Тугоркан давал за своей дочерью приданое, которое стоило почти четверть уплаченного Святополком Изяславичем откупа. Несколько верблюдов, сотня лошадей, несколько кибиток, нагруженных ее вещами, слуги и служанки, охрана из младших сыновей беев. Многие ханы выехали проводить дочь Тугоркана в новую землю. Они узкими холодными глазами провожали белую кибитку, где под войлоками мудрые женщины прятали невесту от чужих глаз и настороженно косились на русичей. Несмотря на то что эта свадьба должна была принести мир, русские и половцы оставались врагами.
Дорогу до Киева Лют запомнил плохо. Сердце летело впереди него. Он привставал на стременах, жадно ловил ноздрями ветер и то и дело оборачивался назад, опасаясь, что Тугоркан передумает и вышлет погоню отбить дочь - а может, кто из ханов-соперников решится на черное дело.
Но обошлось. И через десять дней свадебный поезд приехал в Киевскую землю. Двигаясь вверх по течению Днепра по его толстому ледяному покрову, они далеко слева оставили развалины Торческа - Данила Игнатьевич нарочно не хотел напоминать Люту о родном городе. За прошедшее время он прикипел к отроку и уже сам удивлялся, как он мог столько времени прожить один. Оговариваясь, он все чаще и чаще звал его сыном, но сам Лют, не ведая еще, чего ждать от судьбы, сторонился боярина.
В день, когда они подъезжали к Киеву, проглянуло солнце. Белокаменные стены Киева, вставшего на холме над Днепром, и сверкающие золотые купола поразили Люта, никогда не покидавшего маленький Торческ. Многоголосый переливчатый колокольный звон, невиданные по красе и величию церкви и хоромы именитых горожан, толпы людей на улицах, величественные Золотые ворота - на все это он взирал с разинутым ртом и непременно бы заблудился, если бы Данила Игнатьевич, горько усмехаясь в бороду, не приказал одному из холопов взять Лютова коня под уздцы и вести в поводу. Да что Лют! Вопреки воспитанию и советам старших сама хатунь Тугоркановна, не в силах сдержать любопытства, в щелочку посматривала на первый в ее жизни город. Высыпавшие на улицы люди видели в щели темный глаз, полоску смуглой щеки и тонкие нежные пальцы.
Ей было всего пятнадцать. Она не знала другой жизни, кроме летних и зимних кочевий. Руссы для нее были либо рабами-кощеями, либо врагами, с которыми неустанно воевал ее отец, братья и вся родня. А теперь между ними мир, и ее везут в жены урусскому князю. Наверное, урус батыр - урусские полонянки, с которыми она исподтишка беседовала, узнав, что ее выдают замуж в их сторону, рассказывали были и небылицы. Да и сами беи и нукеры много интересного могли поведать о своих врагах. По этим рассказам Тугоркановна и представляла себе своего мужа.
Он ждал ее на высоком белокаменном крыльце красивого терема. Возок остановился, нукеры отца расстелили ярую дорожку и откинули полог. Примолкшие было колокола грянули еще громче, оглушая даже привычных к трезвону киевлян.
Под руки, закутанная в богатые лисьи и волчьи меха, в высоком, унизанном золотыми и серебряными бляхами женском уборе, под скрывающим лицо полотном Тугоркановна выступила из возка. Святополк стоял на верхней ступеньке крыльца. Возле него теснились бояре - послы Ян Вышатич и Данила Игнатьевич впереди. Рядом ждал патриарх в белых ризах - он должен был вскорости крестить юную хатунь. Сыновья Святополка, Мстислав и Ярослав, тоже были там.
Святополк ждал свою новую жену. Ждал спокойно, без душевного трепета, ибо не любил ее, но понимал, что обязан взять ее и жить по закону, что только от этого будет зависеть мир на Руси. Он смотрел на сгибающуюся под тяжестью свадебных одежд половецкую княжну и ждал ее.
Подойдя, Тугоркановна медленно подняла голову. Две сопровождавшие ее женщины угадали ее порыв и откинули с лица девушки полог. Жених и невеста взглянули друг на друга.
Святополк увидел круглое смуглое личико, раскосые карие глаза, маленький алый рот, чуть курносый носик и еще - испуг в глазах. Девушка была очень молода. А Тугоркановна еле сдержалась, чтобы не вскрикнуть, - перед ней стоял высокий, худощавый, загорелый, но все-таки показавшийся ей слишком бледным длиннобородый мужчина в летах ее отца - Святополку Изяславичу шел сорок четвертый год. И он не был тем батыром, которого рисовало в дороге девичье воображение.
Но женщина - лишь пыль на сапогах мужчины, даже если она дочь хана. И Тугоркановна молча поклонилась, опуская глаза и признавая власть мужа.
Как приятно было после долгого трудного пути снова переступить порог родного терема! Данила Игнатьевич сошел с коня. Дворовые холопы столпились у крыльца, громко радовались возвращению боярина из Половецкой земли.
Сделав несколько шагов к дверям, Данила Игнатьевич обернулся. Лют все стоял на дворе, глядя вслед его коню, которого увел конюший.
- Иванко! - окликнул он.
Лют вздрогнул. Уже несколько раз это имя срывалось с уст боярина, когда он звал его, но отрок так и не привык к этому.
- Ну что же ты? Оробел? - Данила Игнатьевич протягивал ему руку.
- Идем.
- Мне? Идти с тобой? - В прежней жизни в доме княжьего тиуна Захара Гостятича он лишь бесштанным парнишкой забегал в палаты, а лет с пяти больше пропадал в людской да на улице.
- А что? Это ведь твой дом, сын!
Захар Гостятич никогда не называл его сыном, не улыбался так светло и горько, не протягивал руки. И Лют сорвался с места, торопясь, пока не иссяк миг счастья: - Иду, отче!
Княжескую свадьбу сыграли через несколько дней, на Масленой неделе. Накануне в храме Святой Софии ее крестили именем Ирины.
Юная половчанка была воспитана в покорности и привыкла, что жена во всем зависит от мужа. Она готова была на многое, но когда ее, по обычаю, оставили одну в изложне, куда через некоторое время вступил великий князь, девушка, вместо того чтобы встать и приветствовать супруга, забилась в дальний угол пышной, пахнущей сеном и зерном постели.
Святополк подошел, присел на край. Он не любил эту худенькую девочку, несмотря на то что женское естество само по себе манило его. Но сей союз был более нужен Руси, чем ему. И князь дотянулся, привлек девушку к себе и стал целовать.
Земля хотела мира, но долетавшие с юга вести были не радостны. Не успели жители Поросья перевести дух, как в середине лета снова запылали сторожевые огни, и женщины и дети кинулись прятаться, а мужчины схватились за оружие. Половцы несметной силой шли на Русь. Шли скорым шагом, никуда не отклоняясь и нигде не задерживаясь. Их сторожи рассыпались по сторонам, иногда проскакивали по околицам уцелевших сел и почти доезжали до опустевших посадов крепостей, хватали что и сколько успели - и скрывались опять, но лишнего не брали, домов и пажитей не жгли, людей в полон не волочили. Степняков вел на Русь сам Олег Святославич.
Младший брат Давыда Смоленского десять лет безвылазно прожил в Тмутаракани, куда воротился из Византии после воцарения Алексея Комнина. Все уже решили, что нашел князь-изгой свое место в жизни, но крепко сидела в его душе память об утерянном величии, о вотчине, которой ныне не по закону распоряжался Владимир Мономах. Олег знал о смерти его главного гонителя Всеволода Ярославича, о настроениях среди князей, о нелюбии между Святополком и Владимиром, о разорении, учиненном половцами, и решил, что сейчас самое время вернуться на Русь, взять утраченное.
Олег Святославич возвращался на Русь насовсем. Из Тмутаракани он вывел всех своих верных людей, дружину, умельцев и смердов до последнего холопа - всех тех, кто хотел жить на Руси, ибо Тмутаракань отходила к Византии, Алексею Комнину в благодарность за освобождение. С ним шли и половцы: обещая им военную добычу в качестве платы за верную службу, Олег Святославич их саблями и стрелами хотел отвоевать себе вотчину. Шла с ним и новая его жена, половчанка Осулуковна.
Не останавливаясь, войско скорым шагом миновало Переяславль и берегом Десны вышло к Чернигову, родовому гнезду сыновей Святослава Ярославича. Довольный Смоленским столом, последний Святославич Давыд и не помышлял о возвращении княжества, да и не хотели его отчаянные гордые черниговцы - воинственный, решительный, смелый и благородный Олег был им более по душе. Владимир Мономах еле успел затвориться в детинце с ближними ему людьми, как захватчики налетели и растеклись по оставленному без обороны посаду, грабя, поджигая дома и хватая нерасторопных жителей. Олег отдал половцам полную свободу действий - разве что повелел избавиться в первую голову от Всеволодовых и Владимировых ставленников, не разбирая, кто перед ним - мирянин или смиренный монах, огнищанин или игумен. Ему была нужна его родина, пусть в крови и грязи - но нужна. Дабы не смог Мономах призвать на помощь свои ростовские и суздальские дружины, помощь брату оказал Давыд - пусть и робкий, и не желавший затевать никаких свар, он все-таки выступил из Смоленска, атаковав Новгород. По лествичному праву здесь сидит старший сын великого князя или иной наследник власти. Мономах в обход дедовых обычаев поставил там своего сына Мстислава, но Давыду удалось выгнать княжича в Ростов.
Сидя в своем Киеве, Святополк внимательно следил за Черниговской землей. Киевщину половцы не тронули, краем зацепили и переяславльские владения, зато, несколько лет не знавший разора Чернигов теперь страдал. Степь была ненасытна - казалось, столько богатства перетекло в нее прошлым летом и осенью, так нет же! Нашлись пустые мошны и завидущие глаза! Но без добра нет худа - брат-соперник, Владимир Мономах, терпел нужду. Чем завершится распря меж ним и Олегом - неведомо, а только это ослабит сына Всеволода.