Мономах медленно выпрямился, упираясь кулаками в колени. Сейчас Киев был близок как никогда. Протяни руку - сам падет в ладони спелый плод. Значит, пора было действовать!
Олег не был рад Новгород-Северскому. Сей городок был мал, тих, затерян в лесах за Десной. Утешало одно - как-никак, это тоже был город Черниговской земли. И когда они с братом Давыдом ехали домой с Любечского снема, Давыд предложил Олегу быть его соправителем - Давыд привык жить тихо, он радовался, что властный и сильный духом Олег будет рядом. Но все же у него теперь был свой город, с которого его никто не сможет согнать, и у Олега теплело на душе.
Гонец от Владимира Мономаха примчался неожиданно. Олег, привыкший не ждать от переяславльского князя добрых вестей, с опаской развернул пергамент, гадая, в чем еще его обвинят.
"Свершилось ужасное злодеяние, коего не помнит наша земля от старых князей, - писал Владимир Мономах. - Брат ослепил брата, преступив крестное целование и нарушив роту, данную в Любече, заняв волости чужие и покусившись на живот самый. Братья, да прекратим зло в начале, накажем изверга, который посрамил отечество и дал нож брату на брата. Или кровь еще более прольется и мы все обратимся в убийц".
Снова и снова перечитывал Олег грамоту Мономаха. Было немного страшновато и ново - гордый Всеволодович, его давний соперник и недоброхот, сын его врага, много раз заставлявший Олега браться за меч, изгонявший его с родного стола и объявлявший двоюродного брата изгоем и врагом Руси, теперь обращается к нему как к равному. Видимо, сильно возмущен и напуган Мономах! Не привык к истинному варварству, а что до него, то Олег всего успел наслушаться в бытность пленником Константинополя. Его ведь тоже хотели ослепить и даже заточить в монастыре, насильно оскопив, "просвещенные" византийские владыки.
Не теряя времени, Олег собрался и поскакал к старшему брату, в Чернигов.
Давыд тоже получил послание от Мономаха и из-за своей кротости был возмущен даже более. Голос его дрожал от гнева, когда он пересказывал Олегу послание.
- Подумать только, - восклицал он, - мы вместе роту давали, клялись не преступить ее!.. Помнишь, что говорили? "Аще кто преступит, да будет против него честной крест и вся русская земля!" - Давыд перекрестился. - И что теперь?
- А ты что решишь, брат? - спросил Олег.
- Как - что? Владимир Всеволодович нас к себе зовет. Наказывает собрать дружины и идти, совокупясь, вместе с ним на Киев, требовать у Святополка ответа за злодеяние!.. Сейчас мы все должны встать вместе, чтобы было видно - мы по-прежнему едины и верны своим словам!
Олег с некоторым удивлением смотрел на старшего брата. Давыд всегда был рохлей, слушался старших и, кажется, сам ни разу не решил ничего. И сейчас он был готов сорваться по первому слову Мономаха и звал его с собой. Мономах звал и его…
Олег кивнул брату и встал:
- Я тоже иду.
Спешно пав на коня, он поспешил в Новгород-Северский, поднимать дружину. Уже на выезде из города его настигло еще одно послание от Мономаха - он наказывал князьям спешить к Городцу, что к северу от Киева.
Когда братья Святославичи прискакали к Городцу, Мономах уже был там. Его стан был раскинут на берегу небольшой речки, сам переяславльский князь жил в Городце, остановившись в избе тиуна. Он вышел навстречу князьям, раскинул для объятий руки.
Олег пропустил брата вперед, подошел осторожно, но Мономах шагнул навстречу ему с улыбкой:
- Здравствуй, Олег! - и горячо обнял.
- Здравствуй, Владимир, - ответил тот, осторожно отвечая на объятие. - Опять нестроение?
- Да, тяжкие времена настали, тяжкие! - Голос Мономаха дрогнул от сдерживаемых слез. - Как перед концом мира!.. Господь возложил на нас тяжкую задачу прекратить зло в начале… Ну, проходите!
Он улыбнулся, дружески подталкивая братьев в дом, и Олег, искоса посмотрев на Владимира Мономаха, тихо покачал головой и мысленно присвистнул: Святополк совершил такое преступление, перед которым в глазах Мономаха померкли деяния его, Олега, он стал хорош и отныне становится полноправным князем.
Собравшись в доме тиуна, братья долго спорили, что делать. Мономах спешил к Киеву, он жаждал покарать Святополка и, коли судьба будет благосклонна, отнять у него великое княжение. Он уже изгонял Олега из Чернигова, ходил на Всеслава Чародея Полоцкого, стер Менеск с лица земли, воевал в Венгрии и Польше и чувствовал, что стоит немного нажать - и Святополк уйдет из Киева, лишившись вместе с городом всего: имени, чести, достояния. Олег поддерживал его решение - он знал, что такое быть изгоем, и хотел, чтобы и другие побывали в его шкуре. Но Давыд Святославич уперся. Он ратовал за мирное решение.
В конце концов решили идти на Киев войной.
Пасмурным полднем на только-только вставший лед Днепра сошло посольство. Четверо бояр от трех князей в сопровождении малой дружины направлялись в Киев к Святополку Изяславичу. Тот, встревоженный приходом братьев-князей, встретился с послами и принял из рук Владимирова боярина Ратибора грамоту.
Была она писана от всех трех князей - самого Мономаха и братьев Святославичей.
"Почто сотворил зло сие в Русской земли, ввергнул еси нож в ны? - писалось там, и Святополк, пробегая глазами строки на пергаменте, угадывал, что писал лично Владимир Мономах. - Чему еси ослепил брат твой? Аще бы ти вина какая была на нем, обличил бы его перед нами, и я управу бы сотворил ему. А ныне яви вину его…"
Дочитав, Святополк поднял глаза на бояр. Все четверо стояли и смотрели на него почти не мигая. Впереди - полуседой Ратибор, за ним его старший сын Ольбег, далее Давыдов Торчин и недавно перешедший к Олегу черниговец Славята. Они ждали ответа, чтобы передать его своим князьям.
- Зла сего я не творил, - ответил Святополк, - а только лишь блюл свою голову. Поведал мне Давид Игоревич, яко Василько брата моего Ярополка убил, а меня тоже хочет убить и занять волость мою - Туров, Пинск, Берестье и Погорину, коими отец мой владел и брат старший, а ныне по роте сии города к моей волости принадлежат. Василько же заходил в роту с Владимиром Всеволодовичем Переяславльским, и то мне ведомо, что хотел Владимир Переяславльский сесть в Киеве, на моем месте, а Васильку отдать Владимир-Волынский и все земли вокруг. Я и опасался за голову свою и имение тож… Да и не я слепил, - добавил он, разводя руками, - слепил Давид Игоревич. Он повез Василька к себе и ослепил в дороге! Что я мог поделать?
Славята переглянулся с Торчином - он еще недавно был боярином у Святополка, чувствовал себя в чужом посольстве неуверенно. Торчин помалкивал, но переяславльские бояре разом шагнули вперед. Темное от прожитых лет лицо боярина Ратибора потемнело еще больше, его сын потянулся к поясу, ища оставленный на пороге меч и переживая за словесную обиду своего князя.
- Известиев о сем не имеем, - рокотнул Ратибор, - яко Давид Игоревич Волынский слепил Василька. И о чем сговаривались наш князь с Васильком, того тоже не слышали. Негоже тебе оправдываться, яко не ты слепил. Не в Давидовом городе был взят теребовльский князь и слеплен, а в твоем. На тебе и вина еси!
Притопнув ногой, переяславльский боярин повернулся и широким шагом покинул палату. За ним пошел его сын, заторопились черниговские бояре. Святополк остался сидеть, глядя на пергамент и напряженно раздумывая - что же теперь будет.
Возле Городца Владимир Мономах напряженно ждал возвращения послов с ответом Святополка. Едва все четверо, топоча сапогами, вошли в избу, где ждали князья, он вскочил им навстречу.
Обладавший хорошей памятью Ольбег слово в елово передал ему ответ киевского князя: "…Заходил роте с Владимиром Всеволодовичем, яко сести Владимиру Всеволодичу в Киеве, а Василько во Владимире".
- Так и молвил? - услышав эти слова, переспросил Мономах.
- Тако и рек князь, - кивнули один за другим послы. - Мы все то слыхали…
Мономах обернулся на братьев Святославичей. На лице Давыда было написано возмущение грубым наветом, но Олег едва ли не улыбался. Владимир почувствовал прилив холодного гнева. Противные слова слышали все. И не важно, поверили им или нет - ведь сговор князей действительно был. И не важно, что речь шла о другом - теперь уж не докажешь. А он, Мономах, чего греха таить, хотел сесть в Киеве!.. Ему было досадно, что Святополк угадал его тайные мысли - и в то же время тревожно-радостно: ведь сейчас, когда против нынешнего князя ополчилась вся земля, его можно свергнуть, объявив изгоем, и тогда он, Владимир Мономах, станет князем. Он слишком силен, чтобы с ним спорили даже Святославичи.
И Мономах пошел на Киев.
Город гудел как потревоженный улей. Уже все ведали, что трое князей из Переяславля и Чернигова пришли к стольному граду с приступом.
Когда с холмов увидели, как войско князей-союзников подошло и встало вплотную к левому берегу Днепра, в городе началось волнение. Люди побросали дела, все бежали к воротам, спешили по улицам города к храмам и княжеским палатам. Бояре, встревоженные шумом, вооружали челядь и своих отроков, княжеская дружина спешно облачилась в брони и строилась для боя. Над городом поплыл звон колоколов.
В самих княжьих палатах затаилась недобрая тишина, но где-то сквозь нее нарастал гул голосов и шум шагов. Где-то хлопнула дверь, потом еще одна - поближе, послышался женский крик, ему ответили нестройные мужские голоса. Кто-то пробежал, упала лавка, растворилось и тотчас захлопнулось окно.
Святополк оставался в той же палате, где с утра принимал послов. Как одеревенев, он сидел на стуле, сцепив пальцы. Потом рывком вставал, делал несколько шагов туда-сюда и снова падал на сиденье. Хотелось куда-то бежать, что-то делать, но не было сил. И это внушало страх.