Лют шарахнулся в сторону, получив удар плетью по плечу, но не почувствовал боли. Здесь русичи! И не бесправные рабы, как он сам, а свободные! Послы самого князя! Взглянуть бы на них одним глазком - что родимым домом вздохнуть.
Всю ночь Лют без сна ворочался под кибиткой на старой кошме. Полгода провел он в неволе, а словно один день пролетел, и с новой отчаянной силой хотелось ему домой. Наутро встал как потерянный, не чувствуя вкуса, пожевал лепешку, привычно отломив кусок золотистому коню хозяина, но когда жеребец мягкими теплыми губами взял хлеб, вдруг ясно вспомнились слова Аяп-хана: "На таком коне да в степь махнуть…"
Весь день Лют чувствовал присутствие русских послов, словно чей-то пристальный чуткий взгляд. Остальные рабы хана тоже что-то заметили - никто ни с кем не разговаривал, многие прятали глаза и втягивали головы в плечи, если мимо проходил половец.
После полудня, когда солнце стало клониться к закату, Аяп-хан куда-то отлучился. У Люта выдалась свободная минутка, и ноги сами понесли его в сердце половецкого стана, туда, где высились над белыми юртами Тугоркана стяги с трехголовым змеем - родовым знаком хана.
Страх холодом пробирал до костей - куда он идет, зачем, что скажет послам и что будет с ним, коли хватятся!.. Но юношеское любопытство и извечная надежда на лучшее упрямо толкали Люта вперед. Увидеть своих одним глазком - и хоть умереть!..
Русских рабов в стойбище было немало, и только возле белых юрт Тугоркана и его родни дорогу ему первый раз преградил знатный половец:
- Куда прешь, урус?
- Хозяин, - наудачу соврал Лют. - Аяп-хан… найти приказал…
- Аяп-хан? - переспросил половец. - Сын Гиргень-хана?
- Да, да, - закивал Лют.
- Там он. - Половец махнул рукой вбок от белых ханских юрт. - Туда иди.
Он не спускал глаз с отрока, и Лют был вынужден свернуть с дороги, втайне надеясь, что, зайдя за юрты, он сможет незаметно подобраться ближе. Но не прошел и десяти шагов, как впереди увидел знакомого золотистого жеребца, а на нем - хана Аяпу в сопровождении нукеров. Торопясь, пока его не узнали, Лют метнулся в сторону.
- Аяп-хан! - услышал он за спиной. - Этот урус тебя искал!..
Лют припустил бегом и кинулся прочь из становища. Прежде чем нукеры Аяп-хана успели его догнать, он промчался между кибитками и вылетел на высокий берег реки.
Там в стороне от половецкого стана стояли темные шатры - простые, но сделанные добротно - видимо, для знатных половецких баев. Возле них на привязи переминались с ноги на ногу высоконогие, не половецкие, кони и стояли сани. Вился дымок и слышалась родная русская речь!..
Не чуя под собой ног, отрок кинулся туда:
- Свои!.. Родные!..
Несколько гридней и холопов, занимавшихся хозяйством, побросали дела, вытаращились на него.
- Ты кто? - наконец очнулся один.
- Я свой, из Торческа. Помогите!
От него попятились. Все, конечно, знали, что в половецких стойбищах полным-полно полоняников, гридни боялись встретить знакомые лица, у них обливалось кровью сердце, видя соплеменников в неволе, но что они могли поделать?
Нукеры Аяп-хана скакали к ним. Гридни с перекошенными лицами отступили, некоторые потянули из ножен мечи, ожидая боя, другие криками сзывали остальных.
И тут из шатра вышел боярин. Плотный, могучий, с сединой в расчесанных волосах, без шелома и брони, разве что на боку висел меч в дорогих, галичской работы ножнах. И Лют, не помня себя, бросился ему в ноги:
- Спаси! Не выдай!
Данила Игнатьевич мгновенно нагнулся, за плечи поднимая обхватившего его колени отрока. Цепляясь за его руки, Лют встал, затравленно, с болью глядя в глаза боярину. Пусть хоть убьют - лишь бы свои!
- Ты чей? - быстро спросил боярин.
- Из Торческа, боярин. Рабом у тебя буду - только спаси! - Рядом затопали копыта. Половецкие кони взрыли снег, с храпом осаживались на задние ноги. Прозвучал резкий окрик, и Лют прижался к боярину, ткнулся носом в полость расшитой боярской свиты.
- Что творишь, старик? - крикнул нукер, осаживая коня. - Зачем чужого раба уводишь? Мой хан знает этого щенка. Отдай!
Гридни встали стеной, обнажая мечи. У всех были деревянные, пустые лица, все ждали и боялись боя. Лют крепче вцепился в пояс боярина, со страхом ожидая, что вот-вот его оторвут и бросят к ногам ханского коня. А там - плети, после которых ему вряд ли подняться, и черная работа, если выживет. Или что-то похуже смерти…
Данила Игнатьевич знал, что нарушает Правду. Знал, что за укрывательство беглого холопа нарушитель платит виру, знал и то, что половцы здесь хозяева, а он посол и обязан уговориться о мире. Тугоркан уже дал свое согласие на брак дочери с киевским князем Святополком Изяславичем, а этот отрок может все испортить, если разразится распря. И все-таки он помедлил, взглянул на гневно сузившего глаза Аяп-хана и положил широкую грубую ладонь на черные волосы Люта:
- Светлый хан, отдай мне этого отрока!
Лют вскинул голову, веря и не веря своим ушам. Данила Игнатьевич по-половецки говорил хорошо, не зря его отправили послом.
- Кто он тебе, что ты просишь за него? - с презрением бросил Аяп.
Теплая тяжелая ладонь легла на вздрогнувшее плечо:
- Это мой сын.
Лют тихо ахнул, припал к боярину и только смутно, как сквозь сон, слышал голос незнакомого ему человека:
- Сын мой единый. Взяли ваши город мой, кого порубили, кого в полон увели. Я своих не сыскал - даже костей на пепелище не осталось… Не думал, не гадал, что встречу тут сына, а оно вон как повернулось… Сын это мой… Иваном звать…
- Да, да, - через силу закивал Лют. - Иваном… Услышав родное имя из чужих уст, Данила Игнатьевич вздрогнул, но закончил твердо:
- Отдай сына, хан. Я заплачу, сколько запросишь!
Не дожидаясь, пока Аяп назовет цену, боярин выпустил плечи Люта и, с усилием разомкнув на шее витую золотую гривну, знак родовитости и воинской доблести, кинул ее в подставленные руки нукера.
Лют не открывал глаз, пока шел торг. Аяп дорого запросил за боярского сына, и Даниле Игнатьевичу пришлось одарить золотыми украшениями молодую жену хана и вынести еще киевскую кольчугу для него самого. Но в конце концов молодой хан остался доволен. Русичи, случалось, выкупали своих родных и близких из неволи, и в том, чтобы взять откуп за раба, не было ничего удивительного и позорного.
Словно опустошенный, Данила Игнатьевич долго стоял на пороге шатра, глядя вслед уезжавшему степняку. Потом больно стиснул плечи Люта:
- Пойдем-ка, отрок!
Когда полог шатра скрыл его от чужих глаз, Лют низко поклонился боярину в ноги:
- Спасибо тебе, хозяин! До смерти тебе служить буду.
- Ну-ну, пустое, - оборвал Данила Игнатьевич, присел на лавку, крытую тканью, подозвал отрока: - Скажи-ка мне лучше, как тебя звать?
- Лютом, боярин.
- Который тебе год?
- Весной двенадцать минуло.
- Двенадцать. - Данила Игнатьевич вдруг рванулся вскочить, но осел на лавку, прикрывая глаза. Лют кинулся к нему:
- Что с тобой, боярин? Позвать кого?
Но Данила Игнатьевич сурово остановил отрока:
- Охолонь… Был у меня сын, Иванком его звали. Двенадцать годков должно было сровняться ему по весне, да пришли к нашему сельцу поганые. Ни жены, ни сына, ни двух малых дочек я после не сыскал, хотя частенько наезжал в Половецкую землю. Искал их… да без толку… Глаза у тебя, - глянул искоса, притянул отрока ближе, - совсем как у моего сынка, такие же темные…
- Я в Торческе жил, - сказал Лют.
- В Торческе? Пожгли его поганые, а людей кого порубили, кого в полон угнали.
- Значит, я сирота. - Он опустил голову, зажмурился, пряча слезы. Хоть и не любили его в родной семье, да все-таки больно и страшно было знать, что отец, братья и любимая сестрица убиты или, как он, обречены на неволю.
Сквозь слезы он почувствовал, как боярин привлек его к себе, усадил на лавку.
- Не плачь, - сказал Данила Игнатьевич, - позади все твои беды. Живи покамест у меня, а там поглядим.
Неслышно вошел слуга, взглянул вопросительно на боярина. Тот сдвинул брови, указав глазами на стол, и слуга вышел. Через малое время он вернулся и принялся накрывать обед.
Еще несколько дней жили русские послы на веже Тугоркана - великий хан закатил в честь замужества дочери пир на половину Дешт-и-Кипчака. Ханы пили и гуляли с утра до ночи и на все застолья приглашали русичей.
Лют все эти дни безвылазно прожил в шатре Данилы Игнатьевича, опасаясь лишний раз нос наружу высунуть. Ему все мнилось, что за первым поворотом его ждут люди Аяп-хана, чтобы силой уволочь обратно в неволю. Ночами он тоже подолгу ворочался без сна, ожидая, что вот-вот разрежется полог и ворвутся к ним, сонным, половцы. А когда Данила Игнатьевич уезжал к хану, мучительно переживал отъезд и при встрече кидался к нему, словно после долгой разлуки.
Наконец свадебный поезд Тугоркановны был собран. Загодя в Киев был отправлен гонец, чтобы новой княгине приготовили достойную встречу, а наутро нового дня собрались и русские послы.
Люту справили новую свиту, дали коня. Он держался рядом с Данилой Игнатьевичем, нарочно стараясь не смотреть по сторонам. Ему было стыдно, что он оказался на свободе, в то время как сотни и тысячи русских людей оставались в неволе, но и радостно тоже.