Замысел Ортнера-старшего был простой, но не прост для исполнения. Был задуман спектакль - по правилам жизни и неотличимый от жизни. Главным условием успеха был самоконтроль. Никаких импровизаций. Каждый шаг должен быть выверен, почва - еще до того, как на нее вступил, - проверена щупом, словно идешь по болоту. Значит, голова всегда должна быть ясной, она должна доминировать над чувствами, держать их в узде. Условие трудное: война - это царство эмоций, только они могут нейтрализовать страх, который как солитер высасывает жизненную силу человека. "На войне бояться пули глупо, мой мальчик, - говорил отец. - Страх унижает - и ничего не дает взамен. Чтобы победить тебя - он отнимает способность думать. А вот этого как раз мы и не должны допустить. На войне умный человек не оставляет пуле шансов. А почему? Мысль быстрее пули. Умный человек думает - и потому он все время на шаг впереди ситуации. Наш ум устроен так, что не может одновременно думать о двух вещах. Запомни хорошенько: война - это работа; как всякая работа - она требует мысли; когда думаешь - не боишься…"
Если попросту - предстояло делать все возможное, чтобы избежать непосредственной встречи с войной. А когда это все же случится (не по воле каких-то людей и обстоятельств, а в соответствии с замыслом создателя спектакля) - сделать этот контакт единственным и предельно кратким.
Разумеется, роль создателя спектакля и кукловода должен был исполнить дядя-генерал. Во-первых, он любил Иоахима. Своих детей не удосужился сделать, а Иоахим так был похож на его мать и сестру… Во-вторых, дядя-генерал был одним из творцов новой армии, вермахта, - ему и карты в руки. В третьих - дядя был циник и весельчак, слово "родина" он произносил так смачно, словно родина была наливным яблоком, которое он намеревается съесть. Это яблоко он бы не уступил никому. Даже министр Геббельс отмечал его красноречие. Естественно, дядя с энтузиазмом взялся за дело.
Когда началась война в Испании, Иоахим Ортнер был уже обер-лейтенантом. "Тебе надо бы туда съездить, поглядеть, что да как, - сказал дядя. - Сейчас формируется группа для инспекции наших частей. У тебя будет особая миссия, так что никто не станет досаждать тебе с рутиной. Надеюсь, твое любопытство будет не так велико, чтобы оказаться в окопах…"
После Испании, как подающий надежды офицер, Иоахим Ортнер попал в академию. Работал в штабе дивизии во время войны в Польше. Вместе с дядей побывал в командировке в России. "Я сделал промашку", говорил дядя, выдавливая лимон на непомерный ломоть жирной семги. Они сидели в большом зале "Метрополя" в Москве. Здесь все было не так, как дома. Эклектика интерьера, демонстративная роскошь, официанты (за километр видать - офицеры НКВД) висят над душой.
"Тебя нужно было направить к русским на курсы. Все равно какие - пехотные, танковые…"
"Ты серьезно считаешь, дядя, что нам есть, чему у них учиться?"
Вопрос еще не был произнесен до конца, а Иоахим Ортнер уже понял, что говорит глупость. Пить надо меньше, но разве с такой жирной пищей печень управится без соответствующей поддержки водкой? Вот язык и обгоняет мысль. Ну разумеется, ему было известно, что Генштаб вермахта уже перенял у русских концепцию современной наступательной войны, их теория массированных танковых ударов и принципы формирования механизированных корпусов уже преподаются в военных академиях Германии. Да мало ли каких золотых самородков немецким спецам уже удалось накопать в российской целине!..
"А чем, по-твоему, мы занимаемся?"
Племянник приподнял руки и кивнул: сдаюсь.
"Я же не о знаниях, - сказал дядя-генерал, - я о тебе. Это тебе цена уже сейчас была бы другая!.."
Наверное, еще и теперь было возможно наверстать упущенное, но дядя имел правило: никогда не догоняй ушедший поезд. Если что-то не пришло в голову вовремя, значит, твоя интуиция тормозила эту мысль. Есть информация, которую мы получаем, но не осознаем; тем не менее, она существует. Будем уважать неведомое, говорил дядя. Неведомое нужно принимать, а не бороться с ним.
К русской теме дядя вернулся весной 41-го. Он заехал в Вену, но встретился с племянником только через два дня. С ним была милая молодая женщина одного возраста с майором Ортнером - под тридцать; может, на год-другой постарше. Правильные черты лица, ухоженная, сохранившая нежность кожа, фигура без изъянов, хотя и со следами давней беременности. Как говорится, женщина с прошлым. Нет, не красавица, утвердился в первом впечатлении майор Ортнер, но в привлекательности ей не откажешь. И поставил диагноз: все дело в сексуальности. В сексуальности, которая не выдает себя ни единым штрихом, но просвечивает во всем. Это ее сущность. Она - не шлюха, она - женщина.
Генерал представил ее, как русскую княжну. Значит - дворянка, из бывших; банальный случай. Не было города в Европе, где бы майор Ортнер не встречал российских эмигрантов. И все они были из бывших. Некоторым, представляясь, не обязательно было называть свой титул, - порода и воспитание редактировали каждый их жест. Но в этой женщине доминировала простота. "Князь… князь… - Майор Ортнер сделал вид, что припоминает. - Это приблизительно то же, что и граф? на одном уровне?" - "Ну что вы, майор! - рассмеялась княжна. Вот откуда ее простота: она была еще и свободна. - Графы - служилое сословие. Вспомните этимологию: grafio - писарь. Графы - выслужившиеся писари, карьерная публика. А князья - помазанники Божьи. Истинные князья - от Христа, его кровная родня…"
Ее звали Екатерина. Катя. Катей она стала не сразу, только на второй день. Ее фамилию майор Ортнер не запомнил: что-то длинное, неудобопроизносимое, с окончанием "-ская". У нее даже в глазах что-то изменилось, когда она произносила свою фамилию. Буду с нею предельно деликатным, решил майор Ортнер.
По замыслу генерала, княжне надлежало обучить Иоахима разговорному русскому. На это отводилось два, максимум три месяца. Майору предстоит командировка в Россию, объяснил генерал княжне; командировка не длительная, но ответственная; и владение русской речью весьма желательно; как и русскими нравами. Княжна улыбнулась: "У господина майора получится…"
Генерал не стал объяснять племяннику суть предстоящего дела, а племянник не стал спрашивать. Придет время - узнаю.
Первый урок русского заладился не сразу. Майор Ортнер не мог заставить себя сосредоточиться. От сексуальности княжны уровень тестостерона и адреналина в его крови подскочил до критического, эмоции тянули на себя всю энергию - думать было нечем. Княжна мягко пыталась изменить ситуацию, но когда несколько ее заходов закончились ничем, она сказала - как всегда просто, словно предлагала ему чашку чая: "Вот что, Иоахим (до сих пор он был только "господином майором")… А не перебраться ли нам в постель?" Он был ошарашен настолько, что в первый момент не мог произнести ни слова - и только кивнул. "С одним условием, - сказала княжна. - С этого момента мы говорим только по-русски". - "Но я не умею…" - сказал майор. - "Я вам помогу…"
Удивительно! - дело пошло сразу. Не пришлось ни напрягаться, ни сосредотачиваться, - фразы запоминались (точнее - впечатывались в память) сами. Словно всегда в ней были. Особенно легко давались майору Ортнеру идиомы. Оно и понятно: идиома подразумевает чувство юмора, которое майор Ортнер в себе еще со студенческих лет культивировал. Тогда он это делал не для того, чтобы нравиться, производить впечатление. Нет - его юмор был лекарством для самого себя, для своей души. Поняв однажды, что конформизм в его душе пустил такие корни, что для таланта в ней не осталось места, он не стал переживать. Что поделаешь! - видать, такова моя природа, мудро рассудил студент Ортнер. Нужно научиться жить с тем, что имеешь. А чтобы не озлобиться, не ломиться в закрытые двери, нужно научиться воспринимать все происходящее (и прежде всего - самого себя, ведь я - эталон моего мировосприятия) с юмором. Попробовал - получилось. У него образовалась репутация легкого человека. Вскоре контролировать себя уже не было нужды - он в самом деле стал таковым. Понятно, что чувство юмора - несомненный признак ума, - иногда рассуждал он. - Но ведь если сравнить чувство юмора с чувством, позволяющим найти путь к свободе (иначе говоря - с талантом)… Развивать это рассуждение он себе не позволял. Конформизм тем и удобен, что тормозит вовремя.
- Ах, Катьюша! - говорил майор Ортнер, обнаружив в себе новые успехи в освоении русской речи. - Вам бы двинуть свою методику в науку, застолбить патент, - то-то бы прославилась!..
Штудии закончились так же вдруг, как и начались. Три дня назад, в ночь на четверг (подумать только, всего три дня, а как жизнь перевернулась!), позвонил дядя из Мюнхена; потребовал: немедленно приезжай ко мне. Новый шофер-силезец вел "опель" аккуратно: ночь, горы; жизнь дороже времени. "Когда устанешь - не мучай себя, я поведу", - сказал майор Ортнер. Горная дорога, как и всегда в эту пору суток, была пустынна. Вокруг был мрак - ни вершин, ни долин. Серпантин укачивал. Майор Ортнер то дремал, иногда проваливаясь в глубокий сон, то равнодушно разглядывал - тут же о них забывая - дома придорожных селений. Сейчас они были на одно лицо. Казалось, что кто-то нарезал огромным ножом одно селение - и разбросал его куски, как ляжет, вдоль дороги.
Дядя сказал: завтра ты получишь предписание в действующую часть; будешь командовать пехотным батальоном; я постараюсь, чтобы ты получил такое задание, в котором можно отличиться, даже орден заработать; затем тебя отзовут на более спокойное место.