - Грозный?
Савва пропал куда-то, но вдруг появился.
- Халдей хочет с нас деньги за колонки и светомузыку. Несправедливо, да? На берегу баркас. Ты посиди, я договорюсь…
Пристань ходила ходуном.
По рассохшимся доскам Иван торопливо шагает за Саввой. Буксирчик, закопченный с носа до кормы, трясется как в лихорадке; ворчит, покашливает на холостых оборотах старик-дизель.
- Пдава-ай! - командует с палубы матросик.
Иван бросает конец на буксир. Вслед прыгает сам. И вдруг с берега закричали:
- Пацаны-ыы…
Буксирчик уже отваливал от причала - забурунилось под кормой. Снова послышалось уже совсем близко:
- Стойте, ягрю, нас возьмите!
Фигуры появились на причале, хрустнули доски.
- Эй, стоп, давай назад! - заметался Иван. - Слышишь, чего сказал? Этих возьмем…
Приняв последних пассажиров, буксирчик отошел от старой пристани и заскользил по черному зеркалу реки. Поплыли мимо огни испорченной светомузыки.
Далеко за кормой взвыла милицейская сирена.
Пока набирал буксирчик ход и замирились. Выяснилось, что на самом деле говорил тот Витек о Грозном. Оказались оба таганрогскими: золотозубый Костя Романченко и коротышка Витек Пальянов.
- Мы завтра собирались, ягрю, на поезд до Моздока, - отдышался золотозубый Костя. - Я ж говорил, давай на вокзале перекантуемся.
Ржач стоит на корме. Савва с Витьком гогочут.
- Костян, а ты заплатил халдею? Нет? А пацаны тоже…
- Злой халдей, как собак, да… ха-ха-ха.
- Го-го-го.
Навеселе и поплыли. Тарахтит дизелек. Тужится буксирчик против течения.
Вместе с матросиком распили бутылку, что успел прихватить Савва, потом принялись разбавлять капитанский спирт. Костя рассказал о себе:
- За деньгами я еду, браты. Мечтаю дом построить с белой беседкой, и виноград чтоб лозами вился… У Витька в Грозном, ягрю, служит брательник. Сапером он. Пишет, что зарабатывают под тридцатник. Это в месяц-то! Мы с Витьком и подались до военкомата на контракт. Ну и что ж, что не воевал раньше?.. Как не держал автомат? Я срочную старшиной закончил в инженерном, ягрю, батальоне… Песню знаешь про саперов?
Костя вдруг подобрался, поводил челюстью, разминая ушибленную скулу, и запел, чеканя фразы:
- "Саперы всегда впереди в наступленье, пока бьется сердце в груди! На вер-наю гибель идут без сомненья отчизны верные сыны!"
Тлеет огонек у сигареты.
- Вот так. А ты… автома-ат! Строевая, ягрю.
Так ведь и не поверишь сходу: картинная какая-то история - глупость, а не история.
А ты верь, читатель, верь на слово. Всякое случается на войне: сойдуться люди, как и не придумаешь, не сочинишь. Разные люди с характерами. Война расставит по своим местам, каждому точку опоры обозначит.
Пожилой читатель упрекнет. Писатель, ты есть натуральный разгильдяй! Война - это когда за Родину, за большую цель, идею. А у тебя?.. Напились, подрались: носы расквашенные, юбчонки с ножками, буксир старый, чайки-дуры!
Позвольте, уважаемые, а о какой войне мы ведем речь?
Если о той, когда "вставала страна огромная", то, извините, о ней уже написано.
Написано и отплакано.
О нынешних войнах пишется по-другому - безысходно пишется.
Продвинутая молодежь не найдет на этих страницах гламура и креатива, капнет пузыристой фантой на солдата. Зачем думать о плохом? Война. Смерть… Писатель, ты маньяк и неврастеник, крыша у тебя поехала. Хотя бы о патриотизме написал, как учат в школе, чтобы гордость разбудить в наших юных, изнуренных гламуром сердцах. Тьфу на тебя, писатель, и на твоих героев. Где ты откопал их, в какой деревне? Третье тысячелетие на дворе: Москва пробками забита, четвертое кольцо строят. Купи на Горбушке компьютерную игру, стань настоящим героем. Ты не реальный чел, писатель! Реальный отстой твоя книга!
А вы посмотрите на войну, не как на предмет исторический или пособие учебно-патриотическое, а гляньте на просвет. Война - это обнаженная человеческая душа: это выбор между совестью и бесчестием, трусостью и отчаянием, верой и предательством, жизнью и смертью…