Укороченная колонна поползла мимо разбитых и сгоревших машин, бензовозов и даже танков, на юг, к станции Карамышево, куда должны прибыть железнодорожные составы с тягачами и пушками и где было намечено сосредоточение всей дивизии.
Ехали до утра, и всю ночь, словно наяву, видела Катя Ольгу, то здоровую и невредимую, в автобусе, то изувеченную, на операционном столе. И терзалась ничего не смыслящая пока в войне Катя своей виной - из-за нее задержалась Ольга, из-за нее не успела добежать до леса! И самолеты все виделись, летящие от них бомбы, свежие могилы по краям дороги, мимо которых проехали еще засветло. Фронт где-то за тридевять земель, а столько убитых и раненых! Что же дальше-то будет?
2
К выходу дивизии на первый оборонительный рубеж фашистские войска успели пройти едва ли не всю Латвию, подойти к старой государственной границе СССР, а кое-где будто бы и ее пересекли. Моторизованные корпуса Манштейна и Рейнгардта нацелили танковые клинья на Псков, Остров и Порхов, чтобы быстрее отрезать наши войска, отходящие из Прибалтики, уничтожить их и без препятствий идти на Ленинград. Четкой линии фронта не было, она менялась ежедневно, и ломали ее, создавая выгодные условия для себя, немцы. Ходили слухи о мелких прорывах, о десантах, но достоверных сведений о противнике не было, и для его выявления командир дивизии полковник Андреев послал на Рижское шоссе усиленную разведроту старшего лейтенанта Платицына. С шоссе и поступили первые раненные в боях танкисты. Черные обугленные тела, черные лица с запекшимися, искусанными в кровь губами, горящие лихорадочным огнем глаза. Обожженных людей Катя видела впервые. Снимая наспех сделанные повязки и накладывая новые, затаивала дыхание, присохшие концы бинтов тянула осторожно.
- Вы что копаетесь? Вот так надо, - показал Го-ловчинер, одним движением срывая бинт с раны. - Мгновенная боль переносится легче, чем длящаяся. Беритесь за следующего. Смелее же!
- Срывай, сестричка, срывай. Мы привычные, - поддержали хирурга раненые.
Они еще жили боем, не отошли от схватки с фашистами и, перебивая друг друга, рассказывали:
- Врали, что немцы к Пскову подошли. Мы только под городом Апе их передовой отряд встретили. Платицын с несколькими танками на шоссе встал, а нас уступом влево расположил. И вот они поперли. В шахматном порядке, чтобы можно было стрелять во все стороны. Впереди средние танки. Сначала группа Платицына открыла огонь, а лобовая броня у T-IV крепкая, ее не пробьешь. Они и понеслись, чтобы скорее сблизиться и расстрелять наши "бэтэшки" в упор. Вот тут мы им по бортам и влупили. Попятились фрицы и шесть горящих танков на шоссе оставили.
- Это что же, хваленый T-IV тоже можно бить?
- Так у них и легкие танки были, а борта и у средних летят.
- Ну, они отошли, а вы за ними?
- Э, медицина! Они бы нас живьем съели, да и задание у нас другое было, разведывательное. Мы могли и не вступать в бой, да по шоссе 28-я танковая дивизия отходила. Один танк другой тащит, и на всех раненые навалены. Командир дивизии полковник Черняховский попросил нас хоть ненадолго задержать немцев, чтобы его танкисты могли с силами собраться и выгодный рубеж занять. А мы немцев целый день сдерживали, несколько позиций сменили. За каждый метр дрались - его ведь потом обратно брать придется.
- А Платицын еще и самолет подбил!
- Да, забыл совсем. Почти сразу за Псковом. Мы шли правой стороной, а левая вся гражданскими заполнена. Женщины с грудными детьми идут, на тачках ребятишек везут, за руки тянут - кому под немцем оставаться хочется. А самолеты из пушек и пулеметов по ним, по ним. Так вот... Один как раз над танком Платицына из пике выходил. Он по нему из турельной установки врезал, и ткнулся "мессер" в землю. У летчика два креста и медаль какая-то, за такие вот "подвиги" скорее всего.
- Своих-то танков много потеряли?
- А как без того? Но их все равно больше побили.
Вражеские самолеты не давали покоя и медсанбату. Задерживаться на одном месте не приходилось. День-два, и на колеса.
- Цирк Шапито, - посмеивался фельдшер Овчинников. - Только циркачи целый день свой балаган устанавливают, а мы раз-два, и готово.
На рассвете нового дня водители заглушили моторы на небольшой, почти круглой поляне. После бессонной ночи рассчитывали отдохнуть, но едва попрыгали на землю, последовал приказ развернуться по полному профилю. Пошли в ход топоры, пилы, перебивая птичий гомон, зазвучали усталые голоса, окрики, приказания. Настоянный на хвое воздух смешался с запахом карболки и извести.
Первые развертывания и свертывания давались с трудом. Вначале даже палатки падали, теперь, приловчившись, ставили их быстро и надежно, но комбат Куропатенко все поторапливал, сам брался за дело, и не напрасно: только установили палатки, приготовили перевязочные материалы и инструменты - начали поступать раненые из Острова.
Как ни спешила дивизия, немцы успели занять город раньше. Пришлось выбивать. И сделали это всего два батальона шестого танкового полка - не ожидали немцы столь дерзкого нападения, прозевали атаку. Удержать же Остров не удалось - не подоспела вовремя пехота. Снова убитые и раненые.
Побывавшие на финской "старожилы" глаз от изувеченных не отводили и носы в сторону не отворачивали. Они и выправкой отличались, и умением коротко и четко доложить, и отойти строевым. Особенно Филя Овчинников. Темноволосый, с широко развернутыми плечами, он казался прирожденным военным. Бессонные ночи, когда раненых прибывало особенно много и их надо было принять, рассортировать, кого-то срочно направить в операционную, других сначала вывести из шокового состояния, третьих накормить и напоить, дать им выспаться, не отразились ни на его легкой походке, ни на густом румянце на щеках. А Катя сдала. Темные волосы потеряли прежний блеск, спутались. Живые карие глаза потускнели, нос и скулы заострились.
Катя выросла в деревне и не была белоручкой, и работа у нее была не из легких - один фельдшер на семь деревень. Редкая ночь пройдет спокойно: то заболеет кто, то позовут принимать роды, но находилось время и выспаться как следует и себя привести в порядок, а тут сутками на ногах, в постоянном напряжении.
Едва выдавалась свободная минута, убегала Катя в лес, чтобы ткнуться там носом в траву, расслабиться, выветрить из себя запах операционной. Головчинер заметил это - от него ничего не укрывалось, - буркнул:
- Нечего нос воротить. Не из института благородных девиц. Привыкайте.
Катя и пыталась привыкнуть, а не получалось. Душили запахи крови, горелого мяса, хлорамина и эфира. Страдания раненых вызывали ответное сострадание. И не понимала пока Катя, что эти сострадания и сопереживания помогали глушить и забывать собственные невзгоды и тяготы, держаться, когда казалось, что нет для этого никаких сил.
Чаще всего она работала с Головчинером на полостных операциях. Каждая тянулась подолгу. Сначала неопределенное мычание хирурга - он вскрыл живот и ищет ход осколка или пули, - затем удовлетворенное хмыканье - нашел, выработал план операции, - потом отрывистые команды и грозный рык, если она замешкается, не угадает его требование. Особенно раздражительным хирург становился к вечеру и устраивал настоящий разнос, который обычно заканчивался смущенным извинением:
- Вы на меня не сердитесь, Катя. Я привык работать с женой. Стоило бровью пошевелить, и она знала, что мне нужно. Э, да что говорить? При таких операциях и анестезиолог нужен, и ассистенты, а вы одна за всех крутитесь и не успеваете, а у меня довольно паршивый характер, во время операции я зверь, - благодушно признавался Головчинер и тут же взрывался:
- Но и вы хороши! Сегодня вместо кохера пеан мне подсунули! Как я им в вас не запустил, ума не приложу, но когда-нибудь дождетесь, даю слово.
Молчание, неловкое покашливание - хирург замечал слезы на глазах Кати и твердо заверял:
- Мы с вами сработаемся. Реакция у вас отличная, руки ловкие. При такой нагрузке сами скоро несложные операции станете делать.
При отправке раненых Головчинер бегал около машин, следил, чтобы каждого удобно уложили, предупреждал шоферов:
- Не гоните! Чтобы ни на одном ухабе не тряхнуло! Дороги? Плевать я хотел на ваши дороги. Если кого-нибудь живым не довезете, я вас под трибунал, я вас...
Машины в конце концов уходили, и Головчинер начинал торить тропу между деревьями. Появлялся Куропатенко, пристраивался к хирургу, невинно спрашивал, что он тут делает.
- Гуляю. Не видите разве? - сердито бросал Головчинер.
- Может быть, ко мне пойдем, чаи погоняем? - предлагал комбат, беря хирурга под руку.
Тот вырывался:
- Куда вы меня тащите? Имею я право побыть наедине с собой и подумать? О чем? Да хотя бы о том, что мы с вами варвары! Да, да, самые настоящие варвары. Вы не хуже меня знаете, сколько дней после полостной операции больной должен находиться в абсолютном покое. А мы что делаем? Утром, даже днем, я его выпотрошу, а вечером "по кочкам, по кочкам, по гладенькой дороге - бух в яму!" Это что, нормально, по-вашему? Да, знаю, что в Порхове они попадут в госпиталь, а сколько, позвольте вас спросить, они там пробудут? Вы уверены, что госпиталь в скором времени не окажется на колесах? Не уве-ре-ны. Так какого дьявола вы меня успокаиваете?
- Ну что вы кричите на весь батальон? - начинал сердиться и Куропатенко. - Идемте ко мне, там и я покричу. У меня тоже душа кровоточит. Идемте, идемте! - уговаривал и уводил к себе Головчинера комбат.